В публицистике того времени неоднократно выражалась тревога по поводу нарастания процесса «похолопления», в том числе детей боярских. О преимуществах вольнонаемного труда писали Максим Грек, Матвей Башкин и сам Сильвестр, который убедительно доказывал это делом. Судебник 1550 г. запретил «похо-лопление» детей боярских. Ограничивалась «служилая кабала», хотя размер ее — 15 рублей — для крестьянина был по-прежнему чрезмерным: у крестьян таких доходов не было.
Наместники, по Судебнику, подвергались двойному контролю. «Сверху» их контролировали кормленные дьяки, представлявшие, видимо, Разбойный приказ, а также приказы, занимавшиеся той или иной конкретной территорией. «Снизу» контролерами служили выборные земские чины: старосты, целовальники, в городах — городские приказчики. В этом случае восстанавливались порядки, которые вводил Иван III, но которые были отброшены его сыном Василием.
Поистине историческое значение имеет ст. 98 Судебника 1550 г., уникальная в русском законодательстве. Статья предусматривает, что «которые будут дела новые, а в сем Судебнике не написаны, и как те дела с государева доклада и со всех бояр приговору вершатца, и те дела в сем Судебнике приписывати». Смысл этой статьи позднее прокомментировал сам Иван Грозный, заодно разрешив спор историков: выполняли ли советники его поручения, или он озвучивал подготовленные ему тексты. В послании А. Курбскому царь возмущался: «Или бо сие свет, попу (имеется в виду Сильвестр. — А.К.) и прегордым лукавым врагом владети, царю же токмо председанием и царьствия честию почтенну быти, власти же ничим лутчи быти раба?.. Како же и самодержец нари-цается, аще сам не строит?» «Строить» же по своему усмотрению, реализуя принцип «жаловать вольны и казнить вольны же», царь будет в 60 — 70-е гг., и прежде всего в годы пресловутой опричнины.
Как было сказано, для служилых людей была нужна земля, а свободной земли (к тому же и с крестьянами) в центре не оставалось. Приходилось искать резервы. В Судебнике 1550 г. появляется статья «А в вотчинах суд». Традиционное право предусматривало возможность для родичей вотчинников, продавших вотчину, в течение двух поколений выкупать ее. Статья ограничивает это право: оно распространяется лишь на те ветви рода, которые не участвовали в сделке и устанавливали срок давности 40 лет. Главными кредиторами и покупателями земель разоряющихся вотчинников в XVI столетии были монастыри. Но и привилегии монастырей с конца 40-х гг. стали урезаться. А в мае 1551 г. появился вообще запрет монастырям покупать землю. Правительству явно хотелось, чтобы покупателями земли были помещики, но они в массе были не настолько богаты. Да и на занятия хозяйством времени у них было явно меньше, чем у вотчинников. Поэтому сама государственная власть ищет разные способы отписать спорные земли в казну.
Монастыри оставались наиболее реальными хранителями резервного фонда земель. По многим вопросам А.Ф. Адашев и Сильвестр, видимо, пользовались осторожной поддержкой митрополита Макария, роль которого особенно поднимается в «Летописце начала царства». И это при том, что и Адашев имел отношение к летописанию 50-х гг. Но по вопросу об отчуждении монастырских и иных церковных земель Макарий и Сильвестр стояли на противоположных позициях.
Различия в решении вопроса о церковных землях показал Стоглавый собор 1551 г. К этому Собору царь Иван IV обратился с рядом «вопросов», на которые Собор и должен был дать ответы. Автором «вопросов», очевидно, был именно Сильвестр. Так, вопрос «О монастырях, иже пусты от небрежения» выдержан в жестко «нестяжательском» духе. Монастырское «общежитие» XIVв. заметно поистерлось, и вот уже «чернецы по селам живут да в городе тяжутся о землях». При постоянном росте земельных и денежных пожалований «устроения в монастырях некотораго не прибыло, а старое опустело». «Где те прибыли и кто тем корыстуется?» — спрашивается далее. Все на Соборе, конечно, понимали, что неназванные по именам воры и расхитители находятся у самых вершин церковной и светской власти. Собор не мог не признать серьезных нарушений монастырских уставов, согласился «не ставить новых слобод», «и дворов новых в старых слободах не прибавляти», но сам принцип обеспечения монастырей селами «иосифлянское» большинство Собора отстояло. Именно этот собор обострил отношения «иосифлян» с «нестяжателями», а расхождения касались основных социально-политических и государственно-структурных вопросов. Именно на этом Соборе наметилась кровавая драма последующего полувека, едва не сокрушившая страну.
Явно в связи со спорами, предшествовавшими и следовавшими за Стоглавым собором, появился рассмотренный выше один из честнейших в русской истории документ — «Валаамская беседа». Автор «Валаамской беседы» исходил из того, что, «владеть землей» — это значит «воздержать царство», управлять государством. Иноки на это неспособны: «Таковые воздержатели сами собою царства воздержа-ти не могут». Царям, передающим власть над селами монастырям, «не достоит ся писати самодержцем». Этот титул, однако, оправдывается, если царь «воздержит мир» «со приятели с князи и бояры». Здесь «достойным» кругом советников почти напрямую называется «Ближняя дума», в которую, помимо князей и бояр, входили и нетитулованные «приятели». Иначе говоря, в «Валаамской беседе» поставлены те же вопросы, что приходилось решать составителям Судебника 1550 г., но они решались более радикально, поскольку предполагался постоянно действующий Земский собор (совет), которому отводилась контролирующая функция. Так далеко идти правительство явно не собиралось, да и чисто материально вряд ли было готово к этому. Но как общественная тенденция эти предложения реально обсуждались, воздействовали на позицию правительства, а в годы Смутного времени была попытка реализовать их и на практике.
