Уже в конце 20-х — начале 30-х гг. известный историк, академик Б.Д. Греков, более других занимавшийся первыми веками Древней Руси, обнаружил, что в Древнерусском государстве не было рабства и, соответственно, Древняя Русь не проходила стадию рабовладельческой формации. Правда, Б.Д. Греков излишне удревнял время возникновения государства в Древней Руси, относя его еще к периоду до призвания варягов.
Идею Б.Д. Грекова поддержал Е.А. Косминскш, виднейший специалист того времени по западноевропейскому Средневековью: он не нашел рабовладельческой формации вообще в варварском северном поясе Европы. Следовательно, не только на Руси, но и у других северных народов Европы рабовладения, как господствующего социального уклада, не было. В целом концепцию Б.Д. Грекова поддержали и два виднейших историка, восхождение которых приходилось на 30 — 40-е гг. — М.Н. Тихомиров и Б.А. Рыбаков. На некоторые слабости концепции Б.Д. Грекова указал СВ. Юшков. Он возражал против неправомерного удревнения начала самого государства у восточных славян, а также против полного исключения института рабства из истории Древней Руси. Вместе с тем СВ. Юшков показал значительную специфику социального устройства Древней Руси, чем расширил спектр отличий социального уклада Руси от стран Запада и Востока.
В 60-е гг. в литературе вновь встает вопрос о рабовладельческой формации или укладе в Древней Руси. Специалист по античности В.И. Горемыки-на находила такую формацию и на Руси, и в Западной Европе. «Холопам» в Древней Руси значительное внимание уделили также П.А. Пьян-ков и A.A. Зимин. Но особенно энергично настаивал на существовании института рабства И.Я. Фроянов, многие работы которого были посвящены именно этой проблеме.
Концепция П.А. Пьянкова в основном умозрительна: он предположил, что у славян и антов в VT—VII вв. было что-то вроде рабовладельческой формации. И.Я. Фроянов, в целом соглашаясь с такой интерпретацией некоторых византийских источников, говорит просто об институте рабства. Но византийские авторы (в частности, Прокопий Кесарий-ский) отмечают как раз своеобразие рабства у славян. Плененных в войнах (а по законам войны этого времени пленный — раб) они держат определенный срок, а затем предлагают либо вернуться домой за выкуп, либо остаться в общине в качестве равноправного ее члена. Иначе говоря, рабство у славян носило очень ограниченный характер.
У И.Я. Фроянова оказалось много оппонентов. Часто И.Я. Фроянову выдвигался упрек в «архаизации» социальных отношений Древней Руси. В выводах первой его книги, посвященной социально-экономическому строю Киевской Руси (Л., 1974), сами вотчины, вокруг которых и шел спор, представлены «каплей в море свободного крестьянского землевладения». Позднее сам ученый разъяснит, что речь по существу и идет о специфике древнерусского социального устройства, а именно — о длительном сохранении общины. Более обоснованы упреки в произвольном толковании статей «Русской правды», в частности категорий зависимого населения — смердов, закупов-наймитов. По автору, «смерды» — это рабы, посаженные на землю. Но «смерды» — это основное сельское население у балтийских славян, обозначение по существу тождественное позднейшему «крестьяне». В частности, этот вопрос хорошо освящен в работах Б. Рыськина о смердах в областях немецкой колонизации.
В числе оппонентов И.Я. Фроянова явился и М.Б. Свердлов, давший основательную монографию по спорным вопросам. Одной из спорных проблем явилось определение характера семьи у населения Древней Руси:
«большая» или «малая». Но здесь необходимо учитывать важнейший факт - в Древней Руси существовала и та и другая семьи. В летописи при описании обычаев племен совершенно определенно противопоставлены «большая» семья у полян «малой» семье у древлян и других восточнославянских племен. В последних работах И.Я. Фроянов, признавая в принципе наличие частновладельческого феодализма в Древней Руси, спорит с концепцией «государственного» феодализма в Древней Руси, имея в виду прежде всего работы Л. В. Черепнжа и ряда других ученых, в той или иной мере разделявших это мнение. Но уточнение в данном случае требуется не в выделении этого типа феодализма, а в определении характера самого государства, выступающего в таком качестве.
В решении проблемы социальных отношений в Древней Руси, как представляется, необходимо, во-первых, изменить угол зрения и, во-вторых, значительно расширить круг источников. Оба эти фактора помогут заново осмыслить, казалось бы, известные вопросы.
В этом отношении большие возможности предоставляет концепция «Земли» и «Власти», ведь сотрудничество и противостояние «Земли» и «Власти» определяли собой всю историю этого периода. Безусловно, на социальные отношения в Древней Руси огромное влияние оказывал и различный этнический состав «Земли» и «Власти» — славянства и «рода русского». Очень важно достоверно оценивать и место, и содержание того, что привносилось «родом русским» в отношения с подчиненными ему славянскими племенами.
