Любопытны некоторые источники взглядов Вассиана, нашедшие отражение в «Кормчей». Еще в середине XI в., в период борьбы за независимую от Константинополя церковь на Руси, появилась 14-титульная «Кормчая патриарха Фотия» (IX в.). Это сочинение, видимо, привлекло тогда внимание обоснованием правомерности назначения претендентов на высшие церковные должности решением церковного собора без санкции патриарха. В конце XVb. сходная редакция была использована при написании «Кормчей» еретиком Иосифом Волком Курицыным, а в начале XVI в. — Вассианом. И тот и другой избрали эту редакцию как средство отрицания бытовавших в их время «Кормчих», прикрывавших стяжательские устремления «ортодоксальной» церкви. Само распределение материала в систематическом, а не хронологическом порядке оставляло больше возможностей для «исправлений», поскольку ориентировало на смысловую, а не на формально-текстуальную сторону установлений.
«Критицизм» Нила Сорского носил, как неоднократно отмечалось, несколько абстрактный характер: он лишь давал основание допустить, что не всякое церковное сочинение является «бого-духновенным» («Писания многа, но не вся Божественная суть»). Вассиан придал реально-политическое и рационалистическое звучание своему критицизму, что сказалось в особенности в отрицании тех святых (преимущественно новых «чудотворцев»), которые не гнушались «стяжания». Призывая вернуть церковь к ее «первой духовной красоте», Вассиан защищался от обвинений со стороны противников, умудренных в схоластических богословских учениях. Но за фразами о «красоте» у него постоянно просматривалась и выражалась идея секуляризации церковных земель.
Идеи «нестяжателей» поддержал Максим Грек, прибывший в 1517 г. как раз тогда, когда Василий III еще не определился окончательно в выборе союзников — «иосифлян» или «нестяжателей». Максим Грек (ок. 1470 — 1556) происходил из рода Триволисов, близкого Палеологам, что само по себе располагало князя и его ближайшее окружение к греку, пожелавшему приехать на Русь. Максим Грек в молодости жил в Италии, где сотрудничал с некоторыми гуманистами, а затем был последователем Савонаролы, известного политика, весьма вольно трактовавшего христианские догмы. Во Флоренции Максим Грек постригся в доминиканском монастыре, затем вернулся в православие и стал пострижеником Ватопедского Афонского монастыря. Отсюда он и прибыл в Россию «для исправления» церковных книг.
Афон (Святая гора) традиционно (по крайней мере, с XI в., со времени Антония Печерского) пользовался особым почитанием на Руси, тем более что там издавна существовали и славяно-русские монастыри (на их практику ссылался Нил Сорский). В начале XVI в. у России были и политические интересы в отношении поглощенного турками очага православной культуры. Это уже само по себе привлекало внимание к Максиму Греку высокопоставленных русских особ, включая митрополита Варлаама и великого князя. В результате Максим Грек сразу оказался в центре церковной и политической борьбы, кипевшей в русских феодальных верхах.
Приезд Максима Грека совпал с тем временем, когда идеями Вассиана Патрикеева интересовался великий князь. По просьбе Вассиана Максим Грек пишет «Сказание о жительстве инок Святой горы» для «Кормчей», а на вопросы великого князя отвечает (ок. 1518 — 1519 г.) «Посланием» об устройстве афонских монастырей. И это обращение к практике афонских общежительских монастырей не случайно. Дело в том, что ни в конце XV, ни в XVI в. не упоминались «Уставы», утвержденные митрополитом Алексием в середине XIV в. Традиция нестяжательного «общежительства» как бы прервалась, и в монастырском уставе Иосифа Волоцкого говорится о том, что монашеский «труд» — это только молитва, а реальный труд — дело крестьян, приписанных к монастырю. Здесь уже было заложено то, что станет грандиозной компрометацией христианства и в цитированном «Послании» Ивана Грозного, и в «Калязинской челобитной XVII в.», и станет причиной конечной расправы с монастырями в XVIII столетии, как с откровенно паразитическим наростом на теле государства.
Пока же монастыри были нужны, и была важной исполняемая ими роль. О монастырской реформе митрополита Алексия в XIV в. Максим Грек, видимо, не знал. Он отталкивался от практики афонских монастырей. И хотя в «Послании» об устройстве афонских монастырей автор стоял еще как бы вне политической борьбы, происходившей в России, его «нестяжательские» наклонности прослеживаются и в этих работах. В «Послании о францисканцах и доминиканцах» он подчеркивал, что монахи этих орденов «подобие древним нестяжателно и безмятежно житие любезно проходят и делом съвръшают». Русская действительность вторглась в его более позднее сочинение «Беседа ума с душой». Хотя тема крестьянства затрагивалась уже Вассианом, но самостоятельного значения для него не имела. Максим Грек соединил критику «стяжания» и «сребротезоимства» с осуждением гнета, которому подвергались «поселяне». «Работати паче сама иным изволяй, неже над иными владети», — поучает «ум» «душу». Автор выступил против практики наказания должников бичом, лишения за долги свободы и сгона «со своих предел» «бедных», не имевших возможности уплатить долги. Осудил он и практику «неправедных лихоиманий» в собирании «жидовска богатства», когда монастыри хранят запасы «житные», дабы использовать дороговизну «во время глада».
