лом Терлецким, Ипатием Потеем и Михаилом Рагозой. Но митрополит, по своему робкому уклончивому характеру, долго не решался выступить открыто под знаменем унии и пока тщательно скрывал от русских вельмож и от народа замышляемое отступничество. Открытый почин в этом деле взяли на себя Терлецкий и Потей. Сначала епископ Луцкий в мае 1594 года, вместе со своими клирошанами (или капитулой), явясь во владимирский городской уряд для залога одного имения своей кафедры, письменно заявил, что этот залог он делает с разрешения короля на путевые издержки: ибо король посылает его, Терлецкого, в Рим вместе с епископом Владимирским Ипатием Потеем, дабы они засвидетельствовали святейшему папе свою покорность по поводу совершившегося давно желанного соединения церквей, Восточной и Западной. Этот первый шаг, по-видимому, не вызвал особого противодействия со стороны духовенства и мирян и как будто не был ими замечен. Тогда последовал второй шаг. В декабре того же 1594 года Терлецкий и Потей от имени всех русских епископов написали грамоту или постановление о своем соединении с Римской церковью под одним верховным архипастырем, то есть святейшим папой. Но обоим составителям грамоты потом стоило многих хлопот и усилий, чтобы убедить других епископов подписаться под ней. Позднее всех дал свое формальное согласие на унию митрополит Рагоза, но просил Терлецкого об этом согласии пока хранить молчание. Терлецкий и Потей после того ездили в Краков к королю с условиями и артикулами, на которых епископы принимали унию. Гедеон Балабан также приступил к сему акту. Мало того, в январе следующего, 1595 года он собрал у себя во Львове епархиальное духовенство, которое склонил также подписаться на унию. Около того времени он примирился с митрополитом Рагозой, который сиял с него запрещение святительствовать и дал ему свою благословенную грамоту.
Как ни старался митрополит Рагоза скрывать свое участие в деле унии, но, наконец, это участие должно было обнаружиться. В июне 1595 года подписаны были митрополитом и епископами окончательные и подробные артикулы или условия унии и, кроме того, соборное послание к папе. В последнем иерархи изъявляли свое согласие на унию и признавали папу верховным пастырем, о чем передать ему уполномочивали своих братий, епископов Ипатия Потея и Кирилла Терлецкого. Что же касается до артикулов, имевших поступить на утверждение папы и короля, то важнейшие из них были следующие: относительно догмата о Св. Духе униаты предлагают исповедовать, что Он исходит от Отца через Сына. Сохраняя за собой все обряды Восточной церкви, они особенно настаивают на сохранении причащения под обоими видами и супружества священников; просят, чтобы митрополит и епископы получили места в сенате наравне с латинскими бискупами; чтобы церковными имуществами никто не смел распоряжаться без согласия епископа и капитулы и чтобы имения, незаконно захваченные светскими людьми, были возвращены церкви; чтобы на вакантные кафедры духовенство выбирало четырех кандидатов, из которых одного утверждает король, и так далее.
Когда разнеслась весть, что митрополит и епископы окончательно подписались на унию и отправляют двух уполномоченных в Рим, когда сделались известны и самые условия этой унии, в Литовской Руси произошло сильное волнение, конечно уже подготовленное и прежними слухами о замышляемой измене православию. С разных сторон раздались громкие протесты. Во главе протестующих стали два знатнейших русских сановника: князь Константин Константинович Острожский, воевода киевский, и Федор Скумин-Тышкевич, воевода новогородский. (Митрополит, имевший тогда главное пребывание в Новогродке-Литовском, особенно опасался сего последнего воеводы и долго скрывал от него свое отступничество.) Князь Острожский, дотоле попускавший обманывать себя насчет истинного значения унии, теперь, когда увидал, что это совсем не та уния, о которой он думал, и что об общем действии с другими православными церквами нет и помину, пришел в сильное негодование и разразился энергичным воззванием к православным жителям Литвы и Польши. Тут митрополита и епископов он называет мнимыми пастырями, волками, сравнивает их с христопродавцем Иудой и извещает всех об их измене. После того Острожский, по просьбе Скумина, начал ходатайствовать перед королем о созвании собора, на котором православные миряне вместе со своим духовенством могли бы обсудить начатое епископами дело унии. Сигизмунд сначала было согласился, но потом отказал; ибо ему донесли, что собор может обратиться не в пользу, а против унии, ввиду начавшегося против него движения. Один из первых сторонников унии, львовский епископ Гедеон Балабан, также был захвачен этим движением и последовал увещаниям князя Острожского. При его посредстве он постарался прекратить свои споры с львовским Успенским братством и помириться с ним. В то же время, 1 июля, он явился в городской владимирский уряд и тут в присутствии князя внес в актовые книги протест против унии. При сем свою подпись под некоторыми грамотами, выражавшими согласие епископов на унию, Гедеон объяснил простым подлогом: он будто бы вместе с другими епископами давал экзарху Кириллу Терлецкому бланкеты, то есть чистые листы со своими подписями и печатями, для того, чтобы на этих листах представить королю разные жалобы на притеснения от латинян; а Терлецкий воспользовался ими, чтобы написать на них постановления относительно унии. Подобное объяснение, конечно, не заслуживает никакого вероятия и противоречит положительным данным; но оно было охотно принято православными; прежние действия были прощены львовскому епископу после того, как он отказался от унии и явился энергичным борцом против нее. Однако еще в течение нескольких месяцев он показывал колебание между внушениями митрополита, с одной стороны, и князя Острожского — с другой, пока влияние последнего не взяло верх окончательно. Сильное возбуждение против измены митрополита и епископов обнаружилось и между православными жителями города Вильны, где действовало Троицкое братство, объявившее, что митрополит и владыки продали православную веру. Особенно громко раздавался здесь красноречивый голос дидаскала братской школы и церковного проповедника Стефана Зизания. Смущенный таким движением, Рагоза грозил виленским проповедникам отлучением; даже на некоторое время он прекратил в Вильне богослужение, а Зизания потом действительно отлучил соборне от церкви.
