Уход с церковно-политической арены Цамблака побудил Витовта искать контакты с московским митрополитом Фотием. В Орде после нескольких лет преобладания Едигея происходит очередная усобица, в ходе которой Едигей был в 1419 г. убит, и на великохан-ском столе утвердился пролитовски настроенный Улуг-Мухаммед (ум. 1445 г.). В этих условиях и Фотий стал искать контактов с Витовтом, а поскольку перевес сил вновь был на стороне Витовта, то и московский митрополит легко склонился на его сторону. Под 1422 г. в летописях появляется примечательное сообщение: «Тое же зимы княгини великаа Софья с сыном Васильем ездила к отцу своему Витовту в Смоленск, а князь великы отпустив ее с Москвы, сам иде на Коломну, да и Фотей митрополит был у Витовта, а ехал наперед великые княгини».
Некоторые данные об изменениях в настроениях и Фотия, и московского князя по отношению к Литве и Витовту проявляются в загадочных недоговоренностях летописей. В свое время A.A. Шахматов предположил, что в основании летописания XV в. лежит «Полихрон Фотия» 1418 г. Авторитет Шахматова и до сих пор удерживает эту гипотезу в построениях историков и филологов, хотя и обоснованные сомнения в ее правомерности тоже высказывались неоднократно. А одной из значимых «жертв гипотезы» явился сын Василия Дмитриевича — Иван. Он упомянут в первой духовной великого князя в 1406 г. в качестве наследника, когда Ивану было 10 лет (он родился, согласно летописи, в 1396 г.). А затем летописи его не упоминают, и большинство историков, вслед за Карамзиным, полагают, что мальчик скончался в детстве. Между тем одно уникальное известие имеется в Тверском сборнике под 1416 г. Здесь сообщается, что «на Москве, месяца генваря 31 день, князь великый Василей Дмитриевичь жени сына своего князя Ивана у князя Ивана у Пронского». (Иван Владимирович Пронский упоминается летописью также под 1408 г. в связи с усобицами в Рязанской земле, причем симпатии летописца на стороне пронского князя). Традиционная политика московских князей — поддерживать удельных князей «великих княжений». Но почему об этом весьма значительном с точки зрения Московского великокняжеского стола событии ничего не сообщили летописи, восходящие к пресловутому «Полихрону Фотия»? Свидетельством современности записей является, как говорилось выше, указание точных дат, а на место записей обычно указывает фиксация современных событий, относящихся в Москве прежде всего к фактам внутрисемейной (рождения и кончины, браки детей) и внутри- и внешнеполитической жизни. Первого около 1418 г. вообще нет, а о другом могли писать и со стороны, и по воспоминаниям.
Фотий под духовными Василия Дмитриевича подписывался по-гречески, и нет данных о том, успел ли он и захотел ли выучить русский язык. Летописания разных княжеских центров он, конечно, не знал и никакой «Полихрон» составить не мог. Если же верны наблюдения о причастности Епифания Премудрого к канцелярии Фотия, то и в канцелярии никаких летописей не было. Именно поэтому Епифаний столь значительно расходился в своих воспоминаниях с летописными данными.
Особое внимание в летописях к родившемуся в 1415 г. Василию, сыну Василия Дмитриевича, связано с будущей ролью этого князя и отражает летописание 30 — 40-х гг. XV в., т. е. годы феодальной войны. А кончина Ивана Васильевича (в летописях, восходящих к гипотетическому «Полихрону») почему-то не отмечена. В них говорится о кончине другого Ивана Васильевича — князя суздальско-нижегородского, сына Дмитрия Константиновича. В некоторых списках в первоначальном тексте упоминался именно внук Дмитрия Донского, но текст правили, устраняя упоминание о нем. Однако летописи Никаноровская и Вологодско-Пермская, восходящие к Московскому своду 70-х гг. XV в., 1417г. начинают сообщением о кончине сына московского князя. Сообщением о кончине «вят-шего» (т.е. старшего) сына московского князя открывается 1417 г. и в Псковской Третьей летописи. Имеется известие и в Новгородской Первой летописи, также независимой от московского летописания. В ряде летописей специально отмечается, что речь идет о нижегородском князе. Но, видимо, в позднейших летописях и списках летописей смешивают двух одноименных князей. И для различения их важны две детали: одна — князь умер по пути из Коломны в Москву. Коломна же, по духовной московского князя 1406 г., передавалась во владение сына Ивана, где, следовательно, и находился его удельный стол. Другая деталь — князь был похоронен в храме Архангела Михаила, в котором хоронили только московских князей.
Самая большая загадка — почему столь значительное событие отмечено только в летописях, сохранявшихся на периферии? Казалось бы, промосковские летописи должны были дать хотя бы некролог. Но ничего подобного в летописях нет. Кончина же Ивана объясняет, почему Василию Дмитриевичу в июле 1417 г. потребовалось писать вторую духовную, в которой он двухлетнего сына Василия оставляет на попечении супруги Софьи Витовтовны. В позиции московского князя и митрополита Фотия в этот период намечается изменение отношения к Литве. Может быть, на старшего сына делали ставку московские бояре — противники литовского князя ? На этот вопрос, видимо, не ответить, но факт замалчивания кончины наследника сам по себе говорит о многом.
