ись его жена и малолетний сын. Говорят, будто он спросил жену, желает ли она видеть его мертвым или расстаться с ним навеки; получив великодушный ответ, простился с семьей и ночью незаметно покинул город. В сопровождении двенадцати преданных слуг он ускакал в соседний город Вольмар, занятый литовцами. Это было в апреле 1564 года.
По прибытии в Литву Курбский получил грамоту на Ковельскую волость, одно из богатейших и многолюднейших королевских имений и, кроме того, староство Кревское в воеводстве Виленском. Очевидно, король и литовские вельможи в своей войне с Москвой ожидали важных последствий от измены Иоанну одного из самых искусных его воевод, и тем более, что вместе с Курбским отъехало в Литву большое количество служилых людей, которые составили под его начальством целую значительную дружину. С этой дружиной он в том же году принимал участие в неудачном походе литовского войска на Полоцк. А зимой следующего (1565) года Курбский, во главе 15 000 человек, ходил в область Великолуцкую, сжег и разорил несколько сел и монастырей. Вообще, перешедши на литовскую службу, Курбский старался побудить короля к более деятельному и энергичному образу действия против Москвы. Побуждаемый его советами, король начал посылать частых гонцов к крымскому хану Девлет-Гирею и поднимать его на Иоанна. Несмотря на проводимые в то время мирные переговоры с Москвой, хан поддался внушениям и осенью 1565 года сделал внезапный набег на Рязанскую украйну, где тогда не было приготовлено войска для отпора татарам. Боярин Алексей Басманов и сын его Федор, известный царский любимец, случились на ту пору в своих рязанских поместьях. Они поспешили в Переславль-Рязанский, начали исправлять его укрепления, пришедшие в ветхость, собрали из окрестностей сколько могли служилых людей и дали мужественный отпор татарам, когда те подступили к городу. Пограбив беззащитные села и набрав полону, хан без особого успеха ушел назад. Всеми подобными действиями против родной земли Курбский совершенно омрачил свою прежнюю славу и сделался вполне изменником отечеству. Никакое тиранство, никакие обстоятельства и понятия того времени о боярском праве отъезда не вправе оправдать таковую измену. Любопытно то, что она не принесла ожидаемых плодов для литовской стороны; ни его близкое знание московских дел и зловредные для России советы неприятелю, ни его личные походы не дали королю особых выгод в войне с Москвой. В то же время и надежды Курбского, взамен утраченных московских поместий, найти почетное и хорошо обставленное существование в Литве также не оправдались. Он упустил из виду то, что жалованные королевские грамоты, при упадке королевской власти, не обеспечили полного и спокойного владения имениями. Притом своей гордостью и горячностью он иногда сам подавал повод к столкновениям и вообще нажил себе много врагов. Возникали разные споры с соседями относительно жалованных ему земель и судебные тяжбы, которые не давали ему покоя. Чтобы войти в родственные связи с некоторыми литовскими магнатами и найти в них поддержку себе, Курбский вступил в брак с одной знатной и богатой вдовой (урожденной княжной Голыпанской), имевшей уже взрослых сыновей; но именно эти сыновья потом затеяли с ним новые имущественные тяжбы и ссоры, которые окончательно отравили его существование.
Между тем отъезд и измена Курбского произвели большое впечатление на Ивана Васильевича. Это впечатление усилилось, когда отъехавший боярин вступил с царем в письменную перебранку. Уже тотчас после бегства из Юрьева Ливонского, по приезде в Вольмар, Курбский отправил к царю послание. В сем послании он укоряет Иоанна в жестоком избиении некоторых верных бояр и воевод, в насильственном пострижении других; говорит о своих ранах и заслугах и претерпенных им гонениях; оправдывает свой побег необходимостью; с гордостью указывает на свое происхождение от князя Федора Ростиславича Смоленского и Ярославского; грозит царю встречей на Страшном суде и указывает на его недостойный образ жизни вместе с распутными любимцами. С этим письмом Курбский отправил своего верного слугу Василия Шибанова. Русские воеводы, действовавшие в Ливонии, схватили Шибанова и отправили в Москву. Летописное предание (не совсем достоверное) прибавляет, будто Шибанов подал запечатанную грамоту самому государю на Красном крыльце, сказав: «От господина моего, твоего изгнанника князя Андрея Михайловича Курбского»; царь вонзил в его ногу острый посох свой; кровь лилась из раны; но Шибанов стоял неподвижно, пока Иоанн, опершись на посох, слушал чтение письма. Знаем только то, что он велел подвергнуть слугу мучительным пыткам, чтобы узнать подробности об измене и замыслах Курбского. Шибанов рассказал, что знал, но и во время мучений хвалил своего господина; по-видимому, он был запытан до смерти.
