ичего князь великий, а все гонял на мсках (на ямских), а христианам много протор и волокиты учинили».
Воротясь в Москву из последней поездки, Иоанн вдруг объявил митрополиту Макарию свое намерение жениться. Митрополит по сему поводу служил торжественный молебен в Успенском соборе. Затем великий князь созвал бояр и держал к ним речь о том же своем намерении. При сем он прямо говорил, что сначала хотел было искать невесту в ином царстве, но потом эту мысль отложил; ибо иноземная жена имела бы с ним разные «норовы», отчего происходила бы между ними «тщета», а потому он решил «жениться в своем государстве». Хотя летопись и замечает, что митрополит и бояре от радости заплакали, видя, что такой молодой государь ни с кем не советуется, а действует по внушению Промысла Божия, но едва ли на его решение не повлиял тот же митрополит Макарий. По всей вероятности, государю при сем указано было на примеры отца и деда, которых женитьба на иностранках произвела большие толки и неудовольствие на введение иноземных обычаев; а главное, иноземная невеста означала иноверку, ибо трудно тогда было найти иноземную принцессу православной веры. Но то было не единственным намерением государя. Тут же он объявил боярам, что еще прежде женитьбы он хочет венчаться на царство по примеру своих прародителей начиная от великого князя Владимира Мономаха. Это торжественное венчание совершено было 16 января митрополитом в Успенском соборе по тому же чину и почти с теми же обрядами, как помянутое выше венчание Димитрия, внука Ивана III. Оно замечательно особенно в том отношении, что к прежнему титулу великого князя Иоанн присоединил теперь титул царя. Последний уже встречался при его дяде; уже отец его Василий приказывал именовать себя царем. Но с сего времени, то есть со времени Иоаннова коронования, употребление сего титула сделалось постоянным во всех государственных актах. Книжные люди не преминули обратить внимание на эту перемену и придавали новому титулу большое значение. По их понятиям, московский царь является прямым преемником православных царей греческих, от которых происходит и по бабке своей Софье, и по прародительнице Анне, супруге Владимира Святого. А царство Российское, как они толковали, есть Третий Рим, наследник двух прежних («два убо Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быть»). Как бы в подтверждение сих толкований, единственный авторитет, к которому Иоанн потом обратился за подтверждением своего нового титула или, собственно, за благословением, был цареградский патриарх; от него и была получена утвердительная грамота.
Относительно выбора невесты Иоанн повторил тот же способ, который был употреблен при первой женитьбе его отца Василия III и который существовал еще у византийских императоров. По городам разосланы грамоты к боярам и детям боярским с приказом представить своих детей или родственниц — девиц на смотр наместникам; последние из них выбирали лучших и отсылали в Москву; а здесь между ними уже сам царь выбирал себе невесту. Из толпы собранных красавиц Иван Васильевич выбрал Анастасию Романовну Захарьину-Юрьеву. Она происходила из рода Андрея Кобылы, известного московского боярина времен Симеона Гордого. Сей род с течением времени весьма разветвился, так что насчитывают более 20 происшедших от него боярских и дворянских родов, каковы, кроме Захарьиных-Юрьевых, Жеребцовы, Шереметевы, Беззубцевы, Зубатые, Колычевы, Ляцкие, Кобылины, Ладыгины, Неплюевы и прочие. Внук Андрея Кобылы, Иван Федорович Кошкин (любимец Василия I), имел в числе своих сыновей Захарию; один из сыновей этого Захария Кошкина Юрий был боярином Ивана III, и его дети назывались Захарьины-Юрьевы. Старший сын его Михаил Юрьевич, как мы видели, находился в числе наиболее приближенных бояр Василия III. Другой сын, Роман Юрьевич, носил звание окольничего. Оба они уже умерли; в живых оставался третий сын Григорий Юрьевич. Роман Юрьевич оставил после себя вдову Юлиану Федоровну с двумя сыновьями, Даниилом и Никитой, и двумя дочерьми, Анной (вышедшей замуж за князя Сицкого) и Анастасией, на которую пал выбор царя Ивана. Свадьба их совершилась 3 февраля в Успенском соборе. Венчал митрополит Макарий. После венчания он произнес к новобрачным слово, в котором увещевал их прилежать к церкви и соблюдать веру, творить милостыню, заступаться за вдов и сирот, не слушать льстецов и злых наветов, бояр и детей боярских жаловать, чтить праздники, в посты хранить чистоту телесную и так далее. Свадьба Ивана IV была справлена по тому же чину и сопровождалась теми же обрядами, как и помянутая выше женитьба отца его Василия на Елене Глинской. При сем место посаженой матери занимала вдова Андрея Старицкого княгиня Евфросиния, а тысяцким был сын ее Владимир Андреевич. Родной брат Ивана IV Юрий «в первый день сидел за столом в большом месте». Один его дядя по матери, Михаил Васильевич Глинский, имевший звание конюшего, ездил всю ночь около подклети, а другой дядя, Юрий Васильевич Глинский, «слал постелю» и водил новобрачного в мыльню; причем в числе спальников великокняжьих упоминаются Алексий и Данила Адашевы и Никита Романович Юрьев, младший шурин царский. А старший шурин, Данила Романович Юрьев, участвовал в свадебном поезде в сане окольничего. По окончании свадебных празднеств, через две недели после венчания, царственная новобрачная чета, исполняя благочестивые обычаи предков, отправилась в Троице-Сергиеву обитель; причем царь совершил этот путь пешком, несмотря на зимнее время.
