орода в Важской земле и звание слуги, которое тогда ставилось выше боярского. По возвращении в Москву царь угощал бояр пиром в Грановитой палате. В благодарность за избавление от неприятеля на том месте, где стоял русский обоз, построен был Донской монастырь.
Казы-Гирей изменил тон и через своих гонцов смиренно просил государя простить ему приход под Москву. Но это была хитрость, имевшая целью усыпить или, как тогда говорилось, оплошить русское правительство, что ему и удалось. В Москве думали, что татары не скоро будут в состоянии предпринять новый набег, и не строго оберегали границы. Но в мае следующего, 1592 года калга (наследный царевич) Фети-Гирей внезапно бросился на рязанские и тульские украйны и не встретил здесь никакого сопротивления; татары выжгли много сел и деревень, жители которых не успели спастись в города. Орда взяла полону такое большое количество, какого давно уже ей не удавалось захватить. После того Казы-Гирей снова переменил тон и стал требовать больших поминков. Действительно, московскому правительству пришлось вновь посылать поминки хану, царевичам и мурзам. Но обязанность хана участвовать в войнах турок с германским императором отвлекла внимание крымцев, и они некоторое время оставляли нас в покое. В 1594 году хан даже выдал русскому послу князю Щербатову шертную или присяжную грамоту. На южных пределах, то есть со стороны крымцев, московское правительство в это время, как и на востоке, действительно строило крепости. Таковы: обновленный Курск, вновь построенные Воронеж, Ливны, Кромы, Белгород, Оскол, Валуйки; последние три были поставлены на «сакмах», или татарских путях.
Отношения крымские и ногайские вели за собой сношения с турецким султаном, с которым при Федоре Ивановиче были, впрочем, неважные пересылки. Между прочим, турки жаловались в Москву на донских казаков, которые приходили под Азов, нападали на турецкие корабли и каторги. Требовали также, чтобы русские покинули крепость на Тереке, основанную Иваном Грозным для защиты своего тестя, кабардинского князя Темгрюка. Но эту, на время оставленную, крепость москвитяне восстановили вновь, когда прославленный катехинский князь Александр, угрожаемый с одной стороны турками, с другой персами, бил челом московскому государю, чтобы он принял его в подданство со всем народом. В Москве согласились на сию просьбу и отправили в Грузию священников, монахов, иконописцев, чтобы обновить там храмы, христианское учение и богослужение. По просьбе Александра из Терской крепости даже послан был князь Хворостинин с войском на Тарковского владетеля, или шамхала, обижавшего грузин. Хворостинин взял и разорил Тарки; но, не получив помощи от коварного Александра, ушел назад и дорогой потерял несколько тысяч в битвах с горскими племенами. После того сношения с этими отдаленными краями на некоторое время прекратились. Тем не менее царский титул Феодора увеличился прибавкой «государя земли Иверской, грузинских царей и Кабардинской земли, черкаских и горских князей». Персидский шах Аббас Великий, желая привлечь Федора Ивановича к союзу против турок, отказывался в его пользу от своих притязаний на Кахетию. Но переговоры с ним о союзе были бесплодны[59].
Итак, направление внешней политики при Федоре Ивановиче было по преимуществу мирное. Воротив России издавна принадлежащее ей прибрежье Финского залива, Борис Годунов ограничивался на западе и юге сохранением существовавших пределов и не давал вовлечь себя в какие-либо рискованные предприятия. Политика сия вполне соответствовала потребностям того времени: ибо истощенная войнами и тиранством Грозного Россия нуждалась в продолжительном отдыхе.
Из внутренних мер сего царствования самое видное место принадлежит учреждению патриаршества. Хотя с половины XV века, то есть после завоевания Византии турками, Русская церковь в действительности была самостоятельной, митрополиты ее выбирались из среды русского духовенства и не ездили на утверждение к цареградскому патриарху, однако в Москве тяготились и самой номинальной зависимостью своей церкви от патриарха, ставшего рабом турецкого султана. Старый Рим отпал от православия; Новый Рим (Царьград) страдал под игом неверных. Москва считала себя Третьим Римом, в чистоте сохранявшим древнее православие, и естественно желала, чтобы ее архипастырю было присвоено звание, равное старейшим греческим иерархам. Желание это высказывалось решительно при первом же удобном случае.