Громкие укоризны, написанные сильным красноречивым словом, задели за живое самолюбие тирана. Он захотел отразить их таким же письменным словом, а вместе блеснуть своей начитанностью и сочинительским талантом. На письмо Курбского Иоанн написал обширный ответ, исполненный ссылками на Священное Писание, на основании которых старается доказать божественное происхождение и неограниченность своей царской власти. Он неоднократно называет беглеца собакой, укоряет в намерении сделаться ярославским государем, в трусости перед царским гневом; стыдит его примером слуги Шибанова; глумится над его заслугами; с горечью вспоминает боярские крамолы во время своего детства, распространяется о коварном будто бы поведении бывших своих советников Сильвестра и Адашева и отрицает взводимую на него вину в несправедливом избиении бояр; обвиняет воевод за неудачи в Ливонии и так далее. Курбский, в свою очередь, немедленно написал ответ на это, как он выразился, «широковещательное и многошумное писание». Он глумится над беспорядочностию царского послания, неуместно «нахватанными словесами» из Священного Писания и укоряет его за то, что так нескладно, подобно басням «неистовых баб», пишет в чужую землю, где есть люди, «в риторских и филисофских учениях искусные». Неизвестно в точности, дошел ли до царя этот краткий ответ Курбского. Переписку свою он возобновил впоследствии (спустя лет четырнадцать). Через всю эту переписку царя с отъехавшим боярином проходят две путеводные идеи: Курбский главным образом отстаивает древнее боярское право совета и проводит мысль, что государь, слушаясь не добрых, а злых советников, губит и себя, и государство; а Иван Васильевич настаивает на безграничном самовластии, на праве жаловать и казнить бояр по своему усмотрению, без чего, по его мнению, невозможно прочное существование государства. Кроме главной своей мысли, то есть права бояр на участие в царских советах, Курбский защищает старое право боярского отъезда и вооружается против так называемых проклятых грамот или поручных записей, говоря, что клятва при сем недействительна, так как вынуждена под страхом смерти. Укоряя Ивана Васильевича за избиение верных бояр, он вспоминает подобные деяния его предков и весь род московских великих князей называет «кровопийственным». Несмотря на явное увлечение своей ненавистью к тирану и некоторыми натяжками в оправдании своей измены, все-таки Курбский в этой письменной полемике обнаруживает более логики и вообще более грамотной подготовки, нежели его венценосный противник. При своем несомненном авторском таланте и значительной начитанности Иван Васильевич нередко впадает в явные противоречия, страдает темнотой и многословием, часто приводит исторические примеры и тексты Священного Писания некстати; поэтому доказательства его неубедительны, а изложение вообще запутанное и беспорядочное[44].
Около этого времени начались опалы и на членов самой царской семьи. Летом 1563 года двоюродный брат Ивана удельный князь Старицкий Владимир Андреевич, вместе с матерью своей Евфросинией, был обвинен в каких-то замыслах по доносу собственного своего дьяка Савлука Иванова, которого он за что-то держал в тюрьме. По ходатайству митрополита Макария и епископов царь простил Владимира и Евфросинию; но ради предосторожности взял у него бояр, дьяков и детей боярских к себе, а к нему назначил из собственных бояр, дьяков и стольников. Княгиня же Евфросиния принуждена была постричься в монахини с именем Евдокия и отправилась в Воскресенский монастырь на Белоозере, где, по воле государя, она в изобилии снабжена была всякими припасами, утварью и прислугой; для ее «береженья», а вместе, конечно, и для надзора за нею были приставлены к ней два государственных чиновника с подьячим. Не ограничиваясь этими мерами предосторожности, Иоанн вскоре взял у Владимира Андреевича некоторые его волости, а ему взамен дал другие. В ноябре следующего, 1564 года скончался родной брат Ивана IV, слабоумный и бездетный Юрий. Спустя несколько меяцев его супруга Юлиания постриглась в московском Новодевичьем монастыре, с именем Александра. Царь назначил ей на ее пожизненное содержание несколько городов с волостями и селами, дал ей приказных и дворовых людей и вообще обставил ее монастырскую жизнь всяким довольством.
Около того же времени скончался престарелый митрополит Макарий (31 декабря 1564 г.), более двадцати лет с честью занимавший первосвятительскую кафедру, муж ученый, оставивший после себя большие книжные труды. Он с прискорбием смотрел на перемену в поведении Иоанна, и если не имел охоты или мужества усовещевать тирана, зато часто докучал ему своими печалованиями об опальных. Перед кончиной он, по обычаю той эпохи, написал прощальное послание, которое и было прочитано на его погребении; в этом послании он исповедовал свою веру, давал благословение царю, царице, царевичам, епископам, боярам и всему православному народу и разрешал всех тех, которые перед ним чем-нибудь провинились. Когда в феврале собрался в Москве собор русских епископов для выбора нового митрополита, царь предварительно поставил собору вопрос о белом клобуке. Почему покойный митрополит носил черный клобук, спрашивал он, тогда как прежние первопрестольники Петр и Алексей, а также Леонтий, Игнатий, Исаия Ростовские изображаются в белых клобуках, новгородские архиепископы тоже носят белый клобук? Собором решено было, чтобы впредь митрополит носил белый клобук и печатал свои грамоты красным воском; на одной стороне печати быть изображению Богородицы с Младенцем, а на другой именной митрополичьей подписи. После чего собор, по воле государя, избрал на митрополичий престол чудовского старца Афанасия, прежде бывшего благовещенского протопопа и государева духовника Андрея. 5 марта на торжественном его поставлении в Успенском храме, когда он облачился и приведен был к горнему святительскому месту, царь подошел к нему, сказал приветственное слово и вручил новопоставленному святительский посох. Царевичи и епископы провозгласили ему многая лета. Потом митрополит благословил государя и держал к нему ответную речь: почти буквальное повторение той сцены, которую мы видели около 70 лет назад, при поставлении митрополита Симона; очевидно, теперь это был уже священный обычай.