История России. С древнейших времен до наших дней — страница 10 из 45

Завершение объединения русских земель вокруг Москвы

С окончательным признанием наследственных прав московских князей на титул великих князей владимирских процесс объединения земель вокруг Москвы пошел значительно быстрее. Еще при Дмитрии Донском к Москве были присоединены Дмитров, Стародуб и Кострома, значительные территории в Заволжье и ряд мелких княжеств в верховьях Оки. В 1392–1393 годах к Москве было присоединено Нижегородское княжество, в конце XIV века – земли коми-пермяков по реке Вычегде. Большую роль в присоединении этой территории сыграла миссионерская деятельность просветителя пермской земли преподобного Стефана.

Святой Стефан Пермский был родом из Устюга Великого, вокруг которого располагались многочисленные поселения зырян. Стефан был сыном соборного устюжского клирошанина Симеона, очень рано научился грамоте и с детства прислуживал в церкви, научившись «в граде Устюге всей граматической хитрости и книжной силе». Очень рано Стефан почувствовал стремление к монашеской жизни и отправился в Ростов, где принял монашеский постриг в монастыре Св. Григория Богослова. Знаменателен был и самый выбор монастыря: «яко книги многи бяху ту». Научившись в монастыре греческому языку, Стефан стал одним из немногих людей на Руси, которые могли читать и говорить по-гречески (не говоря о том, что он знал и пермский язык). Используя свои способности к языкам и горя стремлением просветить язычников – коми и пермяков, Стефан создал пермскую азбуку и перевел на пермский язык богослужение и Священное Писание (вероятно, часть его). Возможно, для создания азбуки он воспользовался не греческим или славянским алфавитом, а местными рунами – знаками для зарубок на дереве.

Создав азбуку, он отправился с проповедью в коми-пермяцкие земли и проповедовал, разрушая языческие кумирни и уничтожая идолов, нередко рискуя жизнью. Однако только на проповеди он не останавливался. Всех желающих принять христианство он крестил, а крещеных, взрослых и детей, заставлял учить изобретенную им грамоту и читать церковные книги, а некоторых, проявивших особые успехи, даже рукополагал в священники. Стефан также основывал в Пермяцком крае храмы, для которых писал некоторые иконы (он был известен и как иконописец). Для поддержки своей деятельности Стефан часто бывал в Москве, хорошо знал преподобного Сергия Радонежского. Во время одного из таких визитов в Москву Стефан скончался (1396) и был погребен в кремлевском монастыре Спаса на Бору.

Наиболее крупным независимым государственным образованием наряду с Московским княжеством оставался Новгород. В условиях раздробленности новгородское боярство, лавируя между противоборствующими князьями, сохраняло свои привилегии и независимость Новгородской земли. Когда Москва стала ведущей политической силой, эта тактика себя исчерпала.

Чтобы лучше понять события, связанные с присоединением Новгорода к Москве, необходимо вкратце сказать о том, что представляла собой новгородская независимость на протяжении предшествующих веков своей истории.

В XIII веке Новгород не был взят монголами и остался олицетворением свободной Руси. Именно тогда великий князь Александр Невский, будучи приглашенным в Новгород, совершил над ливонцами и шведами свои знаменитые победы. И он же стал первым князем, сознательно желавшим ограничить новгородские вольности. Он хотел быть не приглашенным князем, а правящим, но поступаться своими принципами новгородцы не хотели и, не помня добра, расторгли с ним договор. Нет никакого сомнения, что князья Владимиро-Суздальской Руси прекрасно помнили все эти события. И поэтому, когда начала восстанавливаться русская государственность, владимирские князья все время настойчиво старались привести Новгород под свою руку, посылая туда своих старших сыновей. С началом московского периода русской истории давление на Новгород все более усиливается. Монголы требовали в качестве дани от московских князей большого количества серебра, которого в Москве не было, а в Новгороде было во множестве, поскольку серебро на Русь шло через Новгород благодаря обширной новгородской торговле. Московские князья обязывают Новгород постоянно поставлять в Москву серебро, и количество его все время увеличивается.

В конце XIV века Москва стала предпринимать первые шаги по ограничению независимости Новгорода, пытаясь включить некоторые его земли в Московское княжество. Однако предпринятая князем Василием I попытка присоединить к Москве богатейшую новгородскую территорию – Двинскую землю – окончилась неудачей.

В XV столетии происходит очень важный процесс, который в значительной степени способствовал падению независимости этого города: распадается внутреннее духовное единство Новгорода. Ранее, несмотря на внешнее имущественное и социальное неравенство, новгородцев объединяла идея независимости, обособленности, уникальности собственной государственности. Именно сознание своей земли как отдельного государства, которое, выделившись в процессе распада Киевской Руси, сохранило единство и не раздробилось, как другие княжества, на более мелкие земли, было источником той удивительной энергии, которая позволяла новгородцам успешно противостоять немцам, шведам, владимирцам, ростовцам и суздальцам. Теперь же единству приходит конец. Причин этого явления несколько.

Первой и, может быть, главной причиной было то, что новгородцы к этому времени все более ощущают себя не жителями отдельной земли, а гражданами возрождающего Русского государства, русскими людьми. Этот процесс происходил постепенно, и важнейшим стимулом к нему стала Куликовская битва. Общность веры, языка, обычаев и традиций со всеми остальными русскими землями все больше убеждала новгородское общество в том, что политические границы, отделяющие Новгород от всей Русской земли, становятся не нужны.

Второй причиной стало то, что в процессе продолжающегося объединения русских земель вокруг Москвы и ее возвышения Новгород из некогда важнейшего и влиятельнейшего города Руси постепенно становится провинцией. Если раньше, на фоне всеобщей удельной раздробленности, новгородское единство представляло собой выдающееся явление, то сейчас эта обособленность начинает превращаться в своеобразную «местечковость». И осознание этого приводит новгородское общество сначала к внутреннему, а затем и внешнему расколу. Одна часть новгородцев, понимая, что самостоятельно противостоять усиливающейся Москве уже невозможно, начинает все больше опираться на Литву и Польшу.

Первый шаг в этом направлении был сделан в 40-х годах XV века заключением договора с польским королем и литовским великим князем Казимиром IV, по которому последнему предоставлялось право сбора нерегулярной дани («черного бора») с ряда новгородских волостей. Другая же часть, исходя из того, что Новгород – часть русских земель, а новгородцы – православные русские люди, была категорически против контактов с католической Литвой и внутренне уже готова перейти под руку московского князя. Такие противоречия выливаются в неоднократные восстания горожан, наиболее крупные из которых отмечены в 1418, 1421, 1446 годах. Это облегчало московскому правительству борьбу за подчинение Новгорода. Во второй половине XV века глубочайший внутренний кризис Новгорода становится совершенно очевидным.

Кроме того, нельзя не учитывать и еще одну причину. В том же XV столетии необратимым становится процесс обособления боярства от остальной части новгородского общества и превращения его в олигархию – отдельный класс внутри новгородского общества, живущий по своим законам и принципам. После реформы посадничего управления (1410) вся власть в городе фактически перешла к боярам, и не осталось и следа от былых «демократических» вечевых традиций, которыми славился некогда Новгород. Боярство все более стремится к упрочению только своей власти, к концентрации богатства только в своих руках любой ценой, начиная ради достижения этой цели противостоять собственному посаду, ремесленному населению, что лишает боярство поддержки значительной части городского населения Новгорода.

Таким образом, к тому моменту, когда полки московских князей совершали походы на Новгород, им противостоял совершенно иной город, нежели полтора столетия назад.

В 1456 году Василий II совершил поход на Новгород, помня, что тот поддерживал во время династической войны Дмитрия Шемяку и дал ему убежище после поражения. После разгрома новгородского войска под Русой был заключен Яжелбицкий договор, согласно которому Новгород уплачивал великому князю контрибуцию в 10 тысяч рублей и обязывался впредь не оказывать поддержки противникам великого князя. За Москвой были закреплены перешедшие к ней еще при Василии I новгородские города Бежецкий Верх, Волок Ламский, Вологда с окружающими волостями. Законодательная власть веча была отменена, право внешних сношений ограничено.

В 70-х годах XV века в Новгороде усилилось влияние пролитовски настроенной боярской группировки бояр Борецких, главой которых стала вдова посадника Исаака, властная и непреклонная Марфа Борецкая (Марфа Посадница) и ее сыновья. Понимая, что сами они уже не смогут защитить свою самостоятельность, Борецкие решили пойти на открытый контакт с литовским князем Казимиром и попытаться использовать его поддержку в своих целях. Казимир, разумеется, обещал Борецким очень много, однако сделать он не мог и половины обещанного. Слухи об этих контактах, дошедшие до великого московского князя Ивана III (1462–1505), показали ему, что медлить нельзя и действовать надо решительно. Он мыслил, исходя из реалий огромного, почти сложившегося Русского государства со столицей в Москве. Новгород представлял для московского князя уже не только материальный, но и, бесспорно, интерес политический, потому что сближение новгородского боярства и Литвы стало к тому времени очевидной угрозой для общерусской целостности. Именно этими соображениями оправдывались действия великого московского князя в отношении Новгорода.

Великого князя Ивана III можно назвать одним из наиболее выдающихся деятелей русской истории. В памяти современников он остался высоким худощавым красивым человеком с величавой осанкой и столь грозным взглядом, что редко кто мог его выдержать, а женщины падали в обморок. Всякое дело он любил делать сам, и летопись рассказывает, что он принимал обыкновенно деятельное участие в тушении каждого большого пожара в Москве. Молчаливый и замкнутый, Иван любил слушать суждения других, как бы обтачивая ими свое собственное намерение.

В 1471 году Иван III организовал поход на Новгород. Князь получил вполне очевидные свидетельства, что в Новгороде затеяна не просто переписка с Казимиром, а именно измена делу объединения всей Русской земли, православной вере. Таким образом, Иван III двигался на Новгород не только под знаменем Москвы, но и под знаменем всех людей Руси, которые не желали проникновения католичества. Поход, как свидетельствуют московские летописцы, принял характер общерусского ополчения против «изменников христианству», отступников к «латинству».

В Новгороде была наспех собрана огромная рать и выслана против полков великого князя, однако новгородцев гнали навстречу московскому князю почти насильно, прибегнув к угрозам. Возглавил войско сын Марфы Дмитрий Борецкий. Полки великого князя двигались не единым фронтом, а отдельными отрядами, разоряя новгородские земли и творя всякие бесчинства, руководимые идеей – напугать и убедить новгородцев в могуществе великого князя. Наконец на реке Шелони четырехтысячная московская дружина столкнулась с сорокатысячным войском новгородцев. Новгородцы славились в древности тем, что, даже будучи в меньшинстве, могли повернуть вспять любого противника. Здесь же все произошло наоборот – после атаки москвичей новгородское войско, сражавшееся крайне неохотно, бежало, потеряв только убитыми почти 12 тысяч человек, еще 17 тысяч попали в плен вместе с Дмитрием Борецким. Полк новгородского архиепископа вообще простоял весь бой на месте. В обозе, который тоже достался москвичам, нашли подлинник договорной грамоты с королем Казимиром, что окончательно убедило Ивана III в правильности выбранной политики. Однако никаких страшных репрессий не последовало, кроме того, что великий князь казнил Дмитрия и еще троих знатных пленников. Он сумел сделать главное – заставить Новгород признать себя подвластным Москве, дать ее князю суд в Новгороде, вместе с тем сохранив какие-то остатки городского самоуправления.

