ми лил на всех и на всю землю. Оттого сделалось большое смятение по всему городу. Ябедники и голодная чернь произвели открытый мятеж, и, едва кого называл Федор Жеребец, тотчас его убивали, а имущество его грабили и делили между собой, хотя бы оно и хранилось в церкви. Городские власти оказались бессильны против этого мятежа; ясно, что по мере упадка их нравственного авторитета возрастали своеволие и необузданность народной толпы. Посадник Сокира, своим неблагоразумным поступком с Жеребцом сам вызвавший буйство и грабежи черни, с горя разболелся и умер.
Но эти внутренние мятежи и смуты встречаются не так часто в новгородских летописях, как разные физические бедствия, посещавшие Новгород и его области, то есть пожары, голодные года, наводнения и моровая язва.
Пожарным бедствием особенно отмечен 1442 год. В мае этого года пожары возобновлялись три раза: огонь истребил часть Плотницкого и Славянского концов и загородные постройки до самого Антоньева монастыря. Это бедствие сопровождалось самоуправством: разоренные жители кричали о поджогах, хватали подозрительных и одних бросали в огонь, других свергали с моста в Волхов. Но незаметно, чтобы принимались какие-либо меры предосторожности против огня; пожары считались таким же наказанием Божьим за грехи людские, как и другие бедствия, для отвращения которых надобно было прибегать к молитве и покаянию. Точно так же не принималось властями никаких мер на случай голода; хотя Новгородская земля по своему суровому климату и малоплодородной почве часто подвергалась неурожаям, а подвоз из низовых областей затруднялся иногда междоусобными войнами. Так, в XV веке однажды неурожаи продолжались целых десять лет сряду (1436–1446). По словам летописца, хлеб так вздорожал, что две коробьи стоили полтину или более, да и то негде было купить. От голода люди падали и умирали по улицам и на торгу, везде были плач и рыдание. Произошло обычное при таком бедствии явление: много народу разошлось по чужим землям, в Литву и к немцам; а иные из-за хлеба отдавали себя и свои семьи в рабство иноземным гостям, даже бесерменам и жидам. Кроме ранних осенних и поздних весенних морозов, побивавших озимые и яровые, иногда хлеб пропадал от излишней влаги, то есть от чрезвычайных дождей и весенних разливов. Сам Новгород также нередко страдал от разлития Волхова. Особенно велико было наводнение в апреле 1421 года; тогда волховская вода не только снесла все мосты, Великий, Нередицкий и Желотугский, но и разрушила до основания многие хоромы; причем затопила некоторые церкви, так что служба в это время отправлялась на полатях или хорах. Вода обступила или залила около двадцати окрестных монастырей, где иноки только на лодках или по мосткам могли ходить в церковь на богослужение. «И в прежние годы бывали в Новгороде большие наводнения, о которых повествуют старые летописцы, но такое едва ли когда случалось», — заметил современник его и очевидец.
Самым страшным физическим бедствием в те времена была, конечно, моровая язва. Так называемая черная смерть 1352 года свирепствовала по всей России, но в особенности опустошила Новгородско-Псковскую землю. В этой земле, кроме того, существовала какая-то особая местная язва, которую летописи называют железой. Вот как они описывают эту болезнь под 1417 годом: «Прежде всего человека как будто рогатиной ударит — за лопатку или против сердца, под груди или промеж плеч; он разболится и начнет гореть в огне и харкать кровью (следовательно, поражались легкие); потом выступит пот, за ним дрожь начнет перебирать все суставы; а железа (опухоль) бывает в разных местах, у кого на шее, у кого на стегне, у иного под пазухой, или под скулой, или под лопаткой, или в паху и в других местах; поболеет человек, полежит и умрет». В этом году был особенно сильный мор от железы. Он свирепствовал в Новгороде, Ладоге, Русе, Порхове, Пскове, Торжке, Дмитрове, Твери, по волостям, погостам и монастырям. Умирало столько, что не успевали каждый день погребать (а в Древней России умерших обыкновенно погребали в тот же день); в ином дворе осталось один или двое живых, а иные дворы совсем опустели. Набожные люди обыкновенно желали встретить смерть в «ангельском чину» и спешили постригаться. Против такого страшного бедствия, кроме поста и молитвы, было еще в обычае прибегать к постройке церкви в один день; подобная церковь была, конечно, очень небольшая и называлась «обыденка». К этому средству обратились и теперь. Владыка Симеон со всем собором игумнов и священников и с крестами обошел вокруг всего Новгорода, останавливаясь по разным церквам и монастырям, поя молебны Богу, Богородице и всем святым «о престании гнева Божия». Между тем граждане кто на лошадях, кто на руках натаскивали из лесу бревна и в один день 29 октября поставили церковь во имя Св. мученицы Анастасии. Владыка в тот же день освятил ее и совершил в ней литургию. В Торжке также поставили тогда обыденку во имя Св. Афанасия[71].
