костью - "грозой". Вместе с тем Пересветов далек от восхваления деспотизма. Для него царь - это не просто самовластный государь, у него есть обязанности перед "воинниками", которые "люты к недругом". Именно "воинниками" царь "силен и славен".
Пересветов был близок и к религиозному вольнодумству. По его словам, "Петр, воевода Волосский" (молдавский господарь Петр Рареш), которому Пересветов вкладывает в уста свои мысли, спросил у одного выходца из Москвы, есть ли "правда" в Московском государстве. "Москвитин" сказал, что "вера християнская добра всем сполна,.. а правды нет". Петр воевода возразил: "Коли правды нет, то и всего нет" - и добавил: "Бог не веру любит - правду". Разумеется, ни один христианский ортодокс не отрицал необходимости правды, не выступал за неправду, но Пересветов первым в отечественной словесности решился противопоставить правду и веру и предпочесть правду. Впрочем, он предпочитал и свободу холопству. "Которая земля порабощена, - писал он, - в той земле все зло сотворяется".
Поток "обмирщения" захватывал порой даже ортодоксальных церковных авторов. Характерен в этом отношении "Домострой", автором (или, возможно, составителем последней редакции) которого был Сильвестр. Слово "домострой" в переводе на современный язык означает "домоводство". В самом деле, таково и было назначение этого произведения. Мы находим в нем и наставления церковного характера, и советы, как воспитывать детей и наказывать жену, хранить запасы и просушивать платье, когда покупать товары на рынке и как принимать гостей. Но исполнение религиозных обрядов и следование практическим советам в равной степени являются долгом - и нравственным, и религиозным. Например, грешником является тот, кто живет, "не разсудя собя" (не по средствам): ему "от Бога грех, а от людей посмех". Итак, "Домострой" чисто светское произведение, но авторитетом Бога и "Священного Писания" он освящает торговлю, наживу, даже скопидомство. Это несовместимо с суровым аскетизмом, который был официальной идеологией церкви.
О путях и методах централизации, об отношениях монарха и подданных вели яростный спор талантливые политические противники - царь Иван Грозный и кн. А. М. Курбский. Бежав за рубеж, Курбский прислал царю послание (1564), обвиняя его в тирании и жестокости. Грозный ответил, затем появились новые послания, всего было два послания царя и три Курбского. Из-под пера Курбского вышло еще несколько посланий, Курбский написал также памфлет против царя Ивана - "История о великом князе Московском" и другие сочинения. Оба были по-средневековому широко образованы: знали и Библию, и богословскую литературу, и историю Рима, Византии и Руси, и античных авторов.
По своим взглядам Иван и Курбский были не только антагонистами, но и во многом единомышленниками: оба они выступали за централизацию государства и сильную царскую власть, а политическим идеалом Курбского была деятельность Избранной рады, которая значительно укрепила централизацию. Спор шел о другом. Истинной монархией царь Иван считал только монархию деспотическую. Он полагал, что не царь действует для блага своих подданных, а священным долгом подданных является верная служба государю: ведь сам Бог их поручил в "работу" (т. е. в рабство) своим государям. Все жители страны - от последнего холопа до князя - государевы холопы. "А жаловати есмя своих холопей вольны, а и казнити вольны же", так лаконично, четко и даже талантливо сформулировал царь основной принцип деспотизма. Курбский представлял себе царскую власть иначе. Царь отвечает не только перед богом, но и перед людьми, он не может нарушать права своих подданных, должен уметь находить мудрых советников, причем не только из высшей аристократии (позднейшие историки часто обвиняли Курбского в стремлении добиться для бояр "права" соучаствовать в управлении государством), но и "всенародных человек". Увы, сам Курбский не следовал этим высоким идеям: в своих имениях в Речи Посполитой он обращался с подвластными так жестоко, что против него было возбуждено судебное дело. Представитель князя на суде словно цитировал царя Ивана, говоря, что князь Курбский сам знает, как обращаться со своими подданными.
Курбский, хотя и допускает "всенародных человек" к участию в управлении, остается аристократом. Даже жертвы опричного террора в его "Истории" расположены в соответствии с их знатностью. И сама история создания единого государства - это для Курбского печальная история того, как московские князья пили "крове братии своей". И все же Курбский признает совершившиеся факты, царь Иван плох не тем, что он глава единого государства, а тем, что он казнит невиновных, своих верных слуг.
Аристократичен и Иван IV, который всегда кичился своим происхождением от "Августа-кесаря". Шведскому королю он отказывал в равенстве с собой, считал его род "мужичьим", так как отец короля Густав Ваза был не прирожденный монарх, а выборный.
