вумя неделями раньше, но пока Москва не освободилась от ордынской дани, это серебро должно было пройти мимо Москвы.
На сей раз Иван III ясно определил свои требования, передав их через занятых на переговорах бояр: «Хотим государьства на своей отчине Великом Новегороде такова, как нашо государьство в Ни-зовской земли на Москве, и вы нынеча сами указываете мне, а чинити урок нашему государьству быти, ино то, которое государьство мое», т. е. князь прямо бросает упрек делегации Новгорода в попытках указывать «государю», как ему «государствовать».
Новгородская делегация оправдывалась тем, что новгородцы не знают, как «держиться государьство» в «Низовской земле», и никаких указаний князю не дают. На это последовало заключение князя, переданное новгородцам князем Иваном Юрьевичем Патрикеевым: «Князь великы тебе своему богомолцу, владыце, и вам, посадником и житиим и черным людем так глаголеть: что есте били мне челом, великому князю, что бы яз явил вам, как нашему государьству быти в нашей отчине, ино наше государьство великих князей таково: вечю колоколу в отчине нашей в Новегороде не быти, посаднику не быти, а государьство нам свое держати, ино на чем великым княземь быти в своей отчине, волостемь быти, селом быти, как у нас в Низовской земле, а которые земли наших великых князей за вами, а то бо было наше. А что есте били мне челом великому князю, что бы вывода из Новгородскые земли не было, да у боар у новогородскых в вотчины в их земле нам, великым князем, не вступатися, и мы тем свою отчину жалуем, вывода бы не паслися (не опасались. — А.К.), а в вотчины их не вступаемся, а суду быти в нашей отчине по старине, как в земле суд стоит».
О настроениях в стане осажденных рассказывают и псковские летописи. В городе бурлили разногласия. Одни хотели стоять до конца, другие — подчиниться воле великого князя. Надежды на то, что московская рать постоит у города и уйдет, явно не оправдывались. А после того как находившийся вместе с новгородцами в осаде их воевода суздальский князь Василий Васильевич Шуйский «бил челом» великому князю, надежд на успешную оборону и вовсе не оставалось. 14 декабря, в очередную «неделю» (воскресение), послы явились с уведомлением о принятии московского ультиматума. «Государя» просили целовать на обговоренных условиях крест. Но князь «отрече то: не быти моему целованию». Не позволил он целовать крест также своим боярам и наместнику и отказал послам в выдаче «опасной грамоты».
Далее на протяжении нескольких недель продолжался своеобразный торг. Новгородцы надеялись откупиться двумя волостями — Луками Великами и расположенной северо-западнее Ржевой Пустой. Но князь отказался от такой подачки. Тогда ему предложили 10 волостей. Великий князь снова отказался и передал через своих бояр: «Взяти ми половину всех волостей владычних да и монас-тырьскых да Новоторжьскые, чии ни буди».
Покушение великого князя на половину монастырских сел, видимо, связано с намечавшимися вскоре спорами о монастырском землевладении, в которых Иван III будет поддерживать «нестяжателей». Новгородские посланники согласились с требованием, но готовы были отдать князю половину владений только шести монастырей, «а иные бо монастыри государь пожаловал, земель у них не имал, поне же те убоги, земль у них мало». Князь распорядился провести опись обозначенных волостей, предупредив, что все утаенное — «то земли великих князей». Хотя у владыки князь половины волостей забирать не стал (взял лишь 10 волостей, в коих значилось около 300 «сох», дань с которых должна бы была составить 150 гривен), само требование выявляет недоверие к нему Ивана III. Примерно вдвое больше составили половины владений шести монастырей (остальным князь оставил их земли). Посольство новгородское, выторговывая уступки, жаловалось на «тесноту в граде и мор на люди и глад». Князь же уточнял, что составляет новгородская «соха» («3 обжи соха, а обжа один человек на одной лошади ореть, а хто на 3-х лошадех и сам третей ореть, ино то соха»), и платят ли с «сохи» по полугривне или 7 денег. Князь «захотел взяти с обжи по полугривне», но владыка умолил брать по полугривне с трех обж и собирать дань один раз в году. Князь согласился, оговорив, что единая плата будет взиматься с собственников всех категорий. Согласился он и с просьбой не посылать своих писцов и данщиков, оставив это на усмотрение новгородцев.
Разрешив еще ряд спорных вопросов, в частности о взаимоотношениях Новгорода и Пскова и перебазировании княжеской резиденции из Городища на «двор Ярослава», князь отправил 20 января 1478 г. посла в Москву с уведомлением о результатах похода, и тот через неделю (столько обычно занимала дорога), прибыл в Москву. 2 февраля князь повелел «поимати боярыню Новогородскую Марфу Исакову, да внука ее Васильа Федорова сына». На следующий день по его распоряжению наместник Иван Васильевич Стри-га «поймал» «грамоты докончальные» новгородские с литовскими князьями и королем и доставил их князю. 7 февраля в Москву были отправлены Марфа Борецкая с ближайшим ее окружением. 17 февраля князь выехал из Новгорода. Вслед за ним выехал владыка «проводи™ его», и на «первом стане» «явил бочку вина да жребец, а боаре новогордскые являли мехи вина и меду, да ели у него вси, пили с ним». С подобными остановками князь доехал до Москвы лишь 5 марта, и вскоре после этого в Москву был доставлен вечевой колокол. Однако память о вечевых традициях долго будет жить в Новгороде, и позднее к ней не раз будут обращаться в лихие для «Земли» и «Власти» времена.
