Неоправданны и попытки нивелировать различие между Нилом Сорским и Иосифом Волоцким в отношении церковных иму-ществ, тем более что не подлежит сомнению факт выступления Нила против «стяжательства» на соборе 1503 г. H.A. Казакова резонно замечает, что «всеучение» Нила представляло собой отрицание церковных имуществ. Положение «Скитского устава» «не де-лаяй, да не яст», вполне соответствовавшее не только апостолу Павлу, но и уставам общежитийных монастырей, уже означает отрицание нетрудовых доходов монастырей, т.е. отрицание повседневной практики «стяжания», будь это в форме вложения «на помин души», погашения долгов вотчинниками или покупки земель в целях дальнейшего обогащения. Тезис «кто не работает, тот не ест», как отмечено выше, был и в Уставе Иосифа Волоцкого. Но он предполагал только служебные часы и ни в коей мере не ориентировал на тот физический труд, который был обязательным в ирландских монастырях и предполагался уставом общежитийных монастырей митрополита Алексия.
В политической жизни России XVI в. особую злободневность приобрел именно тезис Нила Сорского о «нестяжании». Это и неудивительно в условиях быстрого роста поместного землевладения. Вопрос о секуляризации церковных земель вставал во всех странах, где дворянство нуждалось в землях, а поднимать этот вопрос могло и дворянство, и боярство, и правительство. Боярство в этом было особенно заинтересовано, дабы отвести угрозу от своих владений. Правительство же, естественно, стремилось извлечь пользу из противостояния двух феодальных группировок, принимая то сторону церкви, то направляя против нее других представителей феодального класса. В начале XVI в. Иван III отступил, как отмечено выше, по субъективным причинам. Но даже и в такой обстановке церковь должна была уступить великокняжеской власти ряд политических притязаний, прежде всего именно притязаний на гегемонию в отношении светской власти.
Это явление прослеживается на позиции Иосифа Волоцкого по отношению к светской власти. В ранних работах он выступал против «тирании», призывая даже к противодействию великокняжеской власти, но затем постепенно перешел к ее прославлению. Некоторые поправки и уточнения, внесенные A.A. Зиминым, не меняют этой оценки: воинствующий церковник шел от оппозиции к союзу с великокняжеской властью ради сохранения привилегий церкви. Последователи же Нила Сорского устойчиво остаются в лагере противников усиления самодержавия.
Основная политическая идея «нестяжательства» — царь должен править вместе с «Землей». «Иосифляне», наоборот, за определенные привилегии готовы были поддержать абсолютистско-деспоти-ческие притязания высшей власти. При такой альтернативе именно «нестяжатели» были истинными государственниками. Сам Иван Грозный, много сделавший для «презлых иосифлян», разразится в 1573 г. обширным посланием-поучением в Кирилло-Белозерский монастырь. Скромно осудив себя, как «пса смердящего», «сам бо всегда в пианьстве, в блуде, в прелюбодействе, в скверне, во убийстве, в граблении, и хищении, и ненависти», он находит возможным предъявить монахам целый набор претензий и обвинений. Примечательно при этом, что он противопоставляет монастыри поры Алексия современным ему, «иосифлянским»: «По всем монастырем сперва начальники уставили крепкое житие, да опосле их разорили любострастные».
Естественно, противостоянием «иосифлян» и «нестяжателей» не ограничивалась общественно-политическая жизнь. Новое соотношение сил требовало осмысления места новой России в мире, и этому будут посвящены многие сочинения конца XV — первой половины XVI в. Иная роль отводилась и церкви в ее отношениях со светской властью и с зарубежными христианскими организациями. Если во времена Алексия главной задачей было сохранение ее самостоятельности и консолидации на территории Северо-Восточной Руси, то теперь идет своеобразный зондаж возможностей расширить влияние за пределами России. И эта политика станет традиционной, а влияние Русской Церкви будет возрастать с ростом влияния самого Российского государства.
Образование единого государства в конце XV в. было фактором огромной важности, и именно процесс консолидации земель и власти позволил сбросить ордынское иго и занять Российскому государству ведущее положение в Восточной Европе. Но внешние границы государства еще долго остаются линией фронта, а усиление власти великого князя приводит к нарушению традиционных форм взаимоотношений «Земли» и «Власти». На жизни практически одного поколения происходило перераспределение прав и обязанностей между разными социальными слоями. Стремление отстоять имевшиеся права или возможности приобретения новых, будили общественную мысль, камуфлируя сословные интересы «всенародными», государственными. В конце XV — середине XVI в. практически не оставалось ни одного серьезного вопроса, который бы не обсуждался в публицистике. Размышляли и о месте единой России в мире (подчас с не бескорыстным преувеличением, вроде послания старца Филофея Василию III о Москве как о «Третьем Риме»), и о Московской Руси как закономерном преемнике Киевской («Сказание о князьях Владимирских»). Спорили о пределах великокняжеской и царской власти («Повесть о Дракуле» и «Валаамская беседа» как разные полюсы этого спора). В этих спорах противопоставляются «правда с милостью» (Ф. Карпов) или «правда с грозою» (И. Пересветов). Бурно обсуждали вопрос о соотношении светской и церковной власти («Повесть о белом клобуке», полемика «нестяжателей» и «иосифлян»).
