Теряя политическую самобытность, псковичи думали по крайней мере с помощью Москвы достигнуть своей давнишней цели: приобрести церковную независимость от Новгорода. При Василии Темном они нашли было поддержку этому стремлению со стороны московского митрополита, известного грека Исидора. Последний, однако, не решился учредить в Пскове особую епископию, а вздумал поставить во главе местного псковского духовенства архимандрита, который, помимо новгородского архиепископа, был непосредственно подчинен митрополиту или являлся собственно его наместником во Пскове. Но с падением Исидора отменено было нововведение и псковское духовенство снова подчинено новгородскому владыке. Однако не скоро уладились вновь их мирные отношения. Особенно усилился разлад во время архиепископа Ионы, который был преемником Евфимия II. Как новгородский патриот и поборник самобытности, Иона был весьма чтим новгородцами и даже прославлен ими за святого мужа. Но псковичи, наоборот, порицали его за сребролюбие и мздоимство. Между прочим, он разрешал священнодействовать вдовым попам без пострижения в монашество и выдавал им новые ставленные грамоты, взымая за них по рублю или полтора. Псковичи решили прямо обратиться к великому князю Московскому с просьбой об учреждении у них отдельного епископа, в 1464 году Иван III сначала уклончиво ответил, что он подумает о том со «своим отцом Феодосием митрополитом всея Руси». Но вскоре последовал решительный отказ, единственно на том основании, что этого никогда прежде не было («не мочно быти во Пскове владыке, занеже искони не бывал, а не стол во Пскове»).
При первом взгляде на это дело покажется не совсем понятным, почему Москва препятствовала основанию особой Псковской епархии и тем сама поддерживала связи Пскова с Новгородом; тогда как, по-видимому, в ее интересе было еще более разъединить, чтобы тем легче подчинить себе и тот и другой. Но, кроме действительного опасения нарушить церковную старину, к которой Москва относилась с большим уважением, тут могли участвовать и тонкие политические расчеты. Во-первых, одновременно со стремлением Пскова к церковному обособлению от новгородского владыки шло стремление Новгорода к таковому же обособлению от московского митрополита. Следовательно, противодействуя последнему, московское правительство считало неудобным покровительствовать первому; чем могло бы возбудить еще большее ожесточение против себя в Новгороде и побудить его к более решительному сближению с Литвой (и, пожалуй, с киево-литовским митрополитом); тогда как, поддерживая архиепископа в этом деле, оно, наоборот, парализовало его усердие в политической борьбе Новгорода с Москвой. А во-вторых, частые распри псковичей с новгородским владыкой немало мешали взаимной дружбе и согласию этих вечевых общин; поэтому Москва не имела оснований опасаться тесного политического союза между ними. Вообще она находила более удобным для себя и менее рискованным оставить церковные отношения в прежнем виде вперед до полного подчинения себе и Новгорода, и Пскова. Кроме того, во время ходатайства псковичей в Москве об отдельном епископе новгородцы со своей стороны хлопотали в противном смысле; они даже не хотели пропускать через свою землю псковских послов, отправлявшихся в Москву; а владыка Иона прислал митрополиту грамоту с жалобой на непокорство своей псковской паствы. Разумеется, эти хлопоты сопровождались и приличными дарами.
Неимение собственного епископа отразилось неустройствами в среде псковского духовенства и наложило вообще на псковскую церковь особую печать сравнительно с другими русскими областями. Лишенное непосредственного епископского надзора, здесь духовенство усвоило себе некоторые мирские привычки и менее строгие нравы. Миряне со своей стороны оказывали ему менее уважения и все более и более стали вмешиваться в церковные дела, особенно захватывали в свои руки хозяйственную сторону, то есть ведение церковным имуществом; сам владычний наместник был не только псковитин, но и лицо гражданское, а не духовное. Вече Псковское также стало присваивать себе высшее решение разных церковных вопросов и старалось подвергать духовенство повинностям и налогам наравне с другими сословиями. Рядом с тем в псковском обществе, мирском и духовном, развилось большее свободомыслие, чем где-либо на Руси; что и не замедлило еще в XIV веке сказаться знаменитой ересью стригольников (о которой после). Духовенство со своей стороны, чтобы поставить некоторую преграду вмешательству мирских властей в церковные дела, пыталось несколько теснее сплотиться, то есть образовать из себя лучше организованные общины или союзы, и обратилось к учреждению соборов. Для этого несколько церквей и монастырей соединялись в одну общину и примыкали к какому-либо значительному храму, который получал название соборного. Древнейший такой собор был Троицкий. Вскоре после Болотовского договора учрежден второй собор при церкви Св. Софии; а потом в течение XV века один за другим возникли еще четыре собора (Никольский, Спасский, Похвалы Преев. Богородицы и Входоиерусалимский); итого шесть соборов, между которыми и было распределено все духовенство как белое, так и черное. Соборные храмы отличались от простых тем, что служба в них совершалась повседневно. Внутренняя организация этих соборных общин была подражанием все тем же мирским общинам, каковы концы, улицы и сотни; они имели своих выборных старост, которые заведовали их текущими делами, отстаивали их интересы перед мирскими властями, сносились за них с владычным наместником, наблюдали за исправным взносом владычных повинностей и так далее. Таким образом, псковская церковь все более и более получала демократический характер, и притом с оттенком пресвитерьянским.