Однако через несколько лет выяснилось, что полностью уничтожить пролитовскую партию в Новгороде не удалось, и вновь московский князь отправился туда. Он провел в Новгороде несколько месяцев, разбирая жалобы местных жителей и приучая их к мысли, что московский князь является единственным и справедливым их защитником. И вновь, как только за князем захлопнулись городские ворота, новгородское боярство стало настойчиво добиваться контактов с Литвой, понимая, что остался, возможно, последний шанс. Это стало последней каплей, и в 1478 году Иван III совершил последний поход на мятежный Новгород.

Теперь уже на новгородцев обрушились репрессии: арестованы десятки бояр, и те, кто обвинен по доносу в принадлежности к заговору, пытаны и казнены. Марфа Борецкая была увезена в Москву, где ее казнили. Должности посадника и тысяцкого были окончательно ликвидированы, на их место сели московские наместники, а вечевой колокол Новгорода доставлен в Москву. Существует предание, согласно которому до Москвы довезти его не удалось: когда обоз с колоколом проезжал по Валдаю, колокол упал и разбился. Его остатки собрали и вылили из них сотни знаменитых валдайских колокольчиков, в звоне которых доныне слышен отзвук былой новгородской вольности. Несколько сотен новгородских семей были вывезены из города и поселены в других русских городах, в частности в Москве (считается, что именно они принесли в Москву название своей родной улицы – Лубянка). А на их место поселили москвичей и жителей других городов Московского княжества.

Поэтому процесс присоединения Новгорода занял не один год и заключался, конечно же, не в одной битве на реке Шелони. Однако сила традиций новгородской вольности была настолько велика и трудно преодолима, что московский князь, дабы не утратить доверия среди новгородского населения, вынужден был пойти на некоторые уступки. Иван III обещал не «выводить» больше никого в другие земли, не вмешиваться в дела о земельных вотчинах, сохранить местные судебные обычаи, не привлекать новгородцев к несению военной службы в «Низовской земле». Дипломатические отношения со Швецией велись через новгородских наместников. Таким образом, Новгородская земля вошла в Российское государство с живыми следами прежней автономии.

В 1485 году после двухдневного сопротивления сдалась войскам великого князя былая соперница Москвы – Тверь, и большинство тверского боярства перешло на московскую службу. В 1489 году к Русскому государству была присоединена и важная в промысловом отношении Вятка. Вместе с северными владениями Новгорода и Вятской землей в состав Российского государства вошли и нерусские народы Севера и Северо-Востока. В 1494 году между Российским государством и Великим княжеством Литовским был заключен мир, по которому Литва согласилась вернуть России земли в верховьях Оки и город Вязьму. Мир был закреплен браком литовского князя Александра Казимировича с дочерью Ивана III Еленой, через которую Иван III в дальнейшем получал подробную информацию о внутреннем положении Великого княжества Литовского. Однако даже брачные связи не спасли Москву от войны с Литвой (1500–1503), закончившейся поражением литовских войск. К Москве после войны отошли верхнее течение Оки, земли по берегам Десны с ее притоками, часть верхнего течения Днепра, города Чернигов, Брянск, Рыльск, Путивль – всего 25 городов и 70 волостей.

После падения Новгорода была предопределена судьба еще одного известного и старейшего северного города – Пскова, невзирая на то что он всегда сохранял верность Москве и поддерживал ее князей. В городе давно было неспокойно, население волновалось, что использовали московские бояре, внося раскол между простым населением Пскова и местными боярами. В начале XVI века стало ясно, что годы независимости Пскова сочтены. Один из псковских летописцев горько сетовал на то, что псковичи «не умеющу своего дому строити, а градом наряжати» и что погубило Псков «у вечьи кричание». В 1510 году в княжение Василия III (1505–1533) Псковская республика прекратила свое существование. Это присоединение было чисто формальным актом, Псков не проявлял никакого сопротивления, поэтому все свелось к тому, что в Москву из него был увезен вечевой колокол. Кроме того, по сложившемуся обычаю, 300 семей псковичей было перевезено на поселение в Москву (они поселились на улице Варварке в Зарядье), а 300 семей московских – в Псков.

В 1514 году в результате очередной (третьей) войны с Литвой в состав Московского государства вошел старинный русский город Смоленск, население которого само открыло ворота московским войскам. Великий князь Василий III дал городу жалованную грамоту, сохранившую элементы самостоятельности в суде и администрации. И наконец, в 1521 году перестало существовать находившееся в вассальной зависимости от Москвы Рязанское княжество (рязанский князь угодил в Москве в заточение), с присоединением которого объединение русских земель вокруг Москвы было в основном завершено, хотя следы раздробленности еще долго сохранялись в политическом строе и экономической системе Руси. Результатом этого объединения стало образование огромной державы, самой крупной в Европе. С конца XV века вместо названия «Русь» стало входить в обиход новое название государства – «Россия».

Политический строй

Политический строй Московского княжества XIV – первой половины XV века мало чем отличался от сложившейся в XII–XIII веках политической системы русских княжеств. Глава государства носил титул великого князя. Царем именовался ордынский хан, чем подчеркивалось его верховенство над Русью. В XV веке реальный объем власти московского государя постоянно возрастал, и задолго до получения официальной независимости государства источники, относящиеся к XV веку, называют его «царем и самодержцем» (выше говорилось, что титул «царя» прилагался в источниках уже к Дмитрию Донскому). Московский великий князь, как верховный собственник всей земли в княжестве, обладал высшей судебной и административной властью. При князе существовала Боярская дума, в состав которой входили наиболее знатные бояре, духовные лица. Большую роль играл московский тысяцкий – глава городского ополчения (должность тысяцкого упразднена в 1378 году). Члены Думы назначались великим князем. Боярская дума заседала, как правило, ежедневно в присутствии великого князя и решала вопросы внутренней и внешней политики. Формулой окончательного решения Думы были слова: «великий князь указал, и бояре приговорили». Впоследствии (в середине XVI века) круг участвующих в решении государственных вопросов сословий в Думе расширился за счет дворянства и верхушки купечества.

Боярство было очень многослойным. Само слово «боярин» производят от скандинавского корня, или от слова «болеть» (в смысле «заботиться»), или от слова «бой» с прибавлением прилагательного «ярый», и таким образом считается, что это слово произошло от отличившихся в боях военачальников. Боярство существовало уже в X веке, и, очевидно, к нему принадлежали не только военачальники. Позднее в боярстве складывается целая иерархическая лестница. Бояре были: государевы, удельных князей, патриаршие, новгородские (в эпоху независимости Новгорода) и прочие. Государевы бояре заседали в Думе, были главными начальниками в приказах, управляли важнейшими городами, например Новгородом и Киевом, назначались полководцами и послами в иностранные государства, а в отсутствие царя «ведали Москву». Число их при разных царях было неодинаково. Обыкновенное жалованье боярам было не более 700 рублей, и увеличивалось оно только за особенные заслуги.

Первую степень боярства составляли окольничьи. Обязанность их состояла в наблюдении за околицами, то есть границами государства. Они же заведовали пограничным судом и вели заграничную переписку, должны были присутствовать при судебных поединках для вынесения окончательных решений и сопровождали царей в походах.

Ко второй степени относились думные дворяне (учреждаются в 1572 году) – члены Боярской думы. Один из них избирался печатником, или хранителем государственной печати, и прикладывал печать к государевым грамотам. Жалованье их было не свыше 250 рублей.

Третью степень представляли стольники (упоминаются в первый раз в 1398 году) – «предлагатели яств», которые всюду ездили с князем или царем. Стольники также занимали разные государственные должности: заседали в Думе, назначались в войсковые судьи, в головы над дворянскими сотнями, у знамени, у «снаряда» (пушек), посылались в города воеводами. Из стольников избирались рынды – стройные и рослые люди, стоявшие по сторонам царского трона, по два человека, неподвижно. В походах и на охотах они вместе с подрындами носили за царем его оружие: пищаль, копье, самопал, рогатину и доспехи.

Четвертую степень составляли стряпчие (под стряпней подразумевалась не пища, а головной убор государя, его рукавицы, платок и посох). Когда царь находился в церкви или в каком-нибудь приказе, стряпня передавалась стряпчим для хранения. Из них стряпчие с платьем носили за царем одежду в его походах.

К пятой степени относились дворяне.

Шестая степень – жильцы, знатные молодые люди, обязанные жить в москве и быть готовыми во всякое время отправиться на службу. Они были своеобразным охранным войском Москвы, но их посылали и в походы, и из них же нередко избирали стряпчих, знаменщиков и других должностных лиц при государевом дворе.

Седьмая степень – дети боярские. Они считались ниже дворян и происходили из различных сословий: небогатых князей, детей священников и прочих. Детям боярским давался участок земли, и они обязаны были по приказу боярина в любой момент выйти на военную службу в полном вооружении и с запасами на целый год.

Отдельными городами и областями управляли наместники и волостели на принципах кормления, то есть получения доходов от населения. Жители вотчин были подсудны своим землевладельцам. Из вотчинной юрисдикции, как правило, исключались наиболее серьезные преступления – дела о «душегубстве», «разбое» и «татьбе с поличным», суд по которым вершил сам князь.

В составе Московского княжества в разные периоды существовали и удельные образования во главе со своими удельными князьями. В пределах своих уделов они обладали державными правами, но обязаны были подчиняться великому князю и выполнять его волю. Особенностью управления в XIV–XV веках было соединение княжеского вотчинного управления с государственным. Князь выступал прежде всего как владелец своего княжества на вотчинном праве.

Значительные перемены в системе государственного управления произошли в конце XV – начале XVI века. Иван III проводил политику возвышения и усиления власти великого князя. Бывшие до этого вольными слугами, бояре и князья теперь присягают на верность московскому князю и подписывают особые клятвенные грамоты. Переход боярина или князя на службу к другому государю рассматривается теперь как государственное преступление – измена. Великий князь стал налагать «опалы» на бояр, удаляя их от своего двора и тем самым от государственной службы, конфисковывать их вотчины, ограничивать или расширять привилегии землевладельцев.