Летописцы прославляют Анастасию Романовну за ее добродетели; Иоанн сам впоследствии признавался, что нежно любил свою первую супругу. Однако не вдруг сказалось ее благое умиротворяющее влияние на его пылкую натуру и испорченные нравы. После царского венчания и брака Иоанн, по-видимому, продолжал вести беспечную жизнь, предоставляя правительственные дела по преимуществу дядьям Глинским, которые оказались не лучше своих предшественников Шуйских и также позволяли своим клевретам безнаказанно утеснять и грабить черных людей, чем возбуждали неудовольствия и ропот в народе. Нужны были сильные потрясения и бедствия, чтобы образумить молодого государя, толкнуть его на благой путь, и они не замедлили.
Пожары были обычным бедствием в Древней Руси и нередко опустошали столицу, при ее сплошных деревянных и беспорядочных постройках, местами разделенных садами и огородами, а местами тесно скученных, особенно в Кремле и Китай-городе. Но особенно сильны и опустошительны были пожары весной и летом 1547 года. 12 апреля выгорела часть Китай-города, примыкавшая к Москве-реке, с торговыми лавками, гостиными дворами и некоторыми церквами; причем одна башня, заключавшая склад пороху, взлетела на воздух с частью стены. 20 апреля сгорела часть посада около устья Яузы, на Болвановке, где жили гончары и кожевники. Иоанн, по-видимому, не особенно скорбел об этих народных бедствиях. В то время псковичи, утесняемые наместником князем Турунтаем Пронским, приятелем Глинских, отправили 70 человек с жалобами на него государю. 3 июня Иоанн принял их в подгородном сельце Островке; но жалобы их встретил с гневом, начал над ними издеваться, велел раздеть их донага, подпаливал им бороды зажженной свечой, потом приказал положить их на землю. Жалобщики уже ожидали казни, как вдруг из города прискакали с известием, что упал большой колокол Благовестник (висевший в Кремле на деревянной колокольнице): когда начали звонить в него к вечерне, уши у него отломились. Царь встревожился таким недобрым знамением и тотчас ускакал в город, чем прекратились дальнейшие истязания несчастных псковских жалобщиков. Упавший колокол оказался целым и неповрежденным; Иоанн велел приделать к нему железные уши, а потом вновь повесить на ту же колокольницу. Но вот 21 июня вспыхнул новый и самый страшный пожар. Он начался с церкви Воздвижения на Арбате за речкой Неглинной и спалил все Занеглименье. Поднялась буря, которая погнала огонь на Кремль; тут загорелся верх Успенского собора, кровли царских палат, казенный двор с царской казной, придворный Благовещенский собор с его драгоценными, украшенными золотом и бисером, иконами письма старого греческого и Андрея Рублева. Сгорела оружейная палата с воинским оружием, Постельная палата и погреба с царской дорогой утварью, царская конюшня, митрополичий двор. Погорели богатые кремлевские монастыри, Чудов и Вознесенский, с несколькими старцами и старицами. Почти все кремлевские дворы боярские выгорели. Одна башня с порохом также взлетела на воздух с частью стены. Отсюда огонь распространился на соседний Китай-город и истребил едва не все, что осталось от предыдущего пожара. На Большом посаде он опустошил еще улицы Рождественку и Мясницкую, Покровку, Варварку, Тверскую, Дмитровку и некоторые другие места, со многими храмами и монастырями, в которых погорело множество старых книг, икон и дорогой церковной утвари. При сем пожаре погибло до 1700 мужчин, женщин и детей. Летописцы замечают, что такого страшного пожара не бывало в Москве от самого ее начала.
Митрополит Макарий едва не задохся от дыма в Успенском соборе, откуда он собственноручно вынес образ Богородицы письма св. Петра митрополита. В сопровождении протопопа Гурия, который нес за ним Кормчую книгу, Макарий взошел на Тайнинскую башню; но от дыма не мог тут долго оставаться; его на канате стали спускать на набережную Москвы-реки; канат вдруг оборвался, и митрополит так ушибся, что едва пришел в себя. Его отвезли в Новоспасский монастырь. Царь с семьей своей и с боярами уехал из города за Москву-реку, в свое село Воробьеве. На следующий день он с боярами навестил больного митрополита в Новоспасском монастыре. Тут некоторые, в том числе и духовник царский, протопоп Благовещенского собора Федор Бармин, начали говорить царю, будто Москва сгорела от какого-то волшебства, посредством которого вынимали сердца человеческие, мочили их водой и той водой кропили город. Царь как бы внял такому грубому суеверию и неосторожно поручил боярам произвести розыск. Спустя несколько дней бояре приехали на Кремлевскую соборную площадь, собрали черных людей и начали их спрашивать: кто зажигал Москву? Черные люди, очевидно заранее подготовленные, закричали, что это княжна Анна Глинская со своими детьми волховала помянутым выше способом. На ту пору княжна Анна с сыном Михаилом находилась в своих ржевских поместьях; а другой ее сын Юрий стоял тут же среди бояр. Услыхав страшные слова, он поспешил укрыться в Успенский собор. Но толпа, наущаемая боярами, бросилась за ним, вытащила его из храма и, убив на месте, бросила его тело на торгу, где казнили преступников. Убийство Глинского было началом народного мятежа. Чернь бросилась после того на его двор, принялась грабить и бить насмерть его людей; причем погибло много детей боярских из Северской области, которых сочли за людей Глинских. На третий день после убийства мятежная толпа явилась в Воробьево и требовала от царя выдачи его бабки княгини Анны Глинской с сыном Михаилом, которых он будто хоронит в своих покоях. Иоанн велел своим дворянам схватить нескольких мятежников и немедленно их казнить. Толпа в страхе разбежалась. Мятеж был усмирен; но вместе с ним прекратилось господство Глинских. Князь Михаил Васильевич, узнав об участи брата, испугался и вместе с князем Турунтаем-Пронским хотел бежать в Литву;