осударства, и удивляет то, что сохранился он в единственном экземпляре. Это само по себе требует объяснения: был ли это обязательный закон или же только проект закона. Ведь до 1550 г., когда будет принят новый Судебник, фактически нет материалов о действии Судебника 1497 г. Не исключено, что у государства еще не было сил перебороть местные традиции и ввести Судебник как общегосударственный закон. Так, в договоре рязанских князей Ивана и Федора Васильевичей, в котором упоминается и их мать, сестра московского князя Анна, никаких ограничений в переходах не предполагается («вольному воля»). В.Н. Татищев видел и не дошедший до нас «Рязанский судебник», который также не ориентировался на Судебник 1497 г. Ориентация на местные традиции долго будет сохраняться и в Новгороде. Впрочем, и «Русская правда» имела как бы рекомендательный характер. Обычно в наборе у «судей» были «Закон судный людем», греческий «Номоканон», иные документы, и судьи выбирали подходящие статьи из юридических памятников разного происхождения.
Основная направленность Судебника 1497 г. — контроль над судопроизводством, без вмешательства в сам его процесс. Здесь появляется неизвестное «Русской правде» «поле» — судебный поединок истца и ответчика. «Поле» упоминается и в «Белозерской уставной грамоте», причем как обычная практика, которую следует регулировать. Значит, в XV в. «поле», как судебная норма, уже охватило всю Северо-Восточную Русь. Сам этот принцип выяснения — кто виноват, кто прав, — явно восходит к глубоким языческим временам, и, по существу, имеется единственный параллельный источник, который может объяснить его происхождение. Это — «Правда англов и вэринов» конца VIII в., много дающая для прояснения «варяжского» вопроса. По Волго-Балтийскому пути обычай этот был занесен в Новгородскую и Псковскую области, где он существовал по традиции, как бы за пределами «Русской правды», а затем он стал распространяться и по другим землям Северо-Восточной Руси. Христианская Европа этот обычай осуждала, но на Руси он вошел в Судебник 1497 г. и сохранился в Судебнике 1550 г., правда, с некоторыми ограничениями (сражаться на «поле» должны равные по силам, а монахи и женщины могут нанимать «бойцов» вместо себя).
Принципиальная статья о крестьянском выходе (установление «Юрьева дня») предполагала нечто среднее между встречавшимися в жизни запретами на переходы и правом свободных переходов в любое время. То же «среднее» устанавливалось в качестве платы за пожилое (плата за уходящего работника), но в реальной жизни, конечно, каждый землевладелец стремился получить возможно большую плату.
За пределы обычной практики выходили статьи о холопах. XV в. дал ускорение двум параллельным процессам: росту городов и сферы распространения наемного труда и разорению «маргинальных» слоев, обычно продававших себя в рабство. По «Русской правде» одним из источников холопства было «тиунство без ряду». Иначе говоря, холопами становились управляющие княжескими и боярскими вотчинами, сами обладавшие большой властью и богатствами. Холопами были и многие военные слуги, в том числе командовавшие отрядами свободных воинов. Судебник 1497 г. делал первый шаг для преодоления этого противоречия: под контроль берутся источники холопства. Делается и первый шаг по ограничению служебного холопства: «по тиунству и ключу» в городе порабощать запрещалось (на селе формула сохраняла свою силу). Более решительный шаг в ограничении холопства будет сделан через полвека в Судебнике 1550 г., когда эта проблема еще более обострится.
Судебник 1497 г. закреплял за «Землей» права, зафиксированные ранее в «Белозерской грамоте»: старосты, сотские и «лут-чие люди» должны участвовать в судебных разбирательствах наряду с наместниками. Но круг разбираемых дел сужался. Наиболее социально значимые проблемы выводятся из сферы дел, решаемых на месте.
§ 2. ПРОБЛЕМЫ «ЗЕМЛИ» И «ВЛАСТИ» НА РУБЕЖЕ XV - XVI вв.
В 90-е гг. XV в. сам «государь» Иван III колебался между двумя весьма разными направлениями в настроениях его ближайших советников. При кажущейся ясности ситуации в историографии она освящена слабо, поскольку производит впечатление внутрисемейных распрей. На самом деле все было сложнее, ибо за «внутрисемейнымираспрями» стояли довольно четкие интересы разных придворных «партий». Первую «партию» составляла провизантийская группа Софьи, ее окружения и соответственно Василия Ивановича — будущего великого князя. Ей противостояла группа, ориентированная на Елену Волошанку, вдову безвременно умершего Ивана Ивановича Молодого, сочувственное отношение к которому в летописях заставляет предполагать, что на него возлагались большие надежды. В колебаниях Ивана III между этими двумя группами не всегда можно понять, где это были размышления государственного мужа, а где личные обиды на капризную византийскую царевну.