Повышению авторитета великого князя московского способствовала женитьба Ивана III на племяннице последнего византийского императора Софии Палеолог. Отныне Московское государство рассматривается как преемник Восточной Римской империи (павшей в 1453 году) в мировой истории. В связи с этим Иван III принимает в качестве государственного герба России византийского двуглавого орла, вводятся новые, более пышные официальные одежды, напоминающие византийские императорские одеяния, появляется (по образцу византийского) чин коронования на великокняжеский престол (первым в русской истории был венчан на княжение 3 февраля 1498 года в московском Успенском соборе по византийскому чину внук Ивана III Дмитрий). Венчание подняло авторитет государя, который отныне ставил себя выше европейских королей.

Присоединение к Московскому княжеству великих и удельных княжений привело к тому, что князья и знать этих земель становились придворными великого князя. Отношения между различными группами знати регулировались при помощи системы местничества, при которой государственная должность была тем выше, чем старше и знатнее был род боярина. Знатность рода определялась как близостью того или иного рода к великому князю, так и давностью службы. Местнические порядки распространялись не только на процесс занятия должностей, но и на повседневную жизнь, например даже места рядом с государем за столом занимались боярами в строгом соответствии со своей родовитостью. Для того чтобы не возникало споров вокруг этого, заводятся специальные родословные книги. Если боярин считал себя ущемленным, то подавал царю челобитную с просьбой решить дело. Местничество было важной системой, благодаря которой распределялись посты, соответствующие им награды, права, обязанности и привилегии. Наиболее высокое место в этой иерархии занимали потомки русских и литовских великих и удельных князей – Рюриковичи и Гедиминовичи.

Главным органом власти по-прежнему была Боярская дума. Значительное влияние на политику московского государя также оказывали митрополит и Освященный собор – собрание высшего духовенства.

Существовали два общегосударственных органа – Дворец и Казна. Сначала это были органы вотчинного управления, но позже приобрели функции государственных. Дворец, возглавлявшийся дворецким, ведал личными землями великого князя. Впоследствии дворецкие рассматривали поземельные споры, судили население. После присоединения новых территорий или ликвидации уделов для управления этими землями создавались местные дворцы: новгородский, тверской, нижегородский и другие.

Казна, возглавлявшаяся казначеем, ведала не только финансовыми вопросами. Там хранились государственный архив и печать, так что Казна выполняла функции государственной канцелярии.

С усложнением системы государственного управления возникает необходимость в создании специальных учреждений, которые руководили бы отдельными группами дел: военными, финансовыми, иностранными, судебными и т. д. В органах дворцового управления начали образовываться особые ведомственные «столы», управляемые дьяками, впоследствии развившиеся в приказы, когда определенная группа вопросов поручалась («приказывалась») боярину с приданным ему штатом дьяков. Впервые приказы упоминаются в 1511 году, но, возможно, важнейшие из них, например Посольский, могли возникнуть и раньше. Для финансирования приказов им нередко давались в управление отдельные города и уезды, где они собирали в свою пользу налоги и пошлины.

Можно заметить сходство между словами «дьяк» и «дьякон» (младшая степень священства). Действительно, в дьяки, то есть чиновники приказа, не брали дворян и детей боярских, тем более выходцев из княжеских фамилий, а исключительно детей священников, и на протяжении XV–XVII веков эта практика сохранялась. Почему сложилась такая система? Во-первых, они все были грамотными: отец-священник, безусловно, знал грамоту сам (священником не мог стать неграмотный человек) и учил сыновей грамоте. Поскольку дети не всегда могли или хотели продолжить путь своих родителей, они, будучи грамотными людьми, представляли собой чрезвычайно ценный слой людей для чиновничьей работы. Боярин, который управлял приказом, фактически был только его главой и большую часть времени проводил в Думе. А непосредственную работу знал и вел дьяк.

На местах продолжала существовать старая система кормлений. Территория страны делилась на уезды, которые в основном совпадали с удельным территориальным делением. Уезды в свою очередь делились на волости и станы. Власть в уезде принадлежала наместнику, в станах и волостях – волостелям. В помощь им для выполнения судебных функций давались приставы и доводчики.

Судебник Ивана III

С целью введения единообразия в судебно-административную систему в 1497 году был составлен и принят общерусский Судебник. Выше говорилось о первом памятнике русского законодательства – Русской Правде. Нормы, зафиксированные в ней, действовали, скорее всего, с XII до начала XIV века, потому что ни о каких новых крупных юридических памятниках этого времени не известно. В XIV веке начинают появляться договорные грамоты великих московских князей с удельными князьями; помимо этого каждый князь оставлял и завещание – духовную грамоту. В XV веке появляются еще уставные и судные грамоты. Уставные – это Двинская и Белозерская грамоты, которые фиксировали вхождение данных территорий в Московское государство, подтверждали, что данная территория отныне является частью Московского государства. Судные грамоты содержат нормы судопроизводства, нормы наказания (в первую очередь следует отметить Новгородскую и Псковскую). Это основные юридические документы, созданные в XV столетии и предшествовавшие Судебнику 1497 года. Введение новой системы законодательства было необходимо еще и потому, что в конце XV века фактически существовало единое Русское государство и старые законодательные нормы Русской Правды стали уже не соответствовать требованиям времени.

Рукопись Судебника была обнаружена в 1817 году русским археографом и ученым П. М. Строевым. Любопытно то, что она сохранилась в единственном экземпляре, отсюда и значительный интерес к этому документу. В публикации 1873 года Судебник для удобства изучения был разделен на 68 статей, и это разделение сохранилось до настоящего времени.

Первая статья Судебника: «Судити суд боярам и околничим, а на суде быти у бояр и у околничих дьякам». Фактически дьяки вели все оформление дел, выдавали необходимые справки, в определенных ситуациях истолковывали закон. Следует отметить, что помимо приказных дьяков были думные дьяки, которые работали в Боярской думе.

Вторая статья говорит о том, что всех жалобщиков, которые приходят к боярам, не отсылать, а давать им управу, то есть все слои населения имели право требовать суда.

Третья статья: «А имати боярину и дьяку в суде от рублевого дела на виноватом, кто будет виноват. А боярину на виноватом два алтына, а дьяку осемь денег». Оплату судебных издержек было принято возлагать всегда на того, кто был признан виновным.

Судебник особо останавливается на посулах – денежных суммах, которыми оплачивался судебный процесс. К концу XV века посулы все чаще превращались в официальную форму взятки, в связи с этим в Судебнике посулы было установлено не принимать.

Ряд статей Судебника говорит о полевых пошлинах, взимающихся за «поле», то есть судебный поединок в виде кулачного боя. Вплоть до конца XV века сохранялся древний пережиток: кулачные бои были не просто забавой, а в определенных случаях разрешалось доказать собственную юридическую правоту в кулачном единоборстве. Существовали профессионалы кулачного боя, которые предлагали свои услуги по защите чести того или иного человека, если этот человек по различным причинам сам не мог биться. Православная церковь категорически выступала против таких поединков, считая их языческим обычаем, убитых не отпевали, а тех, кто убил, причисляли к убийцам. Судебник, фактически признавая правомочность «поля», определяет суммы, которые надо было платить за организацию поединка и ущерб, который понесли люди, так или иначе причастные к нему.

В Судебнике также содержатся статьи о «татьбе» (воровстве), неправом суде, бессудном списке, самопродаже в рабство, езде. «Татьба» делилась на две группы: просто воровство и воровство с элементами грабежа. Соответственно назначались и наказания: просто вор мог отделаться штрафом, тогда как грабители нередко бывали «казнены смертию». Статья «о езде» предусматривала выплату денег чиновнику из Москвы, отправленному для службы в другой город. Размер выплат зависел от расстояния.

Важнейшей статьей Судебника является известная 57-я глава «о крестьянском отказе»: «А христианом (крестьянам) отказыватися из волости, ис села в село, один срок в году, за неделю до Юрьева дни осеннего и неделю после Юрьева дни осеннего. Дворы пожилые платят в полех за двое рубль. а в лесех полтина. А которой христианин поживет за ким год да пойдет прочь, и он платит четверть двора, а два года поживет да поидеть прочь, и он полдвора платит; а три годы поживет, а пойдет прочь, и он платит три четверти двора, а четыре годы поживет, и он весь двор платит». Эта глава устанавливала Юрьев день (день памяти cв. Георгия) – 26 ноября, когда за неделю до этого дня и в течение недели после него крестьянин мог покинуть своего хозяина. В другие дни отныне это делать крестьянину запрещалось. Совершенно очевидно, почему в качестве перехода выделялся осенний Юрьев день: все полевые работы к этому времени уже завершались. Кроме того, за потерю работника крестьянин обязан был выплатить хозяину компенсацию. В лесах плата была дешевле, поскольку поставить двор проще: вокруг дров много. А в степную местность лес для постройки привезти надо издалека. Отсюда и разница в деньгах.

Разумеется, возникает вопрос: почему именно в это время возникает необходимость прикрепления крестьян к земле?

За огромный период, начиная с XIV и до конца XV столетия, в обществе произошли заметные изменения, среди которых самое главное – активное расслоение общества, выделение новых социальных групп. Часть удельных князей и их потомков в результате разрастания семей неуклонно беднеет. Шло бесконечное дробление уделов и вотчин, так как каждому наследнику должна была достаться хоть малая часть наследства. Уже в третьем-четвертом поколении закономерно должно было наступить обнищание определенной части знати. В результате к концу XV века сформировался довольно значительный слой общества, который, кроме благородного происхождения, больше ничего не имел за душой. Кроме того, с укреплением Московского государства все больше выходцев из Литвы и из Большой Орды едут в Москву на службу. Также большое количество удельных князей, теряя независимость в процессе присоединения их территорий к Москве, отправляется на службу к великому князю. На Руси начинает формироваться совершенно новое сословие – дворянство. Процесс складывания этого сословия окажется долгим и окончательно завершится лишь в XVIII веке.

Как начинался этот процесс? Все вышеуказанные категории людей – и обнищавшие, и лишившиеся земель, и приехавшие издалека – шли на службу к великому князю. Служба была трех видов: военная, придворная и гражданская. За службу жаловали землю или двор для получения дохода с крестьянских хозяйств, расположенных на этой земле, и человек именовался дворянином. Если дворянин покидал службу или умирал, то двор возвращался в государственную казну. Наследовать двор, в отличие от вотчины, было невозможно. Однако дворяне пытались закрепить двор за своей семьей. Если из-за старости, болезни или ранения дворянин освобождал место у великого князя, он старался устроить на это место своего сына. Таким образом, происходило наследование службы, а вместе с ней – и двора.

Как правило, в качестве двора выделялась одна деревня, в которой было 4–5 домов. Деревня в 20 домов считалась огромной. В таком дворе каждый крестьянин был на счету, и уход нескольких человек мог серьезно подорвать благосостояние дворянина. Поэтому, для того чтобы упрочить экономическое положение дворянского сословия, крестьян начинают прикреплять к земле. Следует подчеркнуть, что лично крестьянин оставался независимым, не превращался в раба конкретного хозяина. До определенной степени положение крестьянина и дворянина уравновесилось: крестьянин был отныне прикреплен к земле, дворянин – к государственной службе. Однако дворянин, в отличие от крестьянина, не платил подати в казну. Таким образом, 57-я статья Судебника явилась следствием зарождения новой социальной группы русского общества – дворянства.