Несмотря, однако, на физические бедствия и внутренние смуты, которые нередко посещали Великий Новгород, материальное его благосостояние возрастало. Та значительная доля гражданской свободы, которой пользовались граждане, поддерживала в них промышленный, предприимчивый дух; обширные поземельные владения и прибыльная торговля с иноземцами способствовали накоплению в Новгороде больших капиталов и массы всякого рода произведений промышленности. Накоплявшиеся здесь богатства, в свою очередь, выражались дорогими каменными постройками и украшениями. В Древней Руси жилища даже и богатых граждан еще были деревянные, только простором и количеством теремов, кладовых и служб отличавшиеся от простых людей. Каменное зодчество обращалось почти исключительно на храмы, стены детинца или кремля и крепостные башни. И едва ли какой другой город Руси в эту эпоху мог сравняться с Великим Новгородом в количестве таких построек. Все эти постройки совершались с благословения новгородских владык или их личными хлопотами и иждивением; для чего богатая софийская казна и большие доходы с архиепископских владений давали обильные средства.
Из всех новгородских владык наибольшей строительной деятельностью отличался преемник Евфимия I Бородатого Евфимий II, бывший игуменом монастыря на Лисьей горе, когда на него пал жребий при выборе нового владыки. Он управлял новгородской церковью около тридцати лет (1429–1458) и пользовался чрезвычайным уважением народа, благодаря своему уму, книжному образованию, приветливости и щедрости, с которой расточал свою казну на построение и иконное росписание церквей. Между прочим, он соорудил владычные каменные палаты, вместо прежних деревянных, с каменными службами и поварней; а в саду у себя устроил каменную башню с боевыми часами. Украсил он также новой каменной церковью и трапезой Вяжищенскую пустынь (верстах в двенадцати от города), где когда-то постригся в иноки и провел свою юность.
Евфимий II, как новгородский патриот, имел большое влияние на политические дела; он был очень предан самобытности Великого Новгорода и также стремился поставить свою церковь в более независимые отношения к московскому митрополиту. Обстоятельства в то время благоприятствовали этому стремлению; известно, что Москва, кроме княжеских междоусобий, подвергалась замешательствам и в церковной иерархии по смерти митрополита Фотия. Евфимий при жизни Фотия оставался почему-то непосвященным; а потом принял посвящение в Смоленске из рук киевского митрополита Герасима. Последующий затем митрополит всея Руси, известный грек Исидор, менее всего заботился о подчинении Новгорода московскому верховенству; чем также пользовался Евфимий. Но потом, когда миновали эти обстоятельства и Москва вновь усилилась, Евфимий должен был смириться перед московским митрополитом Ионой и, готовясь к смерти, послал просить у него для себя прощальной грамоты.
Во время двадцатилетнего московского междоусобия в Новгороде очевидно усилилась литовская партия, которая желала противопоставить московским притязаниям покровительство и помощь великого князя Литвы и Западной Руси. Новгород продолжал иногда принимать к себе литовских князей и давать им волости в кормление. Около 1440 года он заключил с Казимиром Литовским договор, по которому последний получил право собирать так называемый черный бор с ближних к Литве новгородских волостей и держать своих тиунов в некоторых пограничных пригородах. По-видимому, в то же время и соперник великого князя Василия Васильевича Димитрий Шемяка нашел радушный приему новгородцев. Василий Васильевич, по выражению летописца, «возверг нелюбье на Великий Новгород и прислал складную грамоту»; а вслед за тем вошел в его владения с сильным войском, в котором находились псковичи и тверитяне, и принялся опустошать волости. Новгородцы не были готовы к обороне и поспешили отправить посольство с владыкой Евфимием во главе. Он нашел великого князя у города Демана и заключил с ним мир, по которому новгородцы заплатили Василию 8000 рублей и признали его своим князем на прежних условиях. Когда же в 1446 году Димитрий Шемяка захватил Москву и ослепил Василия, новгородцы объявили Шемяку своим князем; а после его свержения вновь признали Василия. Тем не менее, когда Шемяка был изгнан из своего удела, новгородцы оказали ему гостеприимство, несмотря на неудовольствие Москвы. Известно, что только отравой московский князь успел освободиться от своего врага и соперника в 1453 году. Тогда-то Василий Темный задумал нанести решительный удар новгородской самобытности, положить предел его изменам и союзам с врагами Москвы, а также его постоянным спорам за черный бор и разным пограничным распрям.
В 1456 году великий князь прислал разметные грамоты в Великий Новгород; в феврале выступил в поход и, по обычаю, прежде всего занял Торжок с его волостью. Передовая московская рать, под начальством князя Стриги-Оболенского и Федора Басенка, дошла до Русы, захватила ее нечаянным нападением и пограбила здесь много товаров и всякого имущества. Воеводы отпустили обоз с этой добычей назад к князю; а с остальной дружиной выступили из Русы. Вдруг недалеко от этого города нагнало их конное ополчение новгородцев в числе 5000 человек, под начальством князя Василия Суздальского, одного из тех, которых Москва лишила уделов. Москвитян было гораздо менее числом. Но московские воеводы заняли место, огороженное плетнями и глубокими снегами, которые мешали движениям новгородской конницы; кроме того, они отдали приказ пускать стрелы не во всадников, покрытых крепкими доспехами, а в коней. Когда кони новгородские начали метаться, становиться на дыбы и сбрасывать седоков, не умевших справиться ни с конями, ни со своими длинными копьями, то произошло у них замешательство, которое скоро обратилось в полное поражение. Многие новгородские бояре, в том числе посадник Михаил Туча, попали в плен; а князь Василий Суздальский только с немногими людьми успел бежать с поля битвы. После того новгородцы отправили гонца во Псков с просьбой о помощи; псковичи на этот раз действительно прислали им свою рать. Но новгородцы уже упали духом и снарядили большое посольство, опять с владыкой Евфимием во главе, чтобы умолять великого князя о мире.