Когда с одной стороны не удалась последняя попытка псковичей добиться своего особого епископа, с помощью великого князя Московского Ивана III, и снова поднялись распри с новгородским владыкой из-за пошлин и поборов, которыми он облагал духовенство, а с другой продолжались вмешательства мирских властей и притязания народного веча на подчинение себе церковных дел, — тогда духовенство псковское сделало еще шаг вперед относительно своей организации в демократическом духе. Так как соборные общины были разрознены между собой, то оно решило поставить их во взаимную тесную связь выбором из своей среды двух представителей, которые должны были служить помощниками владычному наместнику, подобно тому как два степенных посадника считались помощниками великокняжеского наместника. В 1469 году священноиноки и священники всех пяти соборов (шестой тогда еще не был учрежден) явились и просили утвердить такое их решение, чтобы им жить согласно с Номоканоном и чтобы мир в церковные дела не вступался и не нарушал правил св. Апостол и св. Отец. Вече изъявило согласие; в этом смысле написана была грамота и положена в ларь Св. Троицы (вечевой архив).
Эта попытка особого церковного устройства в пресвитерьянском духе, однако, потерпела полную неудачу. Осенью того же года один из двух священников, выбранных в церковные просители, по имени Андрей Коза, по каким-то неудовольствиям бежал в Новгород к владыке и сам же постарался вооружить его против нового постановления. Владыка Иона поспешил в Псков на свой подъезд, был встречен со всеми почестями и после соборования начал требовать, чтобы помянутую вечевую грамоту вынули из ларя и разодрали. На это требование псковичи почтительно, но твердо отвечали отказом. Владыка уехал и обратился с жалобой в Москву. На следующий год в Псков явились послы от великого князя и митрополита, которые объявили свою волю, чтобы все церковное управление по-прежнему оставалось за новгородским владыкой. Вече и духовенство не решились противиться приказу двух высших властей, вынули из ларя грамоту и разодрали. После чего опять все пошло по-старому[73].
Итак, в XIV веке севернорусские вечевые общины достигли полного своего развития; а в XV веке они уже явно стали клониться к упадку и обнаружили недостаток средств для борьбы за свою самобытность с собирателями Руси, как с великими князьями Литовскими, так и в особенности с Московскими.
Что такое был, собственно, Господин Великий Новгород? В политическом отношении он сложился так своеобразно, что нелегко найти для него подобие в других странах. По своему народоправлению и торгово-промышленному характеру он, конечно, напоминает и древние греко-римские республики, и средневековые общины, как итальянскую, так и северогерманскую. В нем также можно проследить внутреннюю борьбу двух главных республиканских партий или собственно течений, то есть аристократии и демократии. Но что наиболее наложило на него печать своеобразности и что подчинило себе все другие интересы, это была его сравнительно огромная территория. Обширные поземельные владения составляли главное его богатство; из своих земель он извлекал и те естественные произведения, которые служили предметами его заграничного отпуска (меха, кожи, воск, лен, дерево и т. д.). Благодаря этим поземельным владениям высшее новгородское сословие удержало за собой тот же характер, которым оно отличалось и в других областях Руси, то есть оно оставалось по преимуществу сословием крупных землевладельцев, хотя и могло принимать некоторое участие в торговых оборотах, продавая произведения своих земель или ссужая людей торгового класса капиталами, конечно, за порядочные проценты. Благодаря большим поземельным владениям, в которых жили или крестьяне-земледельцы, или крестьяне-промышленники (звероловы и рыболовы), платившие с них оброки, новгородское боярство могло окружать себя толпой домашней челяди и иметь многочисленных клиентов между черными людьми, то есть в беднейшем населении Великого Новгорода. Оно распоряжалось голосами этих людей как на большом или народном вече, так и в собраниях по концам и улицам и с их помощью проводило здесь свои интересы, особенно в деле выборов на высшие должности.
Хотя между купеческим классом встречались лица, наживавшие большие денежные капиталы и, кроме того, приобретавшие крупную поземельную собственность, однако в XIV и XV веках, очевидно, грани между сословиями и права происхождения уже настолько определились, что купец, как бы он ни был богат, по-видимому, не получал боярского звания; по крайней мере, источники не указывают нам таких примеров. Да и получить его было не от кого: народное вече не раздавало боярства, а княжеская власть была для того в Новгороде слишком слаба. С другой стороны, не все бояре могли играть видную роль в таком городе; для того требовались прежде всего богатство, а потом уже даровитость и энергия. Поэтому здесь произошло обычное явление, которое история раскрывает нам в Древнем Риме и средневековой Венеции: мало-помалу влияние на дела и места высших сановников сосредоточилось в руках важнейших фамилий. Так, насколько это видно из летописей, сан тысяцкого и в особенности посадника постоянно вращался в кругу известных боярских семей, число которых едва ли превышало два-три десятка. Следовательно, это была уже явная олигархия. Должности посадника и тысяцкого, в свою очередь, способствовали накоплению значительных богатств в руках этой олигархии. Такие должности были очень доходны: в пользу их шли многочисленные судебные пошлины; на содержание их назначены были разные поборы с крестьян некоторых волостей или погостов; кроме того, эти власти имели возможность вымогать большие денежные суммы с торговых людей, в том числе и с иноземцев.