Освобождение Руси от ордынской зависимости

Окончательное освобождение Руси от ордынской зависимости произошло ровно через сто лет после Куликовской битвы. Хотя указанная битва явилась причиной серьезных внутренних изменений в русском обществе, на политической ситуации это не отражалось еще несколько десятилетий. Следует напомнить, что лишь два года после Куликовской битвы Русь была относительно свободной, нашествие Тохтамыша на Москву и ее сожжение возвратило прежнюю зависимость. Ослабленная после Куликовского сражения Русь не могла сопротивляться. Затем в 1408 году был поход на Русь Едигея, и московскому князю Василию Дмитриевичу вновь пришлось платить дань и ездить в Орду. И только лишь после смерти Василия Темного в 1462 году происходит определенный перелом в отношениях с монголами.

Собственно Золотой Орды в княжение Ивана III уже не существовало. После ее распада возник ряд самостоятельных государственных образований. Та Орда, которая теперь фактически занимала место бывшей Золотой, была значительно меньше, но называлась Большая Орда. Исследователи также отмечают, что к этому времени монголы из кочевников постепенно становятся оседлым земледельческим народом. В это же время выделяются Крымская и Астраханская орды, появляются отдельно существующие Сибирские – Тюменская, Ногайская и другие, которые впоследствии будут еще долго представлять опасность для границ России.

В 1480 году хан Ахмат, властитель Большой Орды, заключив союз с польско-литовским королем Казимиром IV, решил совершить набег на Москву, чтобы восстановить прекращенную Иваном III за несколько лет до этого выплату дани. Положение усложнялось вспыхнувшим мятежом удельных князей – братьев Ивана III, недовольных усилением власти великого князя.

Иван III хорошо знал о планах Ахмата. Понимая, что хан вступил в союзнические отношения с Литвой и справиться с этим альянсом будет сложно, он постарался обезопасить себя прежде всего от литовского короля. Иван III проявил незаурядное политическое мастерство и сумел «побить одних татар при помощи других». Он заключил союз с противником Ахмата крымским ханом Менгли-Гиреем, который вторгся в украинские владения Казимира IV и тем самым не дал ему выступить на помощь Ахмату. Одновременно Ивану III удалось ликвидировать и опасный мятеж удельных князей.

Летом 1480 года, когда стало известно, что монголы двинулись к московским границам, русское войско заняло позиции на южных рубежах Московского государства, которые проходили по течению реки Оки. Крайним левым флангом стала Коломна, были укреплены Серпухов, Боровск, Кашира и все те места на Оке, где есть броды. Сам великий князь находился в Коломне, его сын – в Серпухове, прочие воеводы в других крупных городах. Монголы, подойдя к Оке, не смогли переправиться и были вынуждены продвигаться по правому берегу до литовских пределов, где перешли Оку. Затем двинулись уже вдоль берега Угры, а с противоположного берега им грозили русские отряды и заставы, которые не давали возможности подойти ни к одному броду.

В разгар этих событий Иван III неожиданно приехал в Москву, что вызвало большое недоумение. Он приехал один, без войска, и это породило тревожные предположения, что князь бежал. Было известно и то, что его старший сын Иван Молодой отказался ехать в Москву и остался со своим полком на театре военных действий. Оказавшись в городе, Иван III начал принимать меры для обеспечения безопасности Москвы, и самое гнетущее впечатление на московское население оставил его приказ вывезти из города казну, а великой княгине Софье Фоминичне ехать на север, к Белоозеру. Так обычно делали, когда город готовили к сдаче, и это вызвало единодушное возмущение горожан. Наиболее ярко выразил свой протест против действий великого князя архиепископ Ростовский Вассиан (Рыло). Он находился в тот момент в Москве, встречал Ивана III вместе с митрополитом и сказал князю очень резкие слова о том, что ему надлежит делать: заботясь о своем народе, своей земле, князь должен идти на врага, а ни в коем случае не уступать. Можно предположить, что в окружении Ивана III было немало людей, которые предлагали заключить с монголами мир или, как бывало, откупиться от них, то есть избрать традиционный путь и избавиться от ордынцев при помощи чисто дипломатических усилий. Ивану III пришлось возвращаться к войску.

Сам Ахмат, удерживаемый все это время русским войском, понял, что ему не удастся переправиться по воде, и решил ждать наступления морозов, поскольку уже пришла осень, а монгольской коннице гораздо легче было перейти реку по льду. Расчет Ахмата послужил толчком к очередной попытке переговоров между Иваном III и монгольской стороной. Однако, как только в Москве стало об этом известно, архиепископ Вассиан отправил на Угру свое знаменитое послание, в котором в непримиримом тоне потребовал от Ивана III боевых действий, ни в коем случае не уступок своим злым советникам. «Ты, государь, повинуясь нашим молениям и добрым советам, обещал крепко стоять за благочестивую веру нашу православную и оборонять свое отечество от басурман. Льстецы же нашептывают в ухо твоей власти, чтобы предать христианство, не считаясь с тем, что ты обещал. А митрополит со всем священным и боголюбивым Собором тебя, государя нашего, благословил на царство и к тому же так тебе сказал: „Бог да сохранит царство твое силою Честнаго Креста Своего“… Ныне же слыхали мы, что басурманин Ахмат уже приближается и губит христиан и более всего похваляется одолеть твое отечество. А ты пред ним смиряешься, и молишь о мире, и послал к нему послов. А он, окаянный, все равно гневом дышит и моления твоего не слушает, желая до конца разорить христианство. Но ты не унывай, но возложи на Господа печаль твою, и он тебя укрепит, ибо Господь гордым противится, а смиренным дает благодать. А еще дошло до нас, что прежние смутьяны не перестают шептать в ухо твое слова обманные и советуют тебе не противиться супостатам, но отступить и предать на расхищение врагам словесное стадо Христовых овец. Подумай о себе, о своем стаде, к которому тебя Дух Святый поставил. Что советуют тебе эти обманщики лжеименитые, мнящие себя христианами? Одно лишь: побросать щиты и, нимало не сопротивляясь этим окаянным… предав христианское отечество, изгнанниками скитаться по другим странам. Подумай же, великоумный государь, от какой славы к какому бесчестию сводят они твое величество».

Судя по данному отрывку, в окружении князя были люди, которые исходили из чисто личных интересов. Нужно помнить, что обстановка в то время на Руси была очень неспокойной: собственный сын Ивана III желал сражаться с монголами и был против переговоров, Москва после действий великого князя была на грани паники, а хуже паники в ответственную минуту ничего не могло быть. Вассиан понимал, что его «полемика» с великим князем привлекла огромное внимание, что его послание сделается достоянием очень многих людей.

Когда наступили холода, Иван III со своими воеводами, видя, что со дня на день река встанет и сделается проходимой для монгольской конницы, принял очень важное в стратегическом плане решение. По его приказу русские войска покинули свои места вдоль течения реки и, не теряя боевых порядков, отошли вглубь, объединившись в одно большое войско около Боровска. Великий князь опасался, что растянутая линия войск может не удержать массированного удара монгольской конницы, а собранное воедино московское войско будет успешно противостоять нападению.

Некоторыми людьми это отступление от Угры было принято за бегство, и кое-где среди населения и даже среди ратников возникла паника. Однако дальше произошло странное и удивительное событие. Когда Угра наконец замерзла и наступил момент для решающего удара Ахмата, монголы, развернувшись, начали стремительно отступать. Разграбив те литовские земли, которые оказались по дороге, Ахмат стремительно отошел к Донцу, чтобы встать там на зимовку. Вскоре к месту зимовки подошла Тюменская орда, возглавляемая ханом Иваком, и Ахмат был Иваком убит. Это событие явилось концом стояния на Угре и формальным окончанием монгольской власти над Русью. Однако, как уже говорилось, борьба с ханствами, появившимися на развалинах Орды (Крымским, Казанским, Астраханским), продолжалась еще длительное время.

Русская церковь

Русское государство со времени Крещения Руси было неотделимо от церкви, а церковь – от государства. Идеи православия с самого момента Крещения Руси стали не только неотъемлемой частью русского общественного сознания, но и главной опорой, на которой базировалось большинство направлений как внешней, так и внутренней политики Руси вплоть до начала XVIII века. Исторические судьбы русского народа всегда были связаны с историей православия, и это необходимо признать как аксиому.

Конец XIII – начало XIV века – это особый период, когда главную роль в сохранении Русского государства играли не столько князья, сколько митрополиты. После разгрома монголами основных городских центров Руси духовные и политические процессы, которые шли в русских землях, были сильно заторможены. Отдельные княжества были просто стерты с лица земли, другие находились в сильном упадке, истреблены и уведены в рабство тысячи людей, захирели ремесла, разрушилась торговля. Связи между княжествами настолько ослабли, что Юго-Западная Русь откололась от остальной части единой некогда Руси. И Церковь в этот период стала силой, которая сохранила единство и влияние во всех землях, продолжая духовно объединять их. В этих условиях особая ответственность за судьбы православной церкви, людей и всего Русского государства легла на плечи тех, кто возглавлял Церковь, – митрополитов Кирилла, Максима, Петра и других. Митрополиты были людьми разных национальностей (русские и греки), характеров, разной степени одаренности и образованности. Однако в политике они вели линию, направленную на сохранение государственности. Во многом именно первосвятители Церкви сумели выстроить объединительную политику московских князей.

В самом начале монгольского нашествия Церковь возглавлял митрополит Иоасафа, бесследно исчезнувший в круговерти страшных событий 30-40-х годов XIII века. Вскоре князь Даниил Галицкий провел выборы нового митрополита, которым стал один из галицких игуменов Кирилл (1242–1281). Несколько лет в суматохе тех событий он не был официально утвержден Константинополем, но затем, после визита в Грецию, признан законным главой Церкви.

О митрополите Кирилле известно немного, но мы знаем, среди прочего, что он постоянно разъезжал по Руси, посещая города, монастыри, села и деревни. Это было нарушением традиции: в домонгольский период митрополиты обычно не покидали Киев. Однако после монгольского нашествия было не до соблюдения официальных правил. Русская земля была страшно разорена, сотни церквей и монастырей были ограблены и лежали в развалинах, а их духовенство и монашество разбежалось или было перебито. Среди «мерзости запустения», царившей в Русской земле, начинают вновь воскресать языческие обычаи, обряды, игрища, расшатывается нравственность. Именно поэтому митрополит постоянно в разъездах: он рукополагает священников, освящает оскверненные храмы, служит и проповедует, помогая русским людям преодолеть страшный упадок духа и отчаяние.