Протесты православных и колебание некоторых епископов задержали на время отправление Терлецкого и Потея для торжественного представления папе акта об унии. Наконец они отправились в сентябре 1595 года. В то же время Сигизмунд III выдал манифест на польском языке; тут король говорил о счастливом окончании своих стараний привести пастырей Греческой церкви к соединению с католической церковью под властью римского апостольского престола; обещал и впредь стараться отечески привести к этому соединению тех своих подданных, которые от него уклонялись. В действительности около этого именно времени усилились всякие притеснения православному исповеданию со стороны католических властей, духовных и светских. Наглядный пример тому, между прочим, представляет протестация, записанная в Львовском городском суде послами воеводств Киевского, Волынского и Брацлавского, с православными князьями Адамом Вишневецким и Кириллом Рожинским во главе. Эта протестация или жалоба говорит следующее: православным священникам города Львова, отправляющимся с дарами к больным, паписты запрещают проходить через рынок в облачении и с зажженными свечами; запрещают праздничные процессии с крестами из городских церквей в предместья. Учеников православных школ бьют и насильно таскают их в свои училища; слуг своих принуждают ходить не в церковь, а в костел; запрещают колокольный звон, который будто бы мешает говорить католическим проповедникам, и так далее. Из других известий и протестаций видим, что подобные притеснения совершались в королевских имениях и городах прямо по грамотам самого короля; причем иногда запечатывали церкви, выносили из них церковные облачения, силой препятствовали справлять праздники по старому календарю; людей греческой веры устраняли от должностей и ремесел, отказывали им в судебных исках и тому подобное[94].
Потей и Терлецкий, 15 ноября прибывшие в Рим уполномоченными от лица всех епископов Западной Руси, разумеется, были там приняты с распростертыми объятиями. Их поместили близ папского дворца и роскошно содержали; пока обсуждались условия унии, привезенные ими документы переводились на латинский язык; а с латинского переводилось на русский новое обязательное для них исповедание веры, с прибавлением filioque (от Отца и Сына исходящего), с признанием папы наместником Христовым и согласием на все постановления соборов Флорентийского и Тридентского. Когда все было готово, 23 декабря 1595 года совершилось торжественное представление послов папе Клименту VIII в присутствии коллегии кардиналов, многих епископов, прелатов (в том числе церковного историка Барония), а также высших и придворных сановников, иностранных послов и пр. Когда в залу собрания ввели Потея и Терлецкого с их свитой, оба посла поцеловали папские ноги и стали на колена. Ипатий Потей, как знавший по-латыни, сказал о цели их посольства. Затем они подали свои грамоты, которые были прочитаны вслух и в подлиннике, и в переводе. После ответной речи папского секретаря оба епископа прочли исповедание веры, Потей по-латыни, Терлецкий по-русски, и поклялись, положив руки на Евангелие. В заключение церемонии послы вновь облобызали ноги его святейшества; а он обнял их и объявил, что принимает митрополита Михаила и всех русских епископов с их клиром и русским народом, подвластным польскому королю, в лоно католической церкви. Все спутники послов, духовные и миряне, также удостоились облобызать папские ноги. В память этого события была выбита медаль с изображением Климента VIII, сидящего на троне и благословляющего русских послов, и с надписью Ruthenis receptis. Потей и Терлецкий оставались в Риме еще около полутора месяцев, весьма чествуемые Климентом VIII и нередко сослужившие ему в храме Св. Петра. Наконец 7 февраля 1596 года они отправились в обратный путь, снабженные многочисленными папскими посланиями к русским и польским епископам, к королю и сенаторам. Папа поздравлял всех со счастливым событием и высказывал желание, чтобы в Литовской Руси созван был поместный собор для торжественного провозглашения унии и принятия всеми русскими епископами нового исповедания веры.