было продолжением законной, временно прерванной династии, и потому он венчался дважды: в Успенском соборе и в соборе Архангельском — в усыпальнице «предков». Как и ранее, самозванец особенно задерживался у могил Ивана Грозного и Федора Ивановича, а архиепископ грек Арсений, настоятель Архангельского собора, надел на голову Лжедмитрия «шапку Мономаха». По выходе коронованного «царя» бояре осыпали дождем золотых монет.
Бояр беспокоила опора новой власти: польские и наемные иноземные авантюристы и казаки-воры, которым самозванец доверял охрану своей персоны и которые заполнили Кремль. Но Лжедмитрия беспокоили не столько косые взгляды бояр, сколько истощенность казны. А наемники стоили дорого. К тому же они привыкли считать себя господами положения, и сами пытались диктовать условия русским боярам, да и своему «господину», обретшему царскую корону и «шапку Мономаха». Польская шляхта и иностранные наемники раздражали и казаков, и простонародье своей наглостью и приверженностью ненавистным на Руси католичеству и протестантизму. Самозванец старался ублажить наемников, некоторым даже жаловал звание русского дворянина. Но от земельных пожалований новым «дворянам» и «ротмистрам» он все-таки воздерживался, понимая, что такими пожалованиями восстановит против себя не только Боярскую думу, но и все русское дворянство.
Лжедмитрий устраивал грандиозные пиры, во время которых решались некоторые спорные или необговоренные вопросы с боярами и которые были одним из проявлений разгула победителей, захвативших Московское царство. Набранные в Польше и других странах наемники не отставали от «царя» в организации разгула, часто сопровождавшегося скандалами и даже прямыми угрозами самому «царю» расправиться с ним. По сообщению сподвижника Лжедмитрия, арианинаЯна Бучинского, наемники, получая приличное вознаграждение, обзаводились челядью, обряжали ее в камчатое платье, пропивали и проигрывали в азартных играх полученные деньги.
Вскоре после восшествия на престол Лжедмитрия произошло резкое столкновение москвичей с иностранными наемниками. Поводом послужил арест московскими властями шляхтича Лип-ского, которого подвергли торговой казни: били батогами на улице. Наемники, считая преступление Липского несущественным, бросились на помощь и применили оружие против приставов. Москвичи, в большинстве безоружные, устремились на помощь приставам. В результате было много убитых и раненых среди москвичей, а поскольку негодующая толпа продолжала расти, наемники укрылись в казармах на Посольском дворе. Несколько десятков тысяч москвичей грозили «рыцарям» расправой. Лжедмитрий тоже был обеспокоен взрывом негодования среди москвичей, сознавая, что эта безмерная ненависть при определенных обстоятельствах может быть повернута против него. В итоге поступил он, по своему обыкновению, двулично: москвичам объявил, что убийцы понесут наказание и посольские казармы будут разгромлены пушками, а убийцам сообщил, что виновных не будут наказывать, но для успокоения русских наказания нужно имитировать. «Рыцари» выдали трех шляхтичей, отличившихся в расправе с москвичами. Их продержали сутки в тюрьме, а затем втайне от москвичей выпустили на свободу.
Тем не менее события в Москве дали повод боярам, и они добились решения о роспуске наемных отрядов. И уже с конца июля наемники жили на Москве без службы, но не покидая ее и получая от Казенного приказа плату, каковой не имели русские служилые люди. Гусары получали по 40 золотых, или 192 рубля на коня. А поскольку обычно они имели по 2 - 4 коня, то и оплата достигала 800 рублей и равнялась боярской. Тем не менее наемники жаловались, что Лжедмитрий в первый же день овладения Москвой обещал им выдать по несколько тысяч золотых, а дал лишь по несколько сот. Но наемников обеспечивали еще пушниной и обильным кормом. И тот же, упомянутый выше, Бучин-ский сообщает, что, продавая москвичам корм, наемники за год только на этом получали дополнительно по тысяче золотых.
Много проблем возникло с «долговымирасписками» самозванца, сделанными в основном еще в Польше, где он обязывался заплатить огромные суммыв 100тысяч и более наличными. Эти «расписки» наемники и польские опекуны Лжедмитрия предъявляли и в Москве, и в Польше королю Сигизмунду III. Казенный приказ оплачивал «долговые расписки», но не все. И не только потому, что в казне не было таких средств. Многие «расписки», особенно данные в Польше, представлялись совершенно бредовыми. Даже Адам Вишневецкий, явившийся в Москву собственной персоной за «долгом», не получил ничего от московских властей, и сам виновник — московский «самодержец» — уклонялся от разбора многих подобных дел.
Бояре и высшие чины с такой же неприязнью, как к иноземным наемникам, относились и к казакам, в которых видели своеобразный авангард ширившегося народного движения, направленного если не против феодального строя в целом, то против отмены «Юрьева дня». Казаки, кроме того, добивались признания за ними ранга служилых людей. Уступая требованиям московских дворян и бояр, Лжедмитрий вынужден был согласиться на удаление казаков из столицы, распорядившись произвести казне с ними расчет. При себе он оставил лишь оказавшего ему незаменимые услуги атамана Корелу с небольшим отрядом. Но, как и все наемники, и все казаки, да и сам Лжедмитрий, Корела вел разгульный образ жизни, предпочитая общение в кабаках с «чернью» встречам с царедворцами. Как и многие из «черни», представителей которой он обычно угощал в кабаках, Корела спился, чем и закончилась его карьера. Последний казачий отряд также был расформирован.
