«Повести 1626г.» говорит о высылке «мнихов многих... в расточение... понеже знаем ими бываше».
Лжедмитрий шел в целом оптимальным путем для упрочения своего положения. Он немедленно вызвал рязанского епископа Игнатия (который был по происхождению грек с о. Кипр), поддерживавшего Лжедмитрия вместе с рязанскими дворянами еще на Северщине, и заставил Освященный собор утвердить его патриархом. Другая акция — это упомянутое приглашение «матери» Марии Нагой в Москву. Естественно, что Лжедмитрий колебался и засылал к монахине агентов, а окончательную обработку проводил П. Басманов. Кнут и пряник сломили монахиню. У Лжедмитрия появился веский аргумент в свою защиту.
Утвердив на патриаршем столе своего ставленника, Лжедмитрий принялся за неугодных ему бояр. В центре «царских» подозрений оказался Василий Иванович Шуйский, поскольку именно он возглавлял комиссию по расследованию обстоятельств гибели царевича Дмитрия в 1591 г. Естественно, что к нему многие обращались за разъяснением: что же произошло в 1591 г.? Шуйский давал самые разные показания в разное время — признавал и самоубийство царевича, и убийство по заказу Годунова. В кругу доверенных Шуйский рассказывал обо всем, что было (т.е. подтверждал факт самоубийства), но однажды проговорился об этом купцам, среди которых оказался и приверженец самозванца. Тот и донес о разговорах, которые ведет Шуйский. Донос этот дошел до Басманова, который, в свою очередь, немедленно донес о «заговоре» Шуйских против Лжедмитрия.
Шуйских обвинили в государственной измене. Сами обвинения у разных обвинителей заметно разнились. Одни говорили о слухах, порочащих Лжедмитрия как самозванца, другие об организованном заговоре, насчитывающем тысячи людей, третьи обвиняли в резких высказываниях по поводу пропольской политики сомнительного «царя» и о его «неправославии». Но все эти обвинения в сумме создавали возможность организовать большой процесс, дабы устрашить и верхи, и низы москвичей. Поэтому первоначально предполагалось привлечь к ответу многих бояр, так или иначе связанных с Шуйскими. Но на такой шаг самозванец не решился: он мог вообще потерять какую-либо опору в столице.
В конечном счете к суду решили привлечь братьев Шуйских и некоторых в политическом отношении мало значимых лиц. Для устрашения населения подвергли публичной казни дворянина Тургенева. Но уже через несколько лет его стали прославлять (в частности, это проявляется у Авраама Палицына) как нового мученика, обличавшего «вора». Купец Федор Калачник, согласно преданию, шел на казнь, громко проклиная «царя» как антихриста и посланца сатаны и что поклоняющиеся ему от него же и погибнут. Многих из простонародья, как сообщает Исаак Масса, тайно по ночам пытали, убивали и губили.
Казнь Шуйских была назначена на 30 июня. Лжедмитрий спешил, не слишком заботясь об обоснованности обвинений. Дело в том, что даже в Польше знали, что в случае прекращения династии рода Владимирских князей, первенство должно было перейти именно к Шуйским как тоже Рюриковичам. К тому же Василий Шуйский единственный из бояр не поехал на встречу самозванца в Серпухове.
Самозванец, однако, не мог просто расправиться с Шуйскими, поскольку по договоренности с боярами в осуждении боярина же должна участвовать и Боярская дума. Был устроен соборный суд с участием бояр, духовенства и представителей других сословий. Привлечение представителей низших сословий должно было нейтрализовать попытки бояр защищать своего, уважаемого думой коллегу.
Примечательно, что с обвинительной речью на суде выступил сам Лжедмитрий. Очевидно, в столь ответственном деле П. Басманов и его единомышленники могли встретить жесткое неприятие со стороны собора, в особенности как раз Боярской думы. В длинной речи самозванец совершил экскурс в историю и доказывал, что Шуйские всегда изменяли московским царям. По его подсчетам, Иван Грозный семь раз намеревался казнить Шуйских, а Федор Иванович казнил дядю Василия Шуйского. На других бояр самозванец бросать тень предусмотрительно не стал. Никакого суда на соборе, по существу, не было: просто приняли на веру заявление Лжедмитрия, что Шуйские (и только они) готовили заговор против «царя». Убийства и казни, предварявшие суд, парализовали Боярскую думу, и никто из бояр не выступил в защиту Шуйских. А «на нихкричаху» патриарх Игнатий, Б.Я. Вельский, П.Ф. Басманов, М.Г. Салтыков и члены путивльской «думы».
Василий Шуйский избрал в этой ситуации не путь защиты, а путь покаяния. Он признает обвинения: «Виноват я тебе... царь государь: все это я говорил, но смилуйся надо мной, прости глупость мою!» Также смиренно он просил бояр и патриарха сжалиться и просить о милости царя.