Особенность социально-политического положения в России уже в XVв. заключалась в том, что, несмотря на слабость внутренних экономических связей, объединение русских земель в составе единого государства стало практической необходимостью (в значительной степени из-за иноязычного и инорелигиозного окружения). К тому же многие из этих «соседей» продолжали тактику внезапных набегов и грабежей, преследовавших Русь на протяжении двух с половиной столетий. В публицистике XVI в. внешнеполитический вопрос казался вроде бы решенным, хотя на самом деле окраины Руси никогда не были ограждены от набегов с юга, с востока, да и с запада тоже. И главный вопрос был один — как защитить земли Руси, как объединить разные силы - бесконтрольного царя, боярскую думу и традиционные институты «Земли» — для защиты неопределенных границ Руси. А пока два мира — «Земля» и «Власть» — оставались традиционно разорванными, они не понимали друг друга. И с внешним врагом боролись каждый сам по себе.
§2. ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ УЧЕНИЯ ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XVI в.
В исторической литературе неоднократно отмечалось, что одна из важнейших проблем в общественной жизни XV— XVI вв. — отношение к государственной централизации. Но при сопоставлении взглядов авторов XVI в. необходимо уточнить некоторые критерии и исходные положения их оценки. М.Н. Тихомиров, в частности, указал на неправомерность отождествления понятия «централизация» с усилением великокняжеской власти. Деспотизм восточного толка, к которому склонялись Василий III и Иван Грозный, — это даже не спекуляция на централизации, а ее противоположность. Централизация предполагает создание системы управления, в которой окраины административно прочно соединены с центром и подчинены ему. Такая система может быть достигнута и при республиканской форме правления (речь идет, конечно, об абстрактной возможности, а не об оценке роли реальных политических тенденций в России XV — XVI вв.). Напротив, ранние феодальные монархии не были централизованными, хотя власть их правителей, опиравшихся на военную мощь, выглядела почти беспредельной. Учитывая это обстоятельство, неправомерно смешивать, например, всякое выступление против великого князя и царя с противодействием объединению или централизации. Необходим конкретный анализ таких выступлений. В процессе складывания единого государства сотрудничали и противостояли друг другу великокняжеская власть и церковь, служилое боярство и великие князья, служилое дворянство и бояре-вотчинники. Пробивались первые ростки самосознания слабого в России посадского населения. Возникала также необходимость осмысления места России в системе мировых держав.
Как было отмечено, оценке роли России на мировой арене был посвящен ряд памятников, объединяемых в рамках теории, а точнее идеологии «Москва — Третий Рим». В зарубежной историографии эту теорию подчас представляют идеологией русской «экспансии». Необходимо, однако, различать претензии церкви и светской власти, равно как должно отличать идеи «оборонительного» и «наступательного» характера. Падение Константинополя в 1453 г. не могло не произвести самого глубокого впечатления на современников. На Руси к тому же оказалось значительное количество греческих эмигрантов, подогревавших интерес к этой теме. Ревнителям ортодоксального православия представлялась возможность связать это событие с Флорентийской унией 1439 г.: крушение некогда могучей империи объяснялось отступлением от православия в пользу «латинства». Уже в 1448 г. Русь, по существу, освобождается от необходимости постоянно оглядываться на Константинополь, хотя избрание Ионы митрополитом собором епископов кому-то казалось большой дерзостью. Однако освобождение от ордынского ига укрепляло и стремление к полной церковной самостоятельности. И на рубеже XV — XVI вв. появляются сочинения, развивающие старую средневековую идею о единой универсальной монархии, центр которой перемещается теперь в Москву. В новгородской «Повести о белом клобуке», как предсказание папы Сильвестра (IV в.), проводится мысль о некой закономерной преемственности: после падения «ветхого» Рима и «нового» Рима (Константинополя) «на третием же Риме, еже есть на Русской земли, благодать святаго духа возсия. Вся христианьс-кая приидутв конец, и снидутся во едино царство Руское», и, наконец, что «патриарший чин такожде дан будет Рустей земли во времена своя».
Знаменательно, что эта повесть появилась именно в Новгороде (только новгородские архиепископы носили белый клобук), где издавна церковная власть претендовала на решение светских вопросов, а архиепископ Геннадий (к современникам которого обращался автор «Повести») был представителем наиболее, как у нас принято было говорить, «воинствующей» части церковников.