ыли более чем напряженные отношения. В то же время и русские приверженцы «доброго царя» смотрели на поляков как на традиционных врагов.
Юрий Мнишек и его окружение рассчитывали, что на сторону Лжедмитрия (т.е. вроде бы «Рюриковича») перейдет московское боярство. К самозванцу добровольно переходили некоторые воеводы, а другие, попавшие в плен, соглашались служить ему, но далеко не всегда искренне. В этой ситуации важным оказался один фактор — многие из бояр отрицательно относились к Борису Годунову, причем именно потому, что Борис не был «Рюриковичем». И этот фактор сыграл серьезную роль в общем раскладе сил.
20 января 1605 г. поправившийся Мстиславский вернулся к войску и разбил свой лагерь в селе Добрыничи Комарицкой волости поблизости от ставки Лжедмитрия. В русское войско прибыло значительное подкрепление из числа служилых людей при царском дворе во главе с назначенным «вторым воеводой» Василием Ивановичем Шуйским (т. е. представителем боярской группы, противостоявшей Борису). 21 января 1605 г. состоялось сражение на подступах к Добрыничам, куда войско самозванца тайными тропами провели комарицкие мужики. Московские войска полностью разгромили полки самозванца, захватили всю его артиллерию: 30 пушек. Сам Лжедмитрий, бросив войско, втайне от всех, бежал в Рыльск. По некоторым сведениям, казаки бросились ему вослед, чтобы наказать и за поражение, и за бегство. Но у Рыль-ска их встретили, согласно «запискам» Г. Паэрле, «ружейной пальбой и поносными словами как предателей государя Дмитрия Ивановича».
Казалось, что с Лжедмитрием покончено. Но Мстиславский и Шуйский явно не проявили воинских дарований. Они отказались от преследования разгромленного войска самозванца. К тому же укрепленные города-крепости (те же Рыльск и Кромы) дворянское войско взять не смогло бы даже при огромном численном перевесе. А вскоре дворяне начали разъезжаться по домам, и воеводы решили распустить остальных до летней кампании. Гнев Бориса Годунова, возмущенного «отпуском» ратных людей, лишь усилил негативное отношение к нему в дворянском войске.
К тому же московские воеводы сами помогли Лжедмитрию выйти из более чем затруднительного положения. Они развязали кровавый террор в Северских землях — были казнены несколько тысяч крестьян, а также их жены и дети. Особенной жестокостью отличились отряды касимовских татар, которым была отдана «на поток и разграбление» Комарицкая волость. Эти акции увеличили ненависть насртения к московским властям, и колеблющиеся, в том числе настроенные резко антипольски, стали возвращаться к «истинному царю Дмитрию».
В это время Лжедмитрий вел довольно успешную пропагандистскую борьбу с московскими разоблачителями. Он принял некого монаха Леонида как «истинного Гришку Отрепьева», и в Москве сразу проявилась растерянность, тем более что никакого представления о том, кого подобрал самозванец у них не было. Когда же возникла опасность разоблачения, Лжедмитрий отправил Лжеот-репьева в путивльскую тюрьму.
Между тем расправы в Комарицкой волости стимулировали восстания в южных городах. В феврале — марте 1605 г. эти города один за другим переходили на сторону Лжедмитрия, и скоро весь юг страны стал опорой самозванца. Попытки подавить восстания кончились полной неудачей и внесли неуверенность в ряды тех, кто еще признавал царем Бориса Годунова.
Сам царь быстро деградировал и физически, и психически. Во многом он теперь напоминал Грозного с его опричниной, уповая на Сыскное ведомство и Пыточный двор. Все авторы, и отечественные, и иностранные, с недоумением и жестким осуждением писали о мучительстве, пытках и казнях неповинных людей, которыми Борис омрачил последние месяцы своей жизни. 13 апреля 1605 г. он скончался от апоплексического удара, успев, однако, совершить монашеское пострижение. В народе получила распространение версия, что он умер, отравив себя ядом. Но в этом, видимо, сказалось просто негативное отношение к терявшему разум правителю.
Борис Годунов успел оформить завещание, предполагавшее, что наследовать ему будет шестнадцатилетний сын Федор Борисович Годунов (1589 — 1605). Через три дня после кончины Бориса, Федор, видимо, по инициативе патриарха Иова, был провозглашен царем на срочно созванном своеобразном Земском соборе. Но реальная власть очень скоро ушла от Годуновых: у юноши не было ни опыта, ни сколько-нибудь достаточных военных сил, а его мать Мария, дочь Малюты Скуратова, имела множество врагов среди знати, страдавшей в свое время от опричного усердия Малюты.
Кончина Бориса побуждала бояр захватить для себя больше власти и связанных с ней благ, а также закрыть земские каналы избрания царя. Московское боярство начало переходить на сторону Лжедмитрия. Этим обстоятельством Лжедмитрий умело воспользовался. Он сформировал Боярскую думу из перешедших на его сторону представителей московской знати и начал искать пути к соглашению с московским боярством, еще недавно служившим царю Борису.
