Смерть застигла Стефана Батория, как известно, посреди этих химерических замыслов и приготовлений к новой войне. Он умер в Гродно 12 ноября 1586 года, имея только пятьдесят три года от роду, после непродолжительной болезни; что подало повод к слухам об отраве, в которой обвиняли одного из двух его врачей — итальянцев.
При наставшем бескоролевье тотчас вступили во взаимную борьбу те же две главные партии, которые резко обозначились в предыдущие годы: во главе первой стоял гетман и канцлер Ян Замойский, во главе второй братья Зборовские, именно Ян, каштелян Гнезненский, и Андрей, маршал надворный. На Варшавском сейме конво-кацийном в феврале 1587 года сторона Зборовского взяла верх, благодаря отчасти тому, что к ней пристал архиепископ Гнезненский или примас, престарелый Карнковский — высшая власть во время бескоролевья. Андрей Зборовский как надворный маршал руководил обрядами на этом сейме. В сенате главной опорой сей партии был Гурка, воевода Познанский, а в посольской избе красноречивый референдарий Чарнковский (отличавшийся на Люблинском сейме 1569 г.); последний, хотя уже слепой, громил своими речами Замойского и требовал назначить над ним суд за несправедливые наказания двух братьев Зборовских. Но гетман воспользовался находившимися в его распоряжении военными силами Речи Посполитой и занял грозное положение по отношению к своим противникам. Партия Зборовских, еще прежде имевшая связи с австрийским двором, выставила кандидатом на польский престол одного из австрийских эрцгерцогов. Этого кандидата поддерживал и папский легат архиепископ Аннибал Капуанский. А партия Замойского, подчиняясь желанию вдовой королевы Анны Ягеллонки, стала за ее племянника шведского королевича Сигизмунда (сын короля Иоанна Вазы и Екатерины Ягеллонки).
В то время как поляки разделились между двумя претендентами на престол, литовские или собственно западнорусские паны и шляхта склонялись на сторону третьего претендента, царя Московского, и охотно вступили в переговоры по сему поводу с московскими боярами. Ивана Грозного, который устрашал их своей свирепостью, не было теперь в живых, а соединение с Восточной Русью представляло им многие выгоды. В Москве весьма опасались избрания шведского королевича, которое могло повести за собой соединение Польско-Литовского государства со Шведским, и потому отправили на сейм большое посольство, во главе которого стояли боярин Степан Годунов, князь Федор Троекуров и дьяк Василий Щелкалов. Московское правительство обещало в случае избрания Феодора Ивановича не нарушать ни в чем шляхетских вольностей, жаловать панов землями в собственном государстве, уплатить долг Батория наемному венгерскому войску (100 000 золотых) и тому подобное. Со своей стороны литовские паны объявили послам, что для выбора Феодора нужно преодолеть только три препятствия или, как они выражались, «пересечь три колоды», воздвигаемые со стороны польских панов. Последние требовали: 1) чтобы государь короновался в Кракове, в католическом соборе; 2) чтобы в титуле своем писался прежде королем Польским и великим князем Литовским и 3) чтобы переменил свою веру на католическую. И на сей раз, как при Грозном, московское правительство не хотело сорить деньги на подкупы; посольство его ограничилось одними переговорами и обещаниями. Тем не менее, когда перед избирательным сеймом в поле под Варшавой выставлено было три знамени, московское с шапкой наверху, австрийское со шляпой и шведское с сельдем, то значительная часть шляхты собралась вокруг московского знамени. Но едва начались переговоры послов с польскими панами и с литвинами-католиками, как тотчас оказалось, что пересечь три означенные колоды не было никакой возможности. В особенности о перемене религии московские уполномоченные не хотели и слышать; а потому переговоры с ними кончились только продолжением перемирия.