В 1274 году во Владимире состоялся церковный Собор, на котором был избран епископ города Владимира. Им стал знаменитый проповедник Серапион Владимирский. Важное значение имели «Правила митрополита Кирилла», принятые на Владимирском соборе. В них митрополит не стеснялся открыто говорить о самых сложных проблемах, назревших в обществе. «Приде бо в слухе нашем, яко неции от братиев наших дерзнувше продати священный сан», – в первом правиле речь идет о распространении в среде духовенства симонии – поставлении в священники или епископы за деньги, что всегда считалось в Церкви одним из наиболее тяжелых преступлений. Второе правило сообщает о частых нарушениях в чине крещения детей и взрослых, что, очевидно, было связано как с гибелью значительного числа священных книг (рукописные книги в тех условиях быстро восполнить было непросто), так и с тем, что на место выбитого духовенства пришло много людей, которым не у кого было учиться.

Третье правило Собора запрещает кулачные бои, нередко кончавшиеся убийством одного из участников и сильно распространившиеся в тот период. Пятое правило свидетельствует о сильнейшем падении нравственного уровня духовенства: среди многих священников сложился обычай начинать праздновать Пасху с Вербного Воскресенья (за неделю до Пасхи) и напиваться так, что всю Страстную неделю не совершать служб. И митрополит строго осуждает эту недопустимую «традицию». Седьмое и восьмое правила говорят о языческих обычаях «русалиях», существовавших еще в IX веке. «Русалии» сводились к тому, что после ритуальных плясок раздетые донага парни и девушки предавались разврату. Теперь они кощунственно справлялись в Пасхальную ночь.

Таким образом, сам первосвятитель Русской церкви, посетив сотни городов, сел и храмов, констатировал серьезный духовный упадок общества. Святитель Кирилл понимал, что материальные богатства восстановить гораздо легче, чем духовный потенциал. И если сейчас не остановить или хотя бы не замедлить духовное разложение общества, то через десять – пятнадцать лет вырастет поколение, которое уже не будет помнить нравственных устоев. «Русалии», кулачные бои, симония и многое другое будут считаться не нарушением норм церковной жизни, а самой нормой жизни. А следом за этим придется оставить надежду на освобождение из-под власти монголов и восстановление былого могущества Руси и Церкви: опустившиеся, бездуховные люди обычно становятся равнодушными ко всему, что не касается непосредственно их, утрачивают естественные для человека понятия «честь», «достоинство», «Родина». Именно поэтому митрополит постоянно в пути: он понимал, как нужно сейчас людям слово первосвятителя, не только ободряющее, но и жестко осуждающее и запрещающее. Неудивительно, что жизнь митрополита оборвалась в дороге: он заболел, остановился в Переяславле и через некоторое время умер.

Преемником Кирилла стал митрополит Максим (1285–1305), грек по национальности, что не мешало ему чувствовать свою ответственность за историческую и духовную судьбу Руси и Русской церкви. Понимая, что Киев все больше остается на обочине истории Русской земли, что центр Руси сместился далеко на северо-восток, в 1299 году он принимает решение перенести митрополичью кафедру из Киева во Владимир. Значение этого шага его потомкам предстоит оценить спустя несколько десятков лет. «С этого момента история Руси, – говорит историк М. Воробьев, – духовная и политическая – созидается на северо-востоке. И хотя один из галицких князей пытался создать свою митрополию, которая просуществовала всего два или три года, но центр духовной жизни в Галиче так и не сложился. Мы знаем и то, что постепенно Южная Русь утратила свою государственность и вошла в состав Польши и Литвы. В XIV веке уже нет Галицко-Волынского княжества, а есть Великое княжество Литовское, которое впоследствии сольется с католической Польшей. И не последней причиной такого поворота событий стало перенесение митрополичьего престола».

После смерти Максима на его место был избран игумен Петр (1308–1326), впоследствии ставший первым московским митрополитом. Святитель Петр был известен и как замечательный проповедник, и как выдающийся иконописец: в Успенском соборе Московского Кремля и сейчас можно видеть его икону «Успение Богоматери». Известно, что именно митрополит Петр вновь перенес митрополичью кафедру – на этот раз из Владимира в Москву. Окончательным толчком к этому решению послужил конфликт Москвы и Твери. В это время великим владимирским князем был тверской князь Михаил, недовольный тем, что Петр поставлен на первосвятительскую кафедру не по его выбору. Вскоре в городе Переяславле был организован суд над митрополитом, которому было предъявлено надуманное обвинение в симонии (до сих пор на месте княжеского терема, где происходил суд, в Переславле-Залесском стоит красивый шатровый храм Петра-митрополита). Однако доказать вину митрополита не удалось, и Петр был оправдан.

Не последнюю роль в его оправдании сыграл московский князь Юрий Данилович, яростно защищавший святителя на суде, и тот не забыл помощи. В отличие от тверского князя, Юрий прекрасно понимал, насколько важны в это сложное время помощь и поддержка главы Церкви. После гибели Юрия в Орде новый московский князь Иван Калита продолжил политику своего предшественника, и она увенчалась успехом: в 1326 году Москва стала местопребыванием русских митрополитов и центром русского православия и остается этим центром доныне. В том же году митрополит Петр окончательно поселился в Москве. Святитель заложил здесь новый каменный собор Успения Богоматери и произнес знаменитое пророчество о Москве: «Град сей будет славен во всех градах русских, и святители будут жить в нем, и взойдут руки его на плечи врагов его, и прославится Бог в нем. Еще же и мои кости в нем положены будут».

Исполнение той части предсказания, что относится к самому митрополиту, наступило в декабре того же 1326 года. Вскоре он был причислен к лику святых и стал первым в числе небесных покровителей Москвы, а первосвятительский посох (сохранившийся до наших дней) из его рук перешел к митрополиту Феогносту (1328–1353), при котором за Москвой окончательно и навечно утвердился митрополичий престол. В Кремле, неподалеку от нового Успенского собора, возникло митрополичье подворье – резиденция главы Русской православной церкви. Феогност, как и Максим, прибывший из Греции, сумел многое сделать за время своего пребывания на митрополичьем престоле. Он подружился с иноком Алексием (будущим святителем Московским) и приблизил его к себе, подготовив таким образом достойного продолжателя своего дела. Митрополит также неоднократно ездил в Орду. Памятуя, что монголы не облагали податями духовенство и тех людей, которые числились за митрополитом, первосвятитель постоянно увеличивал свои земельные владения и тем самым выводил людей из-под монголо-татарской зависимости. Феогност делил с князем Симеоном тяготы управления государством и скончался от чумы почти в одно и то же время с князем.

При необходимости русские митрополиты оказывали содействие московским князьям деньгами, властью, авторитетом. Так, в малолетство князя Дмитрия Ивановича митрополит Алексий фактически был главой Московского княжества, и возвращение в руки московского князя ярлыка на великое княжение владимирское является во многом его заслугой. На деньги митрополита Алексия и Церкви строилась первая каменная крепость Руси – Московский Кремль. Поддержку малолетнему Василию II оказывал и митрополит Фотий.

Таким образом, XIV век стал удивительным временем, когда совершенно разные по духу, характерам, жизненным судьбам правители государства и Церкви шли вместе, не притязая на чужую власть, к единой цели восстановления независимости Руси и ее единства. Именно поэтому попытка Дмитрия Донского подчинить себе Церковь, поставив митрополитом бывшего коломенского священника Митяя, закончилась безрезультатно. Притязания княжеской власти не были поддержаны ни константинопольским патриархом, ни большинством русского духовенства, а внезапная смерть Митяя во время путешествия в Константинополь, где его должны были утвердить в качестве митрополита, была воспринята обществом как закономерный финал.

XIV столетие стало для Руси временем политического и духовного становления. В это время на Русь с Афона проникает исихазм – движение «умной молитвы», или «умного делания», оказавшее сильнейшее влияние на формирование особого типа национального сознания Руси. Исихазм рассматривал человека как микрокосма, отражающего всю разнообразнейшую природу окружающего мира – Макрокосм, и тем самым акцентировал внимание на личности человека, его внутреннем духовном мире, состоянии чувств. Огромное значение исихасты придавали молчанию, считая, что только в молчании возможно подлинное постижение Бога.

Исихазм помог сформировать отношение к тем бедственным переменам, которые произошли в это время, и определил направления путей поиска выхода из кризиса. К концу столетия исихазмом уже пронизывается вся русская общественная мысль, а также стиль и форма искусства той эпохи: литература, иконопись, духовное пение. Духом подвижничества питается вся жизнь русского общества, вдохновляется им и отображает его – дух преподобного Сергия Радонежского и его учеников. Это был период, когда накопленный в предыдущие столетия духовный опыт Константинополя стал активно воплощаться в жизнь.

Восприняв нашествие монголов как наказание за грехи, за губительную междоусобную раздробленность, русское общество осознало необходимость покаяния. Проблема покаяния перестает быть делом отдельной личности и становится общенародной задачей. Развивается новый вид подвижничества, прежде почти не встречавшийся на Руси, – пустынножительство. В домонгольской Руси почти все монастыри были городскими или пригородными. Большинство же святых монгольской эпохи уходит из городов в пустыню и этим поднимает русскую духовную жизнь на недосягаемую высоту. Стремлением к покаянию объясняется также активное строительство новых монастырей в этот период (более ста), в то время как их число с момента Крещения Руси не превышало шестидесяти.

XIV век – это время преподобного Сергия Радонежского, величайшего русского святого, основателя собственно русского монашества. Его значение для русской истории, культуры, духовной жизни исключительно велико. «От преподобного Сергия многообразные струи культурной влаги текут, как из нового центра объединения, напаивая собой русский народ и получая в нем своеобразное воплощение, – писал священник П. Флоренский. – Вглядываясь в русскую историю, в самую ткань русской культуры, мы не найдем ни одной нити, которая не приводила бы к этому первоузлу; нравственная идея, государственность, живопись, зодчество, литература, русская школа, русская наука – все эти линии русской культуры сходятся к Преподобному. В лице его русский народ сознал себя; свое культурно-историческое место, свою культурную задачу и тогда только, сознав себя, получил историческое право на самостоятельность. Куликово поле, вдохновленное и подготовленное у Троицы, еще за год до самой развязки, было пробуждением Руси как народа исторического».

Биография преподобного Сергия хорошо изучена, и нет нужды специально рассматривать ее. Но если к ней приглядеться внимательно с точки зрения современного человека, то можно найти полное противоречие с теми идеалами, которые сегодня предлагаются. Можно ли назвать с точки зрения современного человека преподобного Сергия героем? Вождем? Конечно нет. Герой всегда рвется быть первым, он успешен, знаменит и богат, поражает и потрясает, он требует поклонения или на худой конец почтения и уважения. Он образец счастливой жизни и беспечального бытия. С этой точки зрения преподобный Сергий являет нам полную противоположность. Он идет не к людям, не в дома, не на стогна града и площади, не произносит, как Савонарола, пламенных речей, а «в молчании уст» уходит от людей в лесную чащу, и даже когда к нему приходят первые последователи, старается уговорить их не оставаться с ним.