Политическая борьба во все времена часто велась «под ковром», поэтому понимание истинного расклада сил всегда затруднено этим обстоятельством. Так, Стоглавый собор сформулировал указание, касающееся правил иконописания: «Писати иконописцем иконы с древних преводов, како греческие иконописцы писати и как писал Ондрей Рублев и прочие пресловущие иконописцы, и подписывати Святая Троица, а от своего замышления ничтоже предтворяти». Данная статья была направлена и против конкретного адресата, а именно Сильвестра. У Сильвестра, как сказано, была иконописная мастерская, и после пожара 1547 г. именно ему поручалось восстановить росписи в кремлевских соборах. И, судя по описаниям XVII в., в частности Симона Ушакова, содержание росписей существенно отличалось от традиционных и по тематике, и по манере исполнения.
Поскольку объем работ предстоял огромный, Сильвестр набрал мастеров в Пскове и Новгороде, где незадолго до этого кипели страсти по поводу ересей, в частности «ереси жидовствую-щих». Судя по описаниям, новые росписи в Кремле в большой мере ориентировались на запросы дня. Видное место в оформлении фресок заняли исторические сюжеты, главным образом в духе «Сказания о князьях Владимирских». Реалистичностью — вплоть до портретного сходства — отличалась и манера исполнения. Значительное место отводилось также ветхозаветным сюжетам, весьма редким в предшествующих росписях. Ветхозаветные сюжеты в Новгородской Софии, на которые в литературе обращено внимание, видимо, были связаны с ирландским влиянием, как и соответствующее уклонение в XI в. в Киево-Печерском монастыре. Видимо, именно эти отклонения от византийской традиции и вызвали обвинения Сильвестра в «ереси», с чем на протяжении ряда лет выступал дьяк Иван Висковатый, возглавлявший Посольский приказ. Помимо иконописи, Висковатый обвинил Сильвестра в поддержке еретика Матвея Башкина. С определенной точки зрения для подобных обвинений основания были. Как и Сильвестр, Матвей Башкин решительно осуждал рабство: своим холопам он дал вольную. Вслед за влиятельным старцем Артемием Троицким, с которым у Сильвестра поддерживались тесные связи, Матвей Башкин принимает нестяжательские взгляды и идет в критике официальной церкви значительно дальше. Возможно, не без влияния распространившегося в это время в Литовско-Польском государстве арианства он отрицал божественное происхождение Христа, а это было ересью и с точки зрения ортодоксального арианства.
Возможно, истоком нападок Висковатого на Сильвестра был вовсе не религиозный, а совершенно иной фактор, а именно мнение царя Ивана IV— в тот период все больше нарастало царское недовольство свои духовником. В частности, его гнев могла вызвать позиция Сильвестра в событиях марта 1553 г., когда в связи с тяжелой болезнью Ивана IV возник спор о наследнике, - годовалый Дмитрий Иванович или двоюродный брат Владимир Андреевич. В тот момент Висковатый был близок именно Захарьиным (за царевича Дмитрия высказывался и Адашев), а вот Сильвестр как раз и не был в числе их приверженцев. Царь тогда выздоровел, но события эти он будет постоянно вспоминать в 60-е гг., обвиняя сторонников Владимира Андреевича (и его самого) в «измене».
Обвинения в адрес Сильвестра рассматривались на Соборе 1554 г. В противостоянии Висковатого и Сильвестра митрополит Макарий, несомненно, хорошо осведомленный в новгородских церковных делах и в специфических новгородских традициях, поддержал тогда Сильвестра, а неугомонного обличителя предупреждал: «Стал еси на еретики, и ныне говоришь и мудруствуешь не гораздо, о святых иконах, не попадися и сам в еретики, знал бы ты свои дела». Сильвестру удалось очиститься от обвинений в ереси, но и Висковатый получил лишь церковное взыскание, которое никак не отражалось на его служебной деятельности. Непримиримыми же стороны останутся до конца, и вроде бы чисто религиозные сюжеты всякий раз будут принимать политическую окраску. В событиях 50 — 60-х гг. XVI в. это неоднократно проявится, и именно Висковатый явится одним из главных разрушителей нарождавшегося русского гуманизма.
В литературе не раз отмечалось, что воззрения Сильвестра наиболее полно выражены в «Домострое», редактором которого он являлся примерно в то время, когда шла упомянутая тяжба. При этом особое значение имеет не текст «Домостроя», как таковой, а именно редакция своеобразного руководства для рачительного хозяина, возникшего до Сильвестра (примерно в конце XV — начале XVI в. в Новгороде) и перерабатывавшегося неоднократно позднее. Редакция же Сильвестра проявлялась не только в большей четкости изложения, но и в смягчении некоторых рекомендаций предшествующего текста, в смягчении, в том числе и по сравнению с регламентацией «Стоглава». И как бы завершающим резюме является сильвестровское «Послание и наставление отца сыну».