Василий Дмитриевич, видимо, не отличался хорошим здоровьем. И в 1423 г. он пишет третью духовную грамоту «по благословению отца нашего Фотея» (подпись его имеется на грамоте), в которой московский князь «приказал» «сына своего князя Василия и свою княгиню и свои дети своему брату и тестю, великому князю Витовту». Таким образом, московский князь собственноручно передавал Москву и Северо-Восточную Русь в распоряжение литовского князя. Упоминание в духовной собственных «братьев молодших» в этом контексте предполагает не просто заботу о малолетнем наследнике, а прямую конфронтацию с завещанием Дмитрия Донского. Феодальная война становилась неизбежной.
§2. ФЕОДАЛЬНАЯ ВОЙНА ВТОРОЙ ЧЕТВЕРТИ XV в.
Кончина Василия Дмитриевича в 1425 г. обнажила расклад сил: в Москве великим князем был провозглашен десятилетний Василий IIВасильевич (1415—1462), а князь галицкий и звенигородский Юрий Дмитриевич, сын Дмитрия Донского, отказался приехать по призыву Фотия в Москву и ушел из подмосковного Звенигорода в другой принадлежавший ему город — Галич Мерь-ский, защищенный от возможных военных акций Москвы труднопроходимым расстоянием. Причиной конфликта обычно считается вопрос о престолонаследии. По завещанию Дмитрия Донского Московское великое княжество, как «отчину», наследовал старший сын Василий Дмитриевич. Но в случае смерти Василия Дмитриевича его «удел» должен был перейти к следующему по старшинству сыну, т.е. Юрию Дмитриевичу Звенигородскому и Галицкому. Ко времени составления завещания у Василия Дмитриевича не было своих детей, и Дмитрий Донской заботился о преемственности власти в случае смерти старшего сына. Поэтому после смерти старшего брата Юрий Дмитриевич не захотел подчиниться своему малолетнему племяннику. Но для конфликта были и другие, более серьезные причины.
Юрий Дмитриевич пытается собрать в Галиче Мерьском своих сторонников. Он согласен на перемирие, но не отказывается от завещанного ему и не обещает мира в будущем. Последовал рейд московских воевод во владения Юрия Дмитриевича, который ощутимых результатов, однако, не дал, может быть, из-за отсутствия энтузиазма у посланных. Юрия хорошо знали как одного из лучших воевод, а Устюжский летописный свод (снова периферийный) прямо говорит, что направленный против галицкого князя во главе войска его брат Андрей втайне был с ним солидарен. Летописец, как о само собой разумеющемся, пишет, что «князь великы слышав то совокупися со всеми силами», как будто что-то зависело от десятилетнего мальчика. Великий князь, посоветовавшись «с отцем своим Фотием митрополитом», с матерью своей, с дядьями и, конечно, с дедом Витовтом, а также с иными князьями и боярами, решает направить на переговоры к Юрию Дмитриевичу митрополита Фотия.
Митрополит «не отречеся» и с радостью взялся выполнить поручение. Летописец, явно негативно настроенный по отношению к Юрию Дмитриевичу, а заодно и к «черни», не без сарказма рассказывает, что галицкий князь, «слышав то собра, всю очину свою и срете его с детми своими, и чернь всю собрав из градов своих и волостей и сел и деревень, и бысть их многое множество. И постави их по горе от града того и поиде (митрополит. — А.К.) к соборной церкве». Естественно, что получить благословение от митрополита или хотя бы взглянуть на него было всегда лестно для каждого крестьянина-христианина. Но Фотию это, не менее чем летописцу, не понравилось, и он выговорил князю: «Сыну, не видах столько народу во овчих шерьстех». «Вси бо бяху в сермягах», — поясняет летописец, а потому «святитель в глум сих вмени себе». Деталь сама по себе характерная: греки-митрополиты были далеки от идеалов печерских или троице-сергиевских подвижников, а к христианам-крестьянам относились с нескрываемым презрением. И неудивительно, что в развертывавшейся борьбе и этот фактор будет выдвигаться на первый план. Реабилитировать Митяя было некому, но имена Алексия и Дмитрия Донского будут звучать все чаще, а Сергию к собственно монашескому подвижничеству добавят и политические инициативы.
На данном этапе Юрий уступил настояниям митрополита. Летописец пытается представить это как страх перед карой Божьей. Но дипломатический маневр был в духе эпохи: князь предложил отдать вопрос на усмотрение «царя», т. е. ордынского хана, который оставался главным судьей в подобных спорах. Как покажут будущие события, сторонники в Орде у князя Юрия были.
В 1425 г. было заключено какое-то «докончание» деда Витовта с внуком Василием Васильевичем, о котором задним числом напоминает Витовту «посол от великого князя Василья Васильевича с Москвы Александр Володимерович Лыков». Из московских летописей непонятно, почему после докончания Витовт организует грандиозный поход на Псков, в котором участвуют «земли Литовская и Лятьскаа, чехи и волохи», а также татары Улуг-Му-хаммеда. Суть происходящего разъясняют