Угнетенный крестьянин предстает и в другом сочинении Максима Грека — «Слове о покаянии». Автор обращает здесь внимание на тех, кто «беспрестани тружащеся и томимы в житейских потребах наших, и обильна сия нам уготовляюще, во скудости и нищете всегда пребывают». А ведь именно в это время монастыри стремятся нажиться на «скудости» «селян», не останавливаясь на конфискации имущества и сгоне их за долги, и в то же время, пользуясь статьей Судебника 1497 г. о «пожилом», препятствуют попытке отдельных крестьян уйти от монастырской эксплуатации по собственному желанию.
Критика «стяжательства» со своеобразным историческим ее обоснованием звучала в специальном поучении «Стязание о известном иноческом житии» (споре между «любостяжателем» и «нестяжателем»). Максим Грек отводил здесь обычную ссылку на Ветхий Завет, благословлявший «стяжательство», ссылкой на Новый Завет: «Ветхая мимоидоша и се вся быща нова» (слова апостола Павла). Тем самым он утверждал традиционную для русского православия идею — евангельские заповеди должны стоять выше ветхозаветной практики. И вновь в этом сочинении затрагивается тема положения «бедных селян», истязаемых монастырской работой и ростовщичеством.
В середине XVI в. платформа «нестяжателей» на некоторое время стала снова объектом внимания со стороны правительства, когда у власти оказались реальные государственники — представители так называемой «Избранной рады». В это время престарелый Максим Грек написал «Послание об Афонской горе», адресованное, видимо, тогдашнему его покровителю игумену Троице-Сергиево-го монастыря Артемию. Н.В. Синицына обратила внимание на любопытное отличие этого «Послания» от предшествующих: помимо обычной критики «стяжания» и ростовщичества, которых якобы нет на Афоне, Максим Грек останавливается на применении в монастырском хозяйстве (виноградниках и пашне) наемного труда. В полемике с Н.В. Синицыной H.A. Казакова полагает, что «Максим Грек говорит о применении наемного труда отнюдь не для раскрытия того идеала, которому должны следовать монахи, а просто в порядке описания устройства афонских монастырей». Это не исключено. Но нельзя не заметить, что в середине XVI в. к наемному труду проявляли интерес некоторые видные деятели, близкие к правительственным кругам в Москве.
В свое время И.У. Будовниц справедливо отметил «уныние» боярских публицистов XVI в., их пессимизм в отношении будущего России. Многие из них оказываются в лагере «нестяжателей», и надо признать, что боль их за будущее России была и искренней, и оправданной, что не так уж часто встречается в политике. К ним, в частности, относились Гурий Тушин и Федор Карпов. Принадлежностью к боярству многих последователей Нила Сорского обычно объясняется «пробоярская» направленность его учения. Но идеи «нестяжательства» не укладываются в рамки какого-то конкретного социального слоя. И не случайно, что именно в сочинениях «нестяжателей» поднимается тема крестьянства. Максим Грек, протопоп Сильвестр, да и сам Нил Сорский не были связаны с боярством по происхождению. Сторонник «нестяжательства» троицкий игумен Артемий довел созерцательную идеологию Нила Сорского до еретического отрицания обрядности, что было вполне логичным в рамках последовательно продуманной идеологии и что в данном случае не противоречило заветам апостолов и пропагандистов раннего христианства. А ученик Артемия Феодосии Косой стал выразителем интересов именно крестьянства. H.A. Казакова, допуская связь «нестяжательства» с боярством, подчеркивает несостоятельность взгляда на это учение как «на идеологию княжеско-боярской» оппозиции. Такая оценка связана с пересмотром общественной позиции и исторической роли боярства в данный период: институт боярства как элемент централизованного государства не должен смешиваться с центробежными силами удельной княжеской аристократии.
«Нестяжательство» в конечном счете потерпело поражение. Но и противостоящее ему «иосифлянство» вынуждено было в ходе борьбы с противниками отказаться от ряда своих первоначальных требований. Стремясь заручиться содействием великокняжеской власти, «иосифляне» все более отходили от претензий на вмешательство в светские великококняжеские дела. Новгородский архиепископ Феодосии (поставлен в 1542 г.), сторонник сохранения и укрепления позиций церкви внутри государства, титулует Ивана Грозного «благородным», «христолюбивым» «вседръжавным», «Богом избранным и Богом почтенным», «царем», «всея Русии самодержцем». Наставляя царя, «всяко тщание о благочестии имети» и подданных «от треволнения спасати душевного и телесного», Феодосии подчеркивает, что он пишет «яко ученик учителю, яко раб государю».