В конце апреля 1605 г. в московском войске, возглавляемом Ф.И. Мстиславским и В.И. Шуйским и стоявшем под Кромами, вспыхнул мятеж. Его возглавили братья Голицыны, Петр Басманов и Прокопий Ляпунов «з братьею и со советники своими», тайно целовавшие крест самозванцу. На стороне московских войск оставалось большинство воевод и служилых людей. Но многие из входивших в их состав казаков, стрельцов и «даточных людей» из сел и городов легко присоединялись к призывам «За царя Дмитрия!». Переворот в целом оказался бескровным — сторонники Лжедмитрия переправились через реку Крому и соединились с казачьими отрядами атаманов Корелы и Беззубцева. Внезапное нападение казаков усилило панику среди войска, верного царю Федору Борисовичу, настолько, что воеводы не смогли организовать сопротивление. Воеводы бежали в Москву, а вслед за ними толпами потянулись дворяне из замосковных уездов и городов. Московское войско потерпело поражение без боя.
Самозванец, потерпевший не одно поражение в открытом бою, теперь осторожничал и покинул Путивль лишь 16 мая, через несколько недель после мятежа в войске, осаждавшем Кромы. 19 мая он прибыл в Кромы, где к этому времени не осталось никаких войск. Под Орлом Лжедмитрий устроил суд над воеводами, которые были доставлены ему восставшими казаками и крестьянами или попавшими в плен, но отказавшимися присягать ему. Все они были заточены по темницам.
Далее Лжедмитрий двинулся в сторону Тулы и из поселения Крапивна в 20-е числа мая отправил со служившим у него Г.Г. Пушкиным грамоту с обращением к московской думе и другим высшим чинам. В грамоте он, преувеличивая свои успехи, писал, что весь юг и вообще вся провинция уже «добили челом». Покорности он требовал и от москвичей. 31 мая в нескольких верстах от Москвы остановился лагерем атаман Корела. Московское боярство больше пугало не то, что он был наиболее боевой силой Лжедмитрия, а его принадлежность к казачеству. Наслышаны бояре были и о том, как Корела умел поднимать «чернь», направляя ее против московских воевод. И именно возможность восстания обездоленных более всего пугала боярство.
А мятеж в Москве произошел уже на другой день — 1 июня. Исаак Масса сообщает, что утром 1 июня в город въехали два гонца Лжедмитрия, что «поистине было дерзким предприятием». Корела, видимо, в ночь с 31 мая на 1 июня совершил маневр, перерезав дорогу, ведущую из Москвы к северным и северо-западным районам страны. По этой дороге, т. е. из лагеря Корелы, Пушкин и Плещеев вошли беспрепятственно в Москву, и сопровождали их жители Красного села, где остановился Корела и где он уже провел «разъяснительную» работу. Одним из аргументов в этом «разъяснении» была грамота Лжедмитрия, в которой он грозил казнить всех, кто не явится с повинной, вплоть до детей во чреве матери. Пушкин и Плещеев с «красносельскими мужиками» легко преодолели три ряда охраняемых укреплений. На столичных улицах к ним «пристал народ многой». Видимо, их сопровождали в качестве своеобразной охраны и казаки Корелы. Вероятно также участие московских чинов, которые еще под Кро-мами, готовы были присягнуть Лжедмитрию.
Эмиссары были проведены на Красную площадь, и на пути к ней разгоняли московских стражей порядка. В 9 часов утра Пушкин и Плещеев взошли на Лобное место посреди Красной площади. Сторонники Лжедмитрия, а также сами казаки и красносель-цы, постарались заполнить площадь народом. В основном это были социальные низы, но к «черни» пристали и служилые люди. Гавриил Пушкин обратился с речью к собравшимся, а затем зачитал послание «истинного царя». Боярам самозванец обещал «честь и по-вышенье», дворянам и приказным людям — царскую милость, торговым людям — снижение пошлин и податей, а простонародью — «тишину», «покой» и «благоденственное житье». Примерно это же он всюду обещал простонародью по пути в Москву.
Одновременно самозванец клеймил вместе с покойным Борисом Годуновым Марию Григорьевну и ее сына Федора Борисовича Годунова. Марию Григорьевну и ее сына Федора он обвинял в том, что «они о нашей земле не жалеют, да и жалети было им нечево, потому что чужим владели». На Федора была возложена вина за разорение Северской земли, хотя разоряли ее еще при жизни Бориса наемники самозванца и русские воеводы примерно с равным усердием. При этом бояр Лжедмитрий оправдывал, поскольку был крайне заинтересован в их поддержке — им объявлялось полное прощение. Толпа, как это часто случалось на Руси, слушала обличения, воспринимая их не столько разумом, сколько смутными надеждами на возможность какого-то улучшения при новой власти. Нового «государя» приветствовали криком: «Дай, Боже, чтобы истинное солнце снова взошло бы над Русью!»
В Кремле, где собрались высшие чины государства и Боярская дума, тоже царила растерянность. Кремль легко было приготовить к обороне и таким образом переломить ситуацию. Но то ли юный царь Федор промедлил, то ли ему не дали осуществить это бояре, среди которых было слишком много врагов Годуновых. Особенно активную антигодуновскую деятельность развил Богдан Вельский, незадолго до того возвращенный из изгнания.