Собор приговорил Василия Шуйского к смертной казни, а его братьев к заключению в тюрьму. Все было приготовлено для казни, и новый глава Стрелецкого приказа П.Ф. Басманов опоясал стрельцами всю площадь, казаки и поляки заняли Кремль и другие важные объекты. Басманов выехал на середину площади и прочел приговор думы и собора, а палач подвел осужденного к плахе, в которую был воткнут топор, и сорвал с приговоренного одежду. И здесь Шуйский с плачем молил о пощаде. Басманов жаждал крови, но самозванец, почувствовав недовольство в народе, прислал гонца, а затем дьяка, который объявил о помиловании. Один из сподвижников Лжедмитрия С. Борша позднее объяснял решение «царя» просьбами Боярской думы, высказанными после собора, а без поддержки Боярской думы такие решения не принимал никто из предшественников Лжедмитрия.
Все имущество Шуйских и их владения были конфискованы. Василий и его братья были отправлены в тюрьмы в пригородах Галича Мерьского. Но сторонникам самых жестких мер Лжедмит-рий навстречу все-таки не пошел, справедливо полагая, что таким путем он лишь увеличит количество своих врагов. Особенно нетерпеливого Богдана Вельского самозванец произвел в бояре, но отправил на воеводство в Новгород, дабы не выслушивать постоянно советов бывшего усердного опричника.
Главной задачей на первых порах Лжедмитрий считал изменение состава Боярской думы. Самозванец возвращал из ссылок и тех, у кого ему ранее доводилось служить, и тех, которые были наказаны Борисом Годуновым. Самозванец вызвал в Москву Нагих, которых еще при Годунове вернули на службу, но разослали воеводами в разные захолустные города, и сделал их членами Боярской думы. Нагие, конечно, знали, что их племянник в 1591 г. погиб, но ничем не проявляли недоумения, увидев совсем другого человека: карьерный и экономический интерес, как и у большинства других, следовавших за Расстригой, стоял на первом плане. Из ссылки были возвращены братья Головины, получившие чины окольничьих. Чин окольничьего получил также опальный дьяк В.Я. Щелкалов. Лжедмитрий вернул в Москву уцелевших в ссылках и не попавших на плаху Романовых и Черкасских, в свите которых он некогда служил. Постриженный в монахи Филарет (Романов) был привезен из Антониева Сийского монастыря. Его жена, Ксения Шестова (в иночестве Марфа) с сыном, будущим самодержцем России Михаилом Федоровичем, приехали в Москву из своей вотчины.
Филарет и в монастыре оставался «мирским» человеком, всегда рассчитывал на возвращение в мир и жаждал активной политической деятельности. Теперь такая возможность предоставлялась, и он уже в монастыре готов был оказать самозванцу возможную поддержку. В свою очередь Лжедмитрий, по некоторым сведениям, предлагал Филарету сложить с себя монашескую одежду, поскольку она была одета на него силой, войти в состав Боярской думы и воссоединиться с женой и сыном. Филарет отказался от этих предложений, рассчитывая заниматься политическими проблемами и одновременно делая духовную карьеру. Позднее он был рукоположен в ростовские митрополиты и рассчитывал при благоприятном стечении обстоятельств занять первое место среди русского священства — стать патриархом.
Вернувшиеся из ссылки тоже, конечно, видели, что перед ними их давний знакомый Гришка Отрепьев, но ненависть к Годуновым и повышение по службе мутило сознание и закрывало рот даже для шепота кому-нибудь на ухо. В итоге значительно измененный состав Боярской думы дал согласие на его «венчание на царство». Самозванец сам отложил церемонию до приезда Марфы Нагой. Как уже было сказано, мнимая мать подвергалась предварительной обработке. Для непосредственного приглашения Марфы в Москву был направлен «постельничий» Лжедмитрия Семен Шапкин. В позднейших записях об этом событии встречалось утверждение, что Шапкин в случае отказа Марфы признать Отрепьева своим сыном угрожал монахине смертью. Сама Марфа после убийства самозванца также оправдывалась тем, что ей якобы угрожали смертью. Но «Новый летописец» не без оснований сомневался: «Тово же убо не ведаше никто же, яко страха ради смертново, или для своего хотения назва себе Гришку прямым сыном своим, царевичем Дмитрием».
После ряда предварительных проверок настроения Марфы самозванец 17 июля 1605 г. выехал в село Тайнинское, куда была доставлена монахиня под охраной польских наемников и в сопровождении бояр. В поле у села, куда собрали значительную толпу народа, Марфа и Гришка Отрепьев обняли друг друга и прослезились. На собравшийся «народ» сцена явно произвела впечатление: криками и слезами провожали они встречу «матери» и «сына» после четырнадцатилетней разлуки. 18 июля Марфа в карете въехала в столицу. И всю дорогу обретенный «сын» сопровождал карету верхом на коне. Красная площадь была заполнена народом, во всех церквах звонили колокола. После службы в Успенском соборе счастливый «сын» раздавал простонародью щедрую милостыню. А через три дня, 21 июля состоялось и «венчание на царство» Лжедмитрия. Путь от дворца до Успенского и Архангельского собора устлали златотканым бархатом. Лжедмитрий, не кстати, вновь говорил о своем чудесном спасении. Но внимание присутствующих было отвлечено действиями патриарха Игнатия, который надел на голову самозванца корону Ивана Грозного, после чего бояре вручили скипетр и державу.
Для Отрепьева важно было создать впечатление, что его «венчание на царство»