Он, игумен монастыря, строит у своего же монаха крыльцо за решето плесневелого хлеба, голодает вместе со всеми, носит рваный подрясник и так заурядно выглядит, что его не узнают пришедшие в обитель люди. Он спокойно отказывается от должности митрополита, то есть главы Церкви, должности, которая принесла бы ему почет, славу, возможности и доходы, а когда на его игуменство замахнулся собственный брат Стефан, преподобный, «никем не замеченный», в тот же вечер тихо покинул монастырь и пошел за десятки верст, ночуя в поле и где придется, пока не дошел до реки Киржач, где на пустом месте основал новый монастырь и начал все заново. Преподобный Сергий стал образцом, светом во тьме для сотен своих современников гораздо раньше своей кончины, а для миллионов людей (включая живущих ныне) – тем самым живительным источником, к которому припадают в печали и радости. Стал самым лучшим образцом для подражания, когда благое молчание превращается в несокрушимую силу, когда слабость, смирение, уступчивость не отталкивают, а ведут за собой. И этим задал очень интересную, парадоксальную парадигму русского национального характера, когда все часто делается наоборот, от противного, через уверенность всех, что «сделать это невозможно».

Поэтому основанный им монастырь, Троице-Сергиева лавра, стал «русским Иерусалимом». Именно отсюда, по словам Г.П. Федотова, «по двум направлениям побежал духовный поток: на юг, в Москву, в ее городские и подмосковные монастыри, и на север, в лесные пустыни по Волге и в Заволжьи…». Преподобным Сергием лично и его учениками основаны десятки монастырей, среди которых и ныне существующие Песношский, Обнорский, Кириллов, Ферапонтов, Прилуцкий, Махрищский, Авнежский, Симонов, Андроников, Сторожевский, Высоцкий, Лужецкий, Голутвинский, Нерехтский и многие другие. Так родилась уникальная, по выражению А.Н. Муравьева «Русская Фиваида», где окончательно сложилось уникальное русское монашество, завершившее византийскую и южную традицию и открывшее новую эпоху подвижничества. Именно благодаря преподобному Сергию только монастырями и храмами – без единого выстрела – были освоены и по сути присоединены к Русскому государству огромные пространства Русского Севера – случай беспрецедентный и уникальный и, как ни странно, почти не привлекавший внимания исследователей.

Значительные перемены в положении Русской церкви произошли в XV веке. Параллельно с процессом освобождения Руси от монголо-татарского ига в это время все более обостряются отношения между Византией и Русью. Создается впечатление, что Русь сознательно отделяет себя от всех остальных православных, все настойчивее утверждаясь в собственной духовной чистоте и избранничестве и подозревая других в «отступничестве». Растет неприязнь ко всему западному в целом, особенно проявляющаяся в религиозной сфере (существовало убеждение, что с «латинами», католиками, нельзя было даже есть и пить из одной посуды). Мысль об исключительности, богоизбранности Москвы и Руси как хранительницы православных обычаев и обрядов, уже оформлявшаяся в XIV веке, окончательно утверждается после заключения Флорентийской унии (союза). С этого года пути Москвы и Константинополя окончательно расходятся.

Погибавшая под ударами турок-османов Византия пошла на заключение церковного союза с римским папой (на котором настаивал папа), рассчитывая на помощь западноевропейских держав в защите Константинополя. Уния была заключена в 1439 году на Соборе во Флоренции. Условиями ее было признание верховного главенства римского папы, принятие католических догматов при условии сохранения православных обрядов и богослужения. Митрополит Исидор (1437–1441), поставленный в Константинополе предстоятелем Русской церкви, отправился, невзирая на отговоры великого князя, на Флорентийский собор, на котором константинопольским патриархом и Исидором уния была подписана. Один из спутников Исидора, ужаснувшись сделанному, бежал и раньше его прибыл в Москву. Поэтому, как только Исидор вернулся и прочел акт о заключении унии, он был брошен в темницу, откуда бежал в 1441 году в Рим. Сам Флорентийский собор был воспринят на Руси как измена православию со стороны Константинополя, и это дало основание и повод провозгласить независимость Русской церкви от Константинополя, или автокефалию. Требование об автокефалии, направленное в Константинополь из Москвы, было составлено в такой форме, что не согласиться Константинопольской церкви было невозможно. В 1442 году Собором русских епископов в Москве был поставлен в митрополиты Рязанский епископ Иона (1442–1461), выбранный на митрополию по рекомендации великого князя без санкции Константинопольского патриарха.

Прошло около полутора десятков лет, и в Москве стало известно о падении Константинополя. Византийская империя, а вместе с ней и центр мирового православия перестали существовать. 29 мая 1453 года султан Османской империи Мехмед II после двухмесячной осады взял штурмом Константинополь. У 24-летнего султана было трехсоттысячное войско, число же защитников города не превышало пяти тысяч. Жители Константинополя надеялись на мощные стены и «греческий огонь» – зажигательную смесь для уничтожения кораблей. Папа, на которого некогда возлагались такие надежды, прислал два корабля и около двухсот человек, что можно было воспринять как издевательство.

Город взяли измором: рвы вокруг городских стен были завалены трупами нападавших, от невыносимого смрада защитники теряли сознание. Решительный штурм начался в ночь на 29 мая; накануне император Константин XII Палеолог обошел строй, попрощался со своими оставшимися в живых воинами и попросил у них прощения за то, что не смог спасти город. Пробив стены, турки ворвались в Константинополь. Все защитники погибли, императора опознали в груде трупов лишь по пурпурным сапожкам. Резня и грабежи продолжались три дня. Потом султан объявил, что византийцы могут жить в городе и поклоняться своему Богу. При этом главный храм Святой Софии, где турки перебили и пленили сотни горожан, был превращен в мечеть. Сам город переименовали в Стамбул – от греческого «стан полин» (так называли одну из дорог, ведущих в Константинополь со стороны турецкой Малой Азии).

Год спустя митрополит Иона писал: «Попущением Божиим, грех наших ради… взяли безбожные турки Богом хранимый Константиноград». Падение Константинополя было воспринято Русью как наказание за грехи и явилось толчком к осмыслению современниками роли Руси в историческом процессе и осознанию того, что Русь осталась единственной православной державой и должна стать наследницей Византии – центром мирового православия. Огромное количество сочинений XV, XVI и XVII столетий, обсуждающих события Флорентийского собора и 1453 года, ясно показывают, что для русского общества XV и последующих веков падение Константинополя и предшествовавшая ему Флорентийская уния были предостережением и наглядным примером. Именно поэтому на протяжении столетий те трагические события не утрачивали своей остроты, русское общество искало в них ответы на многие вопросы, оглядываясь назад, постоянно видело ту границу, которая навсегда отделила Русь от всего остального мира.

Русская культура в XIV–XV веках

Московские князья стремились превратить Москву не только в политический, но и культурный центр Руси. Уже при Иване Калите в Москве возобновляется каменное строительство, и основанный им в Кремле Спасский монастырь становится центром летописания и книжности. В середине XIV века на Руси появляется бумага – более дешевый и удобный материал для письма, нежели дорогостоящий пергамент, что способствовало умножению числа рукописей и книг. До наших дней сохранилась одна из древнейших московских рукописей, написанных на бумаге, – договор детей Ивана Калиты о совместном владении Москвой. В это же время возникла особая московская школа письма, о чем говорит уникальный памятник древней русской письменности – Сийское Евангелие 1339 года, «написанное повелением чернеца Анания в граде Москве». Неудивительно, что Москва превратилась в один из крупнейших русских центров книжного дела, книжного рукописания, поскольку печатать книги в то время еще не умели.

В те времена к книгам относились с величайшим уважением, их берегли, реставрировали, передавали из поколения в поколение. Если у человека было 30 или 40 книг, то считалось, что он обладает огромной библиотекой. Переписка книг всегда была делом богоугодным, ею занимались люди самых различных сословий – от князей до монахов. Практически во всех московских монастырях шла переписка книг, но из их числа, несомненно, выделяются две обители: Чудова и Андроникова, в которых сложились целые школы писцов. При этом на написание одной книги уходило до нескольких лет. После того как книга была закончена, она богато украшалась миниатюрами и заставками, получала деревянную, обтянутую кожей обложку с замками (чтобы книга не раскрылась случайно).

В Москве того времени не редкость было знание иностранных языков. Поэтому в монастырях занимались также переводами книг с других языков. Невзирая на тяжелые времена зависимости от монголов, Москва продолжает поддерживать отношения со многими далекими центрами книжности, главным из которых был Афон (святая гора) – полуостров в Эгейском море, покрытый целой сетью древнейших греческих (а позднее и русских) православных монастырей. Оттуда поступают в Москву исторические сочинения, тексты Ветхого и Нового Завета, которые переводятся, переписываются и распространяются как в Москве, так и далеко за ее пределами.

Литература

Может возникнуть вопрос: а была ли в Москве собственная литература? Ведь до сих пор речь шла только о переписке и переводах книг. Конечно, была. Она не имела столь глубоких корней, как новгородская, и, кроме того, в связи с трагическими монгольскими разорениями XIII века получила возможность развиваться лишь во второй половине XIV столетия, но литературные памятники, дошедшие до нас, настолько ярки, что заставляют забыть многие невзгоды и неудачи, которые пришлось ей пережить на своем веку. Только начав складываться, московская литература разделяется на несколько жанров.

Одним из самых распространенных в то время на Руси был жанр житий, то есть жизнеописаний святых подвижников. В житиях святых отражались все сложности и перипетии того времени, особенности исторической эпохи, невзгоды и бури, проносившиеся над Русью. И тем отчетливее, рельефнее воспринимался образ святого, которому было посвящено житие, поскольку нельзя было не заметить резкого контраста между земным и небесным, не задуматься над тем путем, который выбрал подвижник. Описывая труды святого, житие сострадало читателю, становилось понятнее и ближе, поскольку не было на Руси человека, кто «в поте лица своего» не ел бы хлеб свой. Изображая же молитвенные подвиги угодника Божьего, житие давало надежду, указывало путь, поучало, наставляло. Поэтому жития на Руси всегда пользовались большой любовью людей, многократно переписывались. Жанр житий представлен и в памятниках московской литературы: «Житие великого князя Дмитрия Ивановича Донского», «Житие святителя московского митрополита Алексия» и «Житие святителя московского митрополита Петра».

Летопись продолжала и в XIV веке быть ведущим разделом русской литературы. Со второй половины XIV века московское летописание приобретает общерусский характер и, следовательно, проводит идею преемственности власти московских князей от великих князей киевских и владимирских, ведущей роли Москвы в объединительном процессе и сопротивлении монголам. Москва была крупным центром летописания: в 1408 году в столице создается так называемый «Свод митрополита Киприана», а в 1418 году – «Свод митрополита Фотия». И наконец, как бы подводя итоги многолетнего становления Москвы и как крупного города, и как столицы известнейшего государства, в 1480 году – знаменательном году для всей Русской земли – создается «Московский летописный свод». Необходимо помнить, что московские летописи были не просто перечнем событий – они включали в себя многочисленные повествования и сказания о крупнейших событиях русской истории, о путешествиях, подвигах, героях своего времени. Именно поэтому в составе летописей находятся и «Повесть о Тохтамышевом нашествии», и «Хождение Пимена в Царьград», и знаменитая «Задонщина», и «Сказание о Мамаевом побоище».