Исследование социальных отношений в первой половине IX в. обычно проводится на основе материала, предоставляемого договорами Руси с Греками, заключенными Олегом и Игорем.
Сами договора изначально, видимо, являлись самостоятельными документами, уже позднее включенными в летопись. Интересно, что новгородские летописи этих договоров не знают, и это свидетельствует о довольно позднем включении их и в киевское летописание. Новгородские летописи используют киевское летописание в пределах до 1115 г., т. е. до времени, когда в Новгороде княжил Мстислав, сын Владимира Мономаха. Интерес же к русско-византийским отношениям возрос именно во времена княжения Владимира Мономаха, когда эти отношения заметно обострились. По ряду признаков заметно, что одна из редакций Начальной летописи составлялась в 20-е гг. XII в., когда и могли извлечь из архивов давние русско-византийские договоры.
Договорам посвящена значительная литература, и в большинстве случаев обычно говорят о «четырех» договорах. На самом деле из архивов было извлечено два договора: 911 и 944 гг. Лингвистический анализ договоров И.И. Срезневского, до сих пор остающийся наиболее убедительным, показал разный язык этих договоров, в том числе и отличие их языка от языка собственно летописного текста. Правда, язык договора 944 г. ближе к языку летописи, но подлинность договорного текста удостоверяется смешением двух «противней» («равно другого свещания»): русского и византийского.
В данном случае нас интересует отраженное в договорах представление о «Законе Русском» — нормах обычного права русов. Сам факт существования «Закона Русского» предполагает если не записанные установления, то очень четко определенные правила общежития и правовые нормы. Эти нормы подчеркнуто и принципиально отличаются от византийского законодательства. С одной стороны, нормы «Закона Русского» предполагают кровнородственные принципы «кровь за кровь, смерть за смерть» — равное наказание за равное преступление. С другой стороны, в этом законе присутствует весьма терпимое отношение к покушениям на собственность. Главное и принципиальное отличие — полное неприятие византийских норм наказания в виде членовредительства. Во всех случаях «Закон Русский» предусматривает только денежный штраф (в тройном размере по отношению к стоимости проступка). На фоне сурового византийского и европейского законодательств — это факт необычный. Более того, русское право, отраженное в договорах, проще и гуманнее не только византийского, но и франкского (и вообще западноевропейского) права.
Но «Закон Русский» начала X в. не сводим и к славянскому обычному праву — праву территориальной общины, в которой ясно просматривается приоритет «Земли». Договоры Руси с Греками знают одну категорию зависимого населения у русов — че-лядины, т. е. купленные или плененные рабы. Рабство у русов, видимо, отличалось от положения той же категории у славян. У славян раб, холоп, челядин принадлежал всей общине. У русов челядины были собственностью отдельных индивидов. Но при этом имелись в виду все-таки представители социальных верхов, а потому неясно, каково было устройство рядовой кровнородственной общины русов.
Для уяснения истоков своеобразия «Закона Русского» необходимо расширить круг привлекаемых источников, как восточных, так и западных. Так, восточные источники отмечают, что в случае несогласия спорящих сторон с решением правителя-судьи спор у русов решается поединком («чей меч острее»). В Европе фиксируется только одно установление, которое предусматривает решение спора поединком: это «Правда англов и вэринов или тюрингов», утвержденная Карлом Великим на рубеже VIII— IX вв. Подобное установление отсутствует в «Русской правде», но на Волго-Балтийском пути оно действовало, применялось в Новгородско-Псковской земле (так называемое «поле» — поединок), а с XV в. войдет в практику и всей Северо-Восточной Руси (в частности, в Судебник 1497 г.). Но восточные авторы знают разных русов, и «Закон» каких русов имеется в виду в договорах с Греками определить по немногим иллюстрациям затруднительно. И тот факт, что «Русская правда», явно воспроизводящая традиции давнего «Закона Русского», не знает «поля», предполагает не ту «Русь», которая ориентировалась на законы англов и варинов, т. е. «варягов» в узком смысле значения этнонима.
Следует отметить, что «Правда англов и вэринов» отказывается от принципа кровной мести, заменяя ее выплатой денежного штрафа, размеры которого зависят от социального статуса пострадавшего. При этом решительное преимущество предоставляется родственникам по мужской линии (вплоть до пятого колена). На Руси кровная месть будет сохраняться до XI столетия. Даже после ее отмены, скажем, убийство «татя» на месте преступления ночью оправдывалось (если вор не был предварительно схвачен и связан или если с ним не расправились до утра). Иными словами, «Правда англов и вэринов» действовала