Софья была женщиной решительной и властной, способной на любое «чисто византийское» преступление. Поэтому мало что значила ее опора на провизантийское иосифлянское духовенство: в Италии беженка из Константинополя легко принимала и иные Символы веры. Позднее А. Курбский заметит, что все зло на Руси шло от «жен-иностранок». Помимо Софьи, он имел в виду также вторую супругу Василия III Елену Глинскую. Елену Волошанку же в этот разряд он никак не заносил. В XV в. в «Волошском гос-подарстве» (в Молдавии) говорили и писали на славяно-русском языке. Расположенность Ивана III в 90-е гг. к дочери молдавского господаря Стефана IV имела и определенную дипломатическую подоплеку: Стефан был естественным союзником Москвы против правителей Польши Ягеллонов и реальным союзником московского «государя» в деле собирания русских земель. Но в противостоянии двух женщин у Софьи был определенный перевес: она опиралась на ортодоксальные провизантийски и даже проримски настроенные церковные круги. В свою очередь Елена Волошанка могла рассчитывать на поддержку тех, кого иерархи признавали еретиками, кто на самом деле был ближе к исконному христианству, но имел более свободный взгляд и на религиозные, и на политические вопросы.
А ситуация была сложной и крайне запутанной. С 70-х гг. XV в. в Новгороде весомое влияние приобретает «ересь жидовствующих», суть которой великий князь, конечно, не осознавал («жидовствую-щими» на Руси еще в XI в. называли приверженцев ирландской церкви, и последователи этой традиции отвергали закрепостительные тенденции эпохи). Но он четко воспринимал источник: еретики пришли из Литвы. В самой Москве вольные мыслители, по сути, из ближайшего окружения великого князя, высказывают совсем иные мысли и идеи, но и за ними тянется шлейф-обвинение: «еретики». Иван III в конце 80-х гг. вместе с новгородским архиепископом Геннадием твердо стоит против митрополита Геронтия (митрополичий сан князя не смущает). Но затем отношения с Геннадием явно осложняются, поскольку первый переводчик на славянский язык Библии (1499 г.) начал ожесточенно отстаивать позиции иосифлян и право монастырей владеть селами. Реформа митрополита Алексия была отброшена: принцип «нестяжательства» и обязательный труд монахов уходил в сторону. А отвержение начинания Алексия создавало много и церковных, и светских проблем, в которых великий князь не смог бы и разобраться, а главное — вряд ли бы ему это позволили.
Переплетение многих противоречий вылилось в кризис 1497 г. Начало его также связано с молдавскими делами: обострением противостояния Польши и «Волошской земли». Но накопилось и множество внутренних проблем, связанных прежде всего с противодействиями княжат и бояр новому порядку. Княжата и бояре по-прежнему борются за право отъезда (отсюда пролитовские настроения), и за право безоглядно распоряжаться в своих вотчинах.
Летом 1497 г. над «Волошской землей» нависла серьезная угроза, однако Стефану ГУ{ 1457 — 1504), склонявшемуся уже было идти на поклон к Стамбулу, удалось разбить вторгшиеся польско-литовские войска. Но вскоре молдавский господарь был вынужден признать себя вассалом турецкого султана. Значение его для Руси как союзника в противостоянии Польше и Литве снизилось. Вместе с тем обозначились протурецкие симпатии волошан-мол-даван, чем не могли не воспользоваться родственники и греческие эмигранты из окружения Софьи, которые, конечно, симпатизировали литовской стороне: за Александра Казимировича была выдана дочь Ивана III и Софьи Елена, и в этой дипломатической сделке участвовали лица из окружения Софьи. Осенью 1497 г. возникает реальный заговор, во главе которого стоял боярин В. Гусев, а за его спиной — со своими интересами — Софья с сыном Василием, которому доходил восемнадцатый год. Заговор приобрел реальные очертания, был раскрыт, и в декабре 1497 г. В. Гусев и его соучастники были казнены, а Софья с сыном Василием подвергнуты очередной опале.
Предпочтения Ивана III склонились на сторону группы Елены Волошанки. В феврале 1498 г. состоялась торжественная коронация четырнадцатилетнего Дмитрия-внука (сына Ивана Ивановича Молодого) в качестве «великого князя» — соправителя самого государя. Поскольку нарушалась традиция майората, Иван III давал наказ послам разъяснять, что он волен в своих сыновьях и внуках. В этом проявлялось и собственное представление, и стремление к неограниченной власти, и это должно было подчеркиваться особой торжественностью коронации внука. Но в литературе справедливо отмечалось, что, вроде бы передавая внуку неограниченную власть, Иван III никак не обеспечивал ее материально. Если сын великого князя Василий Иванович изначально имел весьма значительные земельные владения и стремился к их расширению, то Дмитрий-внук таковых не имел вообще, и в этом, по всей вероятности, заключалась одна из главных задач выдвижения на первый план Дмитрия. Иван III как бы завершал ту линию, которая была начата еще Дмитрием Донским: не допускать очередного раздела объединенных земель.