В литературе было много споров о социальной политике Лжедмитрия. Его называли и крестьянским, и казачьим, и дворянским, крепостническим «царем». Но явно ни в какую из всех называемых категорий он не укладывался, поскольку преследовал единственную цель: удержаться у власти ради удовлетворения своих прихотей и разгоревшегося честолюбия. Поэтому он, по существу, нигде не выражает своих истинных воззрений (если они вообще были), в очень расплывчатых выражениях обещая благоденствие и угнетателям, и угнетенным. На пути в Москву он нередко провозглашал необходимость «освобождения от гнета», не проясняя, однако, кого и от кого он собирался «освобождать». Более всех получили от самозванца казаки и дворяне южных районов России. И дело не только в том, что эти районы оказались главной его опорой в продвижении к Москве, да на первых порах и в самой Москве. Самозванец сознавал, что с югом он все равно ничего сделать не сможет, а потому резонно считал, что целесообразней в данном случае исполнять роль «доброго царя». Юг России получил освобождение от податей на 10 лет, кроме того, была отменена «государева десятинная пашня», которую ранее вспахивали и засевали для Москвы.
Будучи на московском троне, Лжедмитрий старался ублажить и дворян, владевших крепостными, и не потерять поддержку социальных низов, все еще ожидавших свободы от «доброго царя». 7 января и 1 февраля 1606 г. издаются «указы»: первый — о кабальных холопах, второй — о беглых. Указ 7 января в целом предполагал отклик на требования дворян вернуть им беглых холопов. Вместе с тем во время голода 1602 — 1603 гг. многих холопов феодалы сами выгоняли, и они получали, по указу Бориса Годунова, отпускные. Лжедмитрий сохранил право на свободу (по сути, свободу выбора) примерно четверти кабальных холопов, что, конечно, было холопами оценено. Двойственное отношение проявляется и в указе от 1 февраля о беглых крестьянах. В начале текста указа сразу обозначается разделение беглых на две категории. Бежавших до голодных лет, счет которым идет по сентябрьскому летосчислению с сентября 1601 г., «приговорили, сыскивая, отдавати старым помещиком». Иначе говоря, предполагается установленный в 1597 г.
пятилетний срок сыска беглых. Бежавшие же в голодные 1601 — 1603 гг. возврату не подлежали. В марте 1606 г. составлялся «Сводный судебник». Он не был завершен и в действие вступить не успел. Но в основу его был положен Судебник 1550 г., с включением статьи 88 о крестьянском выходе в «Юрьев день». Таким образом, «Юрьевдень» возвращался. Но до «Юрьева дня» 1606 г. (26 ноября), однако, не дожил и сам Лжедмитрий, и реально этот Судебник так и остался лишь на бумаге.
Весьма непопулярной в кругах московского боярства и служилых людей являлась внешняя политика самозванца. В Польше Расстрига наобещал и Сигизмунду III, и Юрию Мнишеку отдать практически весь Запад и Северо-Запад России. И Сигизмунд всерьез рассчитывал получить Смоленск, поэтому постоянно требовал от самозванца выполнения обещаний. Лжедмитрий часто подчеркивал, что Сигизмунд ему «вместо отца», но передать Смоленск он ему не мог: самозванец немедленно потерял бы корону в Москве, поскольку ненависть к полякам охватывала все слои населения. Он предложил оплатить обещанные земли деньгами и отправлял в Польшу крупные суммы, чем, конечно, тоже раздражал и бояр, и простой народ. А в Польше настоятельно требовали большего.
Сигизмунд не стеснялся унижать Лжедмитрия, титулуя его «великим князем», а не «цесарем», «царем». Лжедмитрий тщетно пытался убедить польского короля, что «цесарями» в Москве были и его мнимый «отец» Иван Грозный, и «брат» Федор, да и Борис Годунов тоже. Но упоенные победой еще в Ливонской войне, польские власти не хотели даже и слышать о притязаниях московских правителей на «цесарский» титул. Несколько облегчало внешнеполитическое положение России в данном случае обострение польско-шведских отношений в Прибалтике: некоторые польские вельможи считали возможным использовать Россию против Швеции.
Большие претензии к Лжедмитрию были у церкви. Самозванец без стеснения вымогал у монастырей и других церковных заведений деньги якобы в долг, но «долгов» этих он никогда не возвращал. Господство же при дворе самозванца иезуитов вызывало возмущение не только церкви, но и православного простонародья.
В Польше положение самозванца вызывало тревогу. По некоторым сведениям, сама Мария (Марфа) Нагая тайно доносила Сигизмунду III, что мнимый Дмитрий не ее сын. Видимо, созна