Появляются в московской литературе и особые произведения, называемые хронографами. Это были уже не просто летописи – обычные перечисления событий по годам. В хронографах излагались события из истории других стран и делались попытки их осмысления, но самое главное – в них история Руси начинает уже рассматриваться как неотъемлемая часть мировой истории, как необходимое условие существования всего мира. В хронографах ярко отражается становление русского национального самосознания, чувство любви и гордости за свою землю.

Архитектура

В XIV–XV веках формируется московская архитектурная школа. Это время стало эпохой, когда в Москве и за ее пределами созидались величественные стены и соборы, знаменующие духовное и политическое возрождение Руси. Хорошо известно, что московский архитектурный стиль уходит корнями во владимиро-суздальское зодчество. Именно оттуда были заимствованы план, материал, способ кладки и многие архитектурные формы.

План московских храмов того времени был очень прост: это прямоугольник, почти квадрат, с четырьмя внутренними столбами и тремя примыкающими алтарными полукружиями, или апсидами. Такой храм, как правило, был невелик и имел одну главу, а строился из больших белокаменных блоков. Входы в храм делались с трех сторон и украшались так называемыми перспективными порталами – рядами узких колонн с двух сторон, располагавшимися вертикальной лесенкой и как бы сужавшими вход. Посередине эти колонны прерывались каменными шарами, получившими название «дыньки» и составляющими одну из характерных особенностей московского зодчества.

Первые каменные храмы Москвы – приземистые, низкие, темные, с маленькими оконцами – не отличались великолепием и пышностью, но они были гордостью современников и ярким свидетельством духовного роста и все возрастающего политического могущества города. Такими они оставались до XV века, когда на их месте поднялись новые величественные соборы, которые можно видеть в Кремле и сейчас.

Начиная со второй половины XV века московский стиль, под влиянием работ итальянских зодчих, начинает меняться, впитывая некоторые элементы европейского Возрождения. Так, в московском Успенском соборе Аристотель Фиораванти делает невысокие, до середины храма, алтарные апсиды, а также ставит в храме круглые столбы с коринфскими капителями, что также явилось неслыханным новшеством, ибо на Руси были известны только квадратные столбы без каких бы то ни было украшений. Вместо традиционных деревянных связей, удерживающих стены храма, Аристотель применил железные, а также активно пользовался кирпичом при кладке стен и сводов. И, конечно же, никогда до этого столь богато и ярко не украшались снаружи московские храмы. Достаточно взглянуть сначала на Рождественский собор Рождественского монастыря, а затем на Архангельский собор Московского Кремля, чтобы понять это.

В 1339 году Москва окружается новыми стенами, срубленными «в едином дубу». Мощные стены длиною 1700 метров стали надежной защитой городского центра. Кроме того, также благодаря Ивану Калите в Москве появляется и первая «церковь камена» – Успенский собор на центральной площади Кремля, заложенный в августе 1326 года. Новый каменный храм должен был стать символом города – центра русского православия. В его закладке принимал участие сам святитель Петр, митрополит Московский. Указав участок для храма, он сразу же определил и место своего упокоения в будущем соборе, где вскоре и был погребен, не увидев даже окончания строительства. Так Успенский собор на все времена становится кафедральным храмом Москвы, духовным символом русского православия. Начиная с митрополита Петра, гробница которого, по словам И. Забелина, «послужила… основным камнем для могущества и величия дотоле мало заметного города Москвы», в нем погребают всех русских митрополитов и патриархов.

Следом за храмом Успения в Московском Кремле появляются и другие каменные церкви (очевидно, на месте прежних деревянных): Иоанна Лествичника «иже под колоколы» (то есть церковь-колокольня) и Спаса Преображения на Бору. Последний храм стал древнейшей в Москве усыпальницей членов княжеской семьи: в нем были погребены супруга Ивана Калиты Ирина и жена Симеона Гордого Анастасия. Позднее рядом с ними нашел свое упокоение и сын Дмитрия Донского Иосиф, а у стен храма был похоронен просветитель зырянского народа святой Стефан Пермский. В этой же церкви, предвидя скорую кончину, в 1340 году Иван Калита принял монашеский постриг. В 1333 году в память о спасении Москвы от страшного голода воздвигается князем последний в его правление каменный храм во имя Архангела Михаила, духовного покровителя Москвы. Храм этот стал потом известен как Архангельский собор и послужил усыпальницей своему строителю и всем его потомкам.

К концу XIV века Москва в сознании множества людей настолько прочно ассоциировалась с надеждой на освобождение от монголов, с мечтой об объединении, с мыслью о великом городе, что каждый набег монголов, вторжение в свой город, пожар, вредивший стенам, воспринимались особенно обостренно: с болью, состраданием, желанием помочь родному городу, спасти его, отстоять, – ведь сам он так часто укрывал, спасал, давал пищу, кров, тепло, звал на молитву перезвоном своих колоколов. Поэтому после очередного страшного пожара 1365 года, когда «погоре весь город Москва и посад и Кремль…», а огонь был так силен, что целые горящие бревна перекидывало через десять дворов, шестнадцатилетний великий князь Дмитрий Донской «сдумаша ставити город камен Москву». Благословил постройку святитель московский митрополит Алексий.

В 1366 году на Кремлевском холме разворачивается грандиозное строительство. Из Мячковских каменоломен под Москвой повезли огромные блоки белого камня – известняка (летом – по берегу, зимой – по льду Москвы-реки) – и начали сооружать приземистую белую стену. Причем сооружать, не разрушая сохранившихся участков старой дубовой стены, оставляя их внутри нового Кремля, то есть с отступом, приращивая к крепости новые территории. На строительстве каждый день трудилось не менее двух тысяч человек, и поэтому работа была закончена меньше чем за год, а новые стены протянулись уже почти на два километра. Именно благодаря этим стенам Москва и получила название «белокаменная».

Новые стены были построены по совершенно иному принципу. Теперь Кремль имел восемь (или девять) башен, в пяти из которых были ворота. Это означало, что московские князья, предвидя нападения врагов на твердыню, уже не собирались отсиживаться за стенами, а имели достаточно сил для того, чтобы нанести мощный контрудар изнутри. Кроме того, к Москве с разных сторон, из разных городов к этому времени были проложены оживленные торговые пути, и свободный выход из города был настолько важен, что строители позволили себе ради этого даже несколько ослабить стены дополнительными воротами. Трое из пяти ворот (Никольские, Фроловские и Константино-Еленинские) располагались в восточной стене, со стороны нынешней Красной площади, где не имелось естественной водной преграды. Сами же башни были, конечно, не столь живописны, как в наши дни. Мощные, приземистые, они имели лишь зубчатый верх и деревянную высокую четырехскатную кровлю.

Возведение новых кремлевских стен имело для жителей Москвы и всего Московского княжества особый духовный смысл. Оно свидетельствовало о том, насколько сильна и богата стала Москва, укрепляло чувство независимости и стойкости русских людей в борьбе с врагами, веру в непобедимую силу своего города и его дела, порождало естественное ощущение появившейся твердой опоры и безопасности, когда вокруг кипела вражда и бушевали усобицы. Поэтому о белокаменном Кремле без устали упоминают многие литературные сочинения XIV и XV веков, а эпитеты, прилагаемые к постройке, говорят сами за себя: славный, чудный, сильный, богохранимый град Москва.

Таким образом, в XIV веке из 55 залесских городов Москва первой одевается в камень. Следом за ней в целом ряде городов Московского княжества были построены новые укрепления. В Серпухове ставится дубовая крепость, выросли новые стены в Нижнем Новгороде и Коломне.

Ранняя московская архитектура вобрала в себя лучшие традиции владимирского и северо-западного (прежде всего псковского) зодчества. До наших дней сохранились великолепные памятники, построенные в конце XIV – начале XV века: собор Успения на Городке в Звенигороде, Троицкий собор Троице-Сергиева монастыря, Рождественский собор Саввино-Сторожевского монастыря близ Звенигорода, Спасский собор Андроникова монастыря и собор Рождества Богородицы в Рождественском монастыре в Москве.

Огромное воздействие на развитие русской архитектуры оказала перестройка Московского Кремля при Иване III. Его княжение становится временем, когда весь внешний облик Кремля полностью меняется. Белокаменный Кремль Дмитрия Донского к этому времени от многочисленных пожаров и военных бурь почти полностью развалился. При этом огромные стены не чинили, а в случае, когда стена рушилась, ставили деревянные щиты – городни. Поэтому к 70-м годам XV века вместо красивого величественного белого кольца стен вокруг Боровицкого холма стоял невзрачный деревянный «забор», по линии которого возвышались уцелевшие каменные башни. Известный итальянский путешественник Амброджо Контарини, бывший тогда в городе, отмечает в своих записках, что «в Москве все строения, не исключая Кремля, деревянные». И великий князь Иван III принимает решение полностью обновить кремлевские постройки.

Но это, конечно, была не единственная причина. Главное – новый Кремль должен был и внешне соответствовать тому духовному и политическому величию, которое приобретает Москва – центр вселенского православия, столица Русского государства. По мысли не только самого великого князя, но и многих людей того времени, Москва стала единственным наследником великих городов мира, определявших судьбы человеческой истории, – Иерусалима, Рима, Константинополя.

За возведение новых стен в 1485 году взялись итальянские архитекторы – Марко и Антон Фрязины («Фрязинами» на Руси называли итальянцев), Пьетро Антонио Соларио и Алевиз Фрязин Старый. Выбор мастеров не случаен. Великий князь понимал, что за долгие годы монгольского владычества ушло в вечность несколько поколений русских мастеров-горододельцев, кроме того, была нужна не просто крепость, а символ величия. Новый Кремль целиком строился из кирпича. Однако князь не позволял иноземцам строить в Москве здания в западных стилях – готическом или Возрождения. Они должны были возводить строения в русском или византийском стилях, применяясь к древнерусским каменным или деревянным постройкам и их орнаментации. Тем не менее во многих кремлевских постройках времени Ивана III чувствуется почерк и стиль итальянских зодчих, что не только не портит их, но и придает им неповторимое своеобразие и очарование.

Первой 19 августа была заложена Тайницкая стрельница (так в то время называли башни, поскольку само слово «башня» – татарское, оно было введено в русский обиход лишь в XVI веке известным сподвижником Ивана Грозного Андреем Курбским) на берегу Москвы-реки, от которой потянулись вправо и влево новые стены, по линии которых было поставлено двадцать башен. И наконец через десять лет, в 1495 году грандиозное строительство было закончено.