Пока же Новгород продолжал бурлить, и осенью 1479 г. Ивану III пришлось снова направиться в Новгород «миром», но в сопровождении значительного отряда с пушками. В летописях этот визит князя излагается отрывочно и глухо, а в иных не упоминается вовсе, хотя предшествующий поход был описан почти по дням на протяжении нескольких месяцев. О причинах поездки великого князя в Новгород наиболее обстоятельно сообщается в «Истории Российской» В.И. Татищева. Здесь пересказываются некоторые нерусские источники (в том числе неизвестные до сих пор) о намерении Ахмеда и Казимира организовать большой поход на Русь, используя и Орден, и оппозиционное Москве новгородское боярство. По Татищеву, «князь великий Иоанн (выше по тексту он, в соответствии с летописями и традиционно русским произношением — «Иван»; форма «Иоанн» обычно употреблялась по отношению к церковным деятелям или же в иностранных источниках. — А.К.) Васильевичуведавтайне, яко ново-городцы, забывше свое крестное целование, мнози начашеся тайне колебатися и королем ляцким и князьям литовским ссылатися, зовуще его с воинствы в землю Новогородскую». В результате похода великий князь повелел арестовать зачинщиков заговора и архиепископа Феофила.
Татищев обычно обозначал события в соответствии с источником. Предшествующий год у него датировался мартовским стилем, а продолжение открывается январским 1480 г. Это явное указание на соединение разных источников, причем январским годом мог датироваться какой-то западный (возможно, польский) источник. Дата «поимания» архиепископа Феофила 19 января имеется и в некоторых других летописях (в Московском своде явная ошибка: «тое же зимы сентября в 9»), но открывается этим сообщением новый год только у Татищева. Сам текст его также отличается от других летописей. У него отмечается, что князь «новогородцев больших крамольников более 100 казни и вся имения их взя. Иных же с 1000 семей детей боярских и купцов разосла по городам низовым в Володимере, Муроме, Нижнем, Переяславле, Юрьеве, Ростове, на Костроме и в иных городех; тамо даде им поместья. Много же купцов и черных людей, до 7000 семей, по городам на посады и в тюрьмы разосла и в Новгороде казни, а на их место жаловал поместьями их детей боярских с иных же городов и многих холопей боярских, много же и купцов в Новгород приведе. И тако конечне укроти Великий Новгород».
«Вывод» новгородцев и перемещение на их места служилых людей и купцов из «Низовской земли» осуществлялся не один год. Под 1489 г. у Татищева (очевидно, из другого источника) повторяется упоминание о тысяче выселенных. Потомки переселенцев долго помнили и передавали потомкам рассказы об этих событиях. (На севере Рязанской области вынужденные переселенцы оставили заметный след и в антропологическом облике края.)
Великому князю предстояло решить в 1480 г. и еще одну проблему. «Немцы» из Ливонии нарушили заключенное в 1474 г. на 30 лет перемирие и начали нападения на псковские «пригороды». По просьбе псковичей московский князь направил в помощь им воеводу князя Андрея Оболенского, который вместе с псковичами совершил успешный поход к Юрьеву. Однако воевода вскоре ушел из Пскова: очевидно, был отозван Иваном III. Но псковичи похоже не поняли, в чем дело, и, решив, что воевода на них обиделся, догнали его и упрашивали вернуться. Отношение к собственному князю, московскому наместнику Василию Васильевичу Шуйскому, выразил псковский летописец: «Бяше тогда въ граде Пскове князь невоиск и грубый, токмо прилежаше многому питию и граблению, и много всей земли грубости учини». Уход отряда воеводы Андрея Оболенского осложнил положение города, и хотя ливонцам не удалось захватить его, урон предместьям и окрестностям был нанесен огромный.
§3. ОКОНЧАТЕЛЬНОЕ ОСВОБОЖДЕНИЕ ОТ ОРДЫНСКОГО ИГА
В феврале 1480 г. Иван III срочно покинул Новгород. Причиной поспешного отъезда московского князя стал мятеж младших братьев, начавшийся в том же феврале 1480 г. «История Российская» В.Н. Татищева сообщает: «Реша же тикрамольницы, яко тайне имяху с ними ссылку братия великаго князя, князи Андрей Большой да князь Борис Меньшой («Большим» и «Меньшим» назывались два одноименных брата Ивана III. —AK.). Князь же великий не дади никому о том знати. Приде же весть с Москвы... что братия его хотят отступи™ от него. Он же вскоре взем митрополита Феофила, посла его к Москве и повеле посадите в монастыре святаго Чуда архангела и сам прииде в Москву пред Великим заговением». Отставленный архиепископ каялся и дал «отреченную грамоту», признавая «убожь-ство своего ума и великое смятение своего неразумия». В Чудовом монастыре он закончит свои дни через «полтретья лета», т. е. через два с половиной года.