Курбский обладал незаурядным литературным талантом, он великолепно освоил средневековую риторику, любил острые каламбуры. Например, опричников Курбский называл "кромешниками": ведь "опричь" и "кроме" синонимы, а поскольку ад - это "тьма кромешная", то опричники - адово воинство. Грозный был, пожалуй, талантливее как литератор. Он не хуже Курбского владел классическим стилем "плетения словес", но при этом любил резко выйти за его рамки, смело вводил в свои послания наряду с обширными цитатами из Библии и "отцов церкви" просторечие и даже перебранку. Тем самым он взрывал литературный этикет средневековья. Писаниям царя всегда присуща ирония - то острая, то грубая и мрачная. Курбский писал о том, что воевал в "дальноконных градах германских". Царь высмеял красивый эпитет: "Ты того дальноконнее поехал". Даже английской королеве Елизавете в момент обострения русско-английских отношений он написал: "... у тебя мимо тебя люди владеют, и не токмо люди, но и мужики торговые... А ты пребываешь в своем девическом чину, как есть пошлая (т. е. обычная) девица".
Рассматриваемая эпоха - время острых религиозных споров. "Ныне и в домех, и на путех, и на торжищих иноци и мирьстии и вси сомнятся, вси о вере пытают", - писал в 70-х гг. XV в. Иосиф Волоцкий. И хотя он же утверждал, что до этого времени никто в Русской земле не видел живого еретика, на самом деле известные нам ереси относятся уже ко второй половине XIV в. Ереси и вообще религиозное вольнодумство были всегда результатом самостоятельного, без оглядки на авторитеты поиска истины. Тем самым подрывается важнейший принцип религиозно-церковного мировоззрения: беспрекословного повиновения иерархии. Попытки еретиков и вольнодумцев найти рациональные обоснования религии и отвергнуть те догматы, которые не выдерживают рациональной критики, противоречили основе всякой религии слепой вере, не основанной на знании. Поэтому, хотя ереси и вольнодумство не выходили за пределы религиозного мировоззрения, они были, по сути, враждебны церкви и несли в себе элементы социального протеста. Это полностью относится к возникшей в 70-х гг. XIV в. в Новгороде ереси стригольников (происхождение названия неясно), распространившейся среди низшего духовенства и ремесленников. Стригольники не только с позиций разума критиковали Библию и сочинения "отцов церкви", но и отвергали церковные обряды, заявляли, что "пастыри" (т. е. духовенство) сами "возволчились", а потому "овцам" (мирянам) приходится самим себя "паствити"; они протестовали против тех, кто "свободных людей порабощает и продает". Церковь и государство преследовали стригольников, многие из них были казнены, но и в середине XV в. в Новгороде и Пскове встречались стригольники.
Их прямыми наследниками были сторонники новой ереси, которую церковники окрестили ересью "жидовствующих": их обвиняли в переходе в иудаизм. Трудно оценить справедливость этих обвинений: ведь до нас дошли произведения не еретиков, а их "обличителей", не брезговавших никакими средствами в борьбе. Видимо, еретики использовали и какие-то сочинения иудейских богословов, но в целом оставались в рамках христианского вероучения. Еретики (священники Алексей, Денис и другие) отрицали церковную иерархию, не принимали как противоречащий разуму догмат о троичности божества, считали ненужными иконы и обряды. Еретики, разумеется, были утопистами: они надеялись создать религию без церкви и веры в чудесное.
Церковь повела ожесточенную борьбу против еретиков. Новгородский архиепископ Геннадий Гонзов готов был даже пойти на союз с католиками: он восхищался "панским королем", который "очистил" Испанию от еретиков и иноверцев, при дворе Геннадия доминиканский монах Вениамин переводил католические антиеретические трактаты. Но больше Геннадий надеялся не на аргументы, а на силу, ведь ортодоксы, как он сам признавался, "люди... простые, не умеют по обычным книгам говорити", а потому "таки бы о вере никаких речей с ними не плодили; токмо того для учинити собор, что их казнити - жечи да вешати". Вслед за Геннадием в борьбу вступил игумен Волоцкого (т. е. Волоколамского) монастыря Иосиф Волоцкий, написавший множество сочинений против еретиков. По приказу Геннадия некоторых еретиков наказали в Новгороде кнутом. В 1490 г. церковный собор в Москве осудил ересь, отправленных в Новгород для наказания еретиков облачили в шутовские одежды, подвергли издевательствам, после чего у них на головах сожгли лубяные шлемы с надписями: "Се есть сатанино воинство".
Но ересь оказалась живучей и даже проникла во дворец великого князя. В московский круг еретиков входили видные дипломаты - Дьяки Федор Васильевич и его брат Иван Волк Курицины, государев переписчик книг Иван Черный, наконец, невестка Ивана III - дочь молдавского господаря Елена Стефановна. В ереси обвиняли и Митрополита Зосиму. Сам великий князь до поры до времени покровительствовал еретикам. Разумеется, он не вникал в богословские споры. Для него важнее было другое: монастыри увеличивали свои владения за счет вотчин служилых людей. Иосиф Волоцкий и его сторонники (иосифляне) доказывали, что церковь не только имеет право, но даже обязана владеть населенными землями. Противоположную позицию занимали нестяжатели во главе с монахом одного из окраинных монастырей Нилом Сорским, но они были скорее мыслителями-созерцателями, чем борцами. Проповедь еретиков против церковной иерархии и монашества дала бы оправдание для конфискации церковных земель. К тому же иосифляне, воинствующие церковники, порой заявляли, что церковная власть превосходит светскую, а это беспокоило великого князя. Вот он и держал еретико