Таким образом, избирательная борьба сосредоточивалась около двух претендентов, австрийского и шведского. Обе стороны явились на элекцийный сейм под защитой вооруженной силы. Однажды дело почти дошло до битвы вокруг сенаторской шопы или палатки, стоявшей посреди поля. Только усилиями примаса удалось в самом начале прекратить эту битву. После того Карнковский велел сжечь окровавленную шопу. Сам он перешел на сторону Замойского и тем дал ей решительный перевес. 19 августа (нового стиля) 1587 года коло Замойского, состоявшее главным образом из малополян с южноруссами, выкрикнуло королем Сигизмунда; Литва пристала к нему, как к потомку своей любимой династии. Примас с гетманом отправился в костел Св. Яна, где и отправил благодарственный молебен в честь новоизбранного короля. Но коло Зборовских, состоявшее наиболее из великополян, не признало этого выбора; а спустя три дня выкрикнуло королем эрцгерцога Максимилиана, одного из братьев императора Рудольфа II. Между тем Замойский установил со шведскими послами условия или так называемое pacta conventa. Главное условие состояло в том, чтобы шведское правительство заключило с Польшей прочный мир и отдало бы ей Эстонию. Оба принца, и Сигизмунд и Максимилиан, приняли выбор и согласились на предложенные каждому условия. Теперь предстоял вопрос, кто из них успеет прежде другого прибыть в Краков и короноваться. Максимилиан был гораздо ближе; с небольшим войском он двинулся в Польшу в надежде на сильные подкрепления от своих польских сторонников. Он уже подошел к самому Кракову; но Замойский не дремал и приготовился к энергичному отпору. Отбитый после неудачного приступа Максимилиан отступил к Ченстохову, где стал ожидать новых подкреплений. В это время Сигизмунд высадился в Данциге; отсюда под прикрытием военного отряда поспешил в Краков, куда и прибыл благополучно. Коронование его здесь совершено было примасом Карнковским 28 декабря того же 1587 года (январского). После того сторона Максимилиана стала заметно уменьшаться; многие поляки покидали ее и отправлялись к новому королю искать его милостей. Замойский со значительной силой выступил в поход против Максимилиана. Последний отступил в Силезию и стал под Бычином. Замойский смело перешел границу, напал на противников и разбил их (13 января 1588 г.). На поле Бычинской битвы найдено было 1800 трупов с подбритыми головами по польскому и венгерскому обычаю и 1200 с остриженными по-немецки. Вслед за тем Замойский осадил замок Бычин, где заперся было Максимилиан, и эрцгерцог принужден был сдаться военнопленным. Впоследствии, по настояниям австрийского двора и Римской курии, он был отпущен из плена, и хотя, вопреки условию, продолжал титуловать себя королем Польским, но без всякой для себя пользы. Победа под Бычином утвердила польско-литовскую корону на голове Сигизмунда III.
В лице молодого шведского принца на польско-литовском престоле воссела явная умственная ограниченность, соединенная со слепой преданностью папству и католической церкви. Такими резкими чертами определился характер всего этого долговременного царствования. Речь Посполитая не приобрела никаких существенных выгод от сего выбора: главное его условие, то есть отдача Эстонии — которая соединила бы все земли бывшего Ливонского ордена под польским владычеством, — не было исполнено шведским королем, и самый союз со Швецией не только не состоялся, а, напротив, потом отказ шведов-протестантов признать своим королем Сигизмунда как ревностного католика повел к враждебным отношениям двух стран. Своей ненаходчивостью и чопорностью новый король с самого начала произвел в Польше неприятное впечатление. При первом же свидании с ним Замойский был поражен упорным молчанием и холодностью двадцатилетнего Сигизмунда, так что, обратясь к одному из своих приятелей, заметил: «Что за немого послали нам черти!» Этот самый Замойский, которому Сигизмунд был обязан своей короной, первый испытал на себе его черную неблагодарность. Недоброхоты канцлера начали внушать королю, что сила и значение сего вельможи затмевают самую королевскую особу и что он явно стремится подчинить короля своему постоянному влиянию. Сигизмунд дал веру этим внушениям, под разными предлогами начал удалять от двора главных приверженцев канцлера, а потом своим явным пренебрежением заставил отдалиться и его самого, особенно после своего брака с австрийской эрцгерцогиней Анной — брака, которому тщетно противилась польско-патриотическая партия Замойского. Самыми приближенными к королю и влиятельными лицами сделались его придворные ксендзы-иезуиты, между которыми находился также известный Петр Скарга. Влияние их не замедлило отразиться на отношениях нового короля к диссидентам вообще и к православной Руси в частности[92].
Хотя при своей коронации в Кракове Сигизмунд III, в числе других пунктов, присягнул охранять свободу вероисповедания диссидентам или не католикам, однако присяга эта нисколько не стеснила его вскоре потом начать долгий, неустанный поход против русского православия; причем он явился усердным орудием в руках своих главных советников, иезуитов.
Люблинская уния 1569 года, укрепляя политическое объединение Западной Руси с Польшей, естественно, открывала широкие пути для влияния сей последней на первую в культурном отношении, а следовательно, и в области религиозной. Успешно совращая знатные роды из протестантства и православия в католичество, иезуиты не захотели уже ограничиться высшим сословием, а задумали и весь русский народ в церковном отношении подчинить папскому престолу. Так как попытка общего и прямого обращения в католичество могла вызвать народные волнения и мятежи, то они обратились к мысли о единении церквей, то есть снова подняли вопрос об осуществлении Флорентийской унии. С этой целью известный Скарга еще в том же 1569 году сочинил книгу «О единстве церкви Божией под одним пастырем и о греческом от сего единства отступлении». Сия книга была два раза издана на польском языке (в 1577 и 1590 гг.). Первое ее издание посвящено князю Константину Константиновичу Острожскому, а второе королю Сигизмунду III. Так как предлагаемая уния оставляла православным их обряды и богослужение на церковнославянском языке, а только требовала признания папского главенства, то она была встречена благодушно многими православными. Сам известный ревнитель православия князь Константин Константинович Острожский, с обычной своей близорукостью, вначале относился к этой мысли благосклонно, надеясь с помощью Римской курии водворить порядок и благочиние в сильно расстроенной западнорусской иерархии. Но мысль о церковной унии прозябала до тех пор, пока на польском престоле не явился подходящий для нее король, то есть Сигизмунд III. Тогда она быстро пошла к своему осуществлению и скоро нашла себе усердных сотрудников в среде самих западнорусских иерархов.