Со времени падения Византии греческие духовные лица часто приезжали в Россию для сбора милостыни; в числе их были архиепископы и митрополиты; но еще не было ни одного патриарха. И вот в 1586 году прибыл в Москву один из восточных патриархов, именно Иоаким Антиохийский, и был встречен с большим почетом. Царь принял его торжественно в Золотой палате; получил от него благословение и частицы некоторых мощей. После царского приема гостя проводили в Успенский собор к митрополиту Дионисию. Сей последний, стоявший в полном облачении посреди собора, сделал несколько шагов навстречу патриарху и первый благословил его, а потом принял от него благословение. Иоаким слегка заметил, что пригоже было митрополиту сначала благословиться у патриарха. Но, конечно, Дионисий так поступил не одной собственной волей, а по согласию с государем и его думой; в чем ясно сказывалась задняя мысль московского правительства о высоком значении русской иерархии. Вслед за тем — по словам одного русского сказания — государь, «помысля» со своей благоверной царицей Ириной и поговоря с боярами, отправил шурина своего Бориса Годунова к Иоакиму просить его, чтобы он посоветовался со вселенским (цареградским) и другими патриархами о том, как бы устроить в Московском государстве российского патриарха. Иоаким обещал. Он уехал из Москвы щедро одаренный и в сопровождении подьячего (Огаркова), который повез грамоты и богатые подарки другим патриархам. Хотя эти патриархи и узнали о желании московского правительства, однако не спешили с его исполнением, и дело могло затянуться на долгое время, если бы случайно, через два года, в Москву не прибыл лично сам цареградский патриарх Иеремия, который был несколько раз свергаем и возводим на свою кафедру по капризу султана. Так как его патриаршая церковь (Богородицы Всеблаженной) была обращена в мечеть, то он намеревался строить новую и для собрания средств приехал через Литву в Московское государство.
Начиная от Смоленска Иеремию провожал почетный московский пристав; а при въезде в Москву его встретили бояре и множество народу. В его свите находились митрополит Монемвасийский Иерофей и архиепископ Елассонский Арсений. (Оба они оставили нам описание сего путешествия.) Патриарха со свитой поместили на Рязанском подворье и снабжали обильными кормами; однако приставы обязаны были никого из посторонних к ним без своего ведома не допускать и обо всех своих разговорах с ними передавать боярам и посольскому дьяку Андрею Щелкалову. Так обыкновенно поступали у нас с иноземными посольствами. Торжественный царский прием гостей в Золотой палате состоялся 21 июля 1588 года. Федор Иванович сидел на дорогом троне в полном царском облачении, окруженный многочисленным блестящим двором. Царь принял благословение от патриарха и дары, состоявшие в частицах мощей и в других святынях, и чрез казначея Траханьотова объявил ему щедрые подарки со своей стороны. После чего патриарха отвели в Малую Ответную палату, где он беседовал с Борисом Годуновым, причем рассказал ему о бывших своих цареградских злоключениях, о своем путешествии чрез литовские земли, разговоры с канцлером Яном Замойским и прочее. Но, по-видимому, об учреждении русского патриаршества тут не было речи. Только спустя несколько месяцев, постепенно, посредством приставов, московское правительство искусно вовлекло Иеремию в переговоры об этом важном деле. Он не вдруг дал свое согласие на учреждение русского патриаршества; потом согласился, но под условием самому остаться для сего в России. Когда приставы о его решении дали знать боярам, а те царю, тогда только открыты были официальные переговоры, которые уже прямо взял на себя Борис Годунов.
Московское правительство — точнее, Годунов — очевидно, желало просто возвести в сан патриарха своего человека, то есть митрополита Иова, а никак не приезжего грека, не знавшего ни русского языка, ни русских внутренних отношений. Чтобы устранить последнего, оно поступило с обычной дипломатической ловкостью: Иеремии предложили быть русским патриархом и жить в древнем стольном Владимире-Залесском. Иеремия не соглашался на это условие и говорил, что патриарх должен жить при государе, то есть в Москве. Ему отвечали, что царь не хочет обидеть своего отца и богомольца митрополита Иова, удаляя его из Москвы. После долгих переговоров, конечно сопровождавшихся щедрыми дарами и обещаниями, Иеремия наконец отказался от своего намерения остаться в России и согласился поставить для нее патриарха из русских архиереев. Созвали духовный собор, который совещался о чине поставления патриарха и избрал трех кандидатов на сие достоинство: митрополита Иова, архиепископов Новгородского Александра и Ростовского Варлаама, предоставляя окончательный выбор государю. Но этот выбор был известен заранее: государь указал на Иова. Торжественное посвящение его в патриарха происходило 26 января 1589 года в Успенском соборе; оно совершено было Иеремией в сослужении с русскими архиереями. Впрочем, чин поставления патриаршего мало чем разнился от обычного у нас митрополичьего. По окончании обряда царь говорил новому патриарху речь; сей последний отвечал ему также обычным словом. После того происходил пир в государевом дворце. Во время обеда Иов встал из-за стола и, в сопровождении большой свиты и хора певчих, отправился на осляти вокруг Старого города (Кремля), причем осенял крестом и кропил святой водой городские стены; после того воротился во дворец и опять занял свое место за столом. На другой день была торжественная трапеза у патриарха Иова. Тут снова при подаче третьей яствы он вышел из-за стола и, сев на осля, объехал вокруг города Большого каменного (или Белого города, только что построенного); причем часть пути его осля вел за повод сам Борис Федорович Годунов.