Теперь территория Московского Кремля составила 27,5 гектара, стены протянулись на 2 километра 235 метров и поднимались на высоту от 6 до 19 метров (в зависимости от рельефа местности). Толщина их была велика – в нижней части 6,5 метра, в верхней – 3,5 метра. По верхнему краю стены итальянские мастера поставили изящные двурогие зубцы (мерлоны) двухметровой высоты, которые были своеобразными укреплениями: за ними можно было укрыться защитнику города во время вражеского обстрела. Эти зубцы стали «визитной карточкой» Московского Кремля, и невозможно представить без них кремлевские стены.

Но даже после того, как строительство было окончено, восточная сторона Кремля продолжала оставаться наиболее уязвимой. Здесь к городским стенам почти вплотную подступал посад, и именно отсюда обычно неприятели старались штурмовать город. Итальянские мастера решили обезопасить город и с этой стороны. По указанию великого князя на расстояние полета стрелы с гребня кремлевских стен (приблизительно около 200 метров) с восточной стороны от застройки расчищается обширная площадь и через нее, от Неглинной до Москвы-реки, в 1508 году проводится глубокий (почти 9 метров) и широкий (более 30 метров) ров, выложенный с внешней стороны камнем с характерными «кремлевскими» зубцами. Уровень воды во рву поддерживался с помощью хитроумной системы плотин, и таким образом новая московская твердыня оказалась на острове.

После того как работы были завершены, Московский Кремль стал одной из самых укрепленных и неприступных крепостей Европы, сооруженной по последнему слову фортификационной техники и оборудованной многочисленными хитроумными сооружениями. Поверху вдоль всей стены шли так называемые машикули – бойницы подошвенного боя, через которые защитники города могли поражать врага, даже если он подошел вплотную к стенам. Через реку Неглинную и ров были переброшены мосты, в случае нападения поднимавшиеся на цепях и закрывавшие проем ворот. В самих воротах были установлены подъемные железные решетки – герсы (щели от них сохранились). Внутри стены был сделан узкий и высокий проход (частично также сохранившийся до наших дней), по которому можно было обойти весь Кремль, не выходя на поверхность.

Под некоторыми башнями (наиболее важными в стратегическом отношении) были сделаны так называемые слухи – подземные камеры, которыми заканчивались длинные подземные ходы, выведенные за пределы башни. Слухи устраивались для наблюдения за подкопами с неприятельской стороны под башни или стены. Стенки слухов обшивались медными листами, и внутри каждой камеры постоянно находился караул. Как только враг начинал устраивать подкоп, медные листы от малейшего сотрясения земли начинали греметь, и защитники крепости знали, откуда грядет опасность. Вся территория нового Кремля была прорезана подземными ходами, уводившими из крепости в разные стороны. Многие из них, очевидно, сохранились до наших дней.

У каждого моста, по другую сторону реки или рва, стояли специальные башни, так называемые предмостные укрепления, тоже обведенные рвом и предназначенные для обороны подходов к мосту. Одно из таких укреплений сохранилось – это низкая, без крыши, Кутафья башня, и сейчас стоящая у каменного Троицкого моста, ведущего к одноименной стрельнице. Однако в то время красивых, ярко блестящих на солнце изумрудно-зеленых верхов у кремлевских башен не было: они заканчивались там, где сейчас шатры начинаются, и были покрыты обычной деревянной четырехскатной крышей, а по стенам была проведена деревянная кровля. Не было и белокаменных резных украшений на стрельницах, и вся московская твердыня, лишенная таких привычных в наши дни декоративных форм, выглядела намного суровее, неприветливее и неприступнее.

Но даже этой великой постройкой не исчерпывается вклад в обустройство Москвы великого князя Ивана III. За десять лет до начала строительства новых городских стен великий князь переустраивает кремлевский «интерьер» согласно тому значению, которое приобрела Москва. И обновление начинается с Успенского собора – главного храма Москвы.

К этому времени старый, приземистый собор Ивана Калиты обветшал настолько, что стены еле держались, а в иных местах и вовсе были подперты толстыми бревнами. А Москве нужен был новый главный храм, соответствующий столице великого государства, который стал бы олицетворением единой и непоколебимой Русской церкви. В 1474 году приступили к строительству храма, которое возглавили русские мастера Кривцов и Мышкин. Строили год, и следующей весной уже начали выводить своды, как вдруг среди ночи случилось несчастье: две стены почти готового храма рухнули. Эта катастрофа была не виной, а бедой русских зодчих. Выше уже говорилось о том, что за двести лет зависимости от монголо-татар ушли в небытие поколения русских каменных дел мастеров, утратились навыки, традиции, опыт, знания, и результат – разрушение первого же большого храма – был налицо.

После этого великий князь вызвал в Москву из Италии знаменитого архитектора Фиораванти, прозванного за свою мудрость Аристотелем. Едва тот прибыл (апрель 1475 года), Иван III отправил его во Владимир обмерить и зарисовать знаменитый владимирский Успенский храм как образец для Московского собора. Наконец началась стройка.

В несколько дней под руководством Аристотеля разобрали остатки старой постройки, уложили новые фундаменты на специально вбитые дубовые сваи и начали выводить стены. Строили собор уже не из белого камня, а из кирпича (в короткое время успел Фиораванти наладить работу на созданных им кирпичных заводах) и только потом облицовывали белыми плитами. Многое из того, что завел итальянец, было на Руси в новинку: кирпич, какого на Руси прежде не знали (большой, тяжелый и такой крепкий, что, для того чтобы расколоть, его приходилось долго вымачивать в воде); раствор, который был столь прочен, что, когда высыхал, нельзя было отколупнуть куска даже острым ножом); лебедки, с помощью которых кирпич и раствор поднимали на стены, и многое другое.

Через четыре года собор был готов и освящен в августе 1479 года. Его постройкой ознаменовалось долгожданное событие – присоединение годом раньше к Москве Великого Новгорода. Летописец отмечал: «Бысть же та церковь чудна вельми, величеством и высотою и светлостию и пространством. Такова же прежде не того бывало в Руси…» И действительно, итальянскому мастеру удалось создать удивительно светлый, легкий и «звонкий» собор, настолько цельный, что казался он современникам вырубленным из одного камня. Новый Успенский собор становится символом молодой столицы объединенной Руси, центром и гордостью Русской православной церкви. После окончания строительства над северными апсидами храма пишутся три композиции, одна из которых – «София Премудрость Божия», символизирующая духовную преемственность Москвы от Новгорода. С этого момента в стенах собора вершатся важнейшие государственные дела: торжественно и пышно коронуются на престол русские монархи, возводятся в сан митрополиты и патриархи, провозглашаются государственные документы. Поэтому и в наши дни, войдя в этот храм, можно увидеть справа, у южных врат, деревянное резное с высоким шатром царское место, на котором стояли русские государи во время коронации, рядом, у переднего правого столба, – каменное патриаршее место, а у левой колонны – моленное место русских цариц.

Собор – свидетель радостных и горестных событий русской истории. Под его сводами совершались бракосочетания великих русских князей и царей. Здесь в 1568 году митрополит Филипп отказал в благословении царю Ивану Грозному, высказал ему правду, за что вскоре был изгнан и замучен; убит Юрий Глинский, дядя Ивана Грозного; в 1667 году состоялся суд над патриархом Никоном – одним из главных действующих лиц трагического русского церковного раскола. В этих стенах по настоянию Петра I царевич Алексей отрекся от своих прав на престол. В этот собор приходили русские цари и императоры служить молебны – в час невзгод или перед защитой столицы и Родины от нашествия врагов: царь Алексей Михайлович перед битвой с поляками; Петр I, отправляясь на войну со шведами; Александр I перед началом войны с Наполеоном. Сюда же и возвращались победителями с молитвой и слезами благодарности – Успенский собор стал свидетелем и участником не только духовных побед нашей Родины, но и боевых баталий. В этом же соборе погребены почти все русские митрополиты и патриархи, начиная со святителя Московского Петра и заканчивая патриархом Адрианом, скончавшимся в 1700 году.

Успенский собор был также хранилищем драгоценных церковных и государственных реликвий, вместилищем великолепного собрания икон, которое приумножали почти все русские монархи. Так, здесь хранилась драгоценная Риза Господня – уникальная рубаха, сотканная без единого шва и, по преданию, принадлежавшая самому Иисусу Христу, части ризы Богоматери, гвоздь от Креста Господня, нательный золотой крест Петра Первого, погнутый пулей во время Полтавского сражения, сосуды, принадлежавшие святому Антонию Римлянину, и многое другое. Что же касается икон, то нельзя не назвать икону Успения Матери Божией, написанную самим святителем Петром, образ великомученика Георгия, изображенный на гробовой доске святого, икону «Спас Ярое Око» XIV века и, конечно же, главную святыню храма и, пожалуй, всей Русской земли – икону Владимирской Матери Божией.

Перестраиваются и другие храмы Московского Кремля. Заново, с фундамента, «на великого князя дворе» возводится храм Благовещения (правда, в то время он был трехглавым, а не девятиглавым, как ныне). Ризположенская митрополичья церковь, домовый храм предстоятеля Русской церкви, также перестраивается в камне, а рядом с нею в 90-х годах XV века возводится знаменитая Грановитая палата – древнейшее из сохранившихся до нашего времени гражданских сооружений Москвы того времени, главное здание в сложном комплексе построек великокняжеского дворца. «Камни тесаны аки чешуя», – отмечал летописец стиль обработки фасада палаты. И действительно, от граненого белого камня, которым произведена отделка этого сооружения, и произошло нынешнее название. Именно в этой палате стоял царский трон, здесь царь принимал приближенных, иностранных послов, устраивал торжественные приемы. Здесь проводились и пышные пиршества по случаю венчания на царство, бракосочетания великих князей и царей, а также провозглашались важнейшие государственные акты. И наконец, в 1505 году, незадолго до смерти, великий князь Иван III успевает начать перестройку еще двух сооружений: древнего храма Ивана Калиты Иоанна Лествичника и старого Архангельского собора – усыпальницы великокняжеской семьи. Руководили работами все те же мастера-итальянцы. Строительство не прервалось со смертью Ивана III и было доведено до конца через три года. Таким образом, именно в это время сложились традиции русской национальной архитектуры, созданы памятники, входящие в фонд мирового искусства.

Иконопись

XIV–XV века стали временем расцвета древнерусской иконописи. В 1344 году греческие мастера расписали храм Успения в Московском Кремле, а русские иконописцы Захарий, Дионисий и другие украсили «стенным подписанием» церковь Архангела Михаила, Спаса на Бору, а затем несколько лет украшали фресками одну из древнейших церквей Москвы – Иоанна Лествичника.

XIV век породил несколько выдающихся мастеров-иконописцев, и начать следует с имени Феофана Грека. Он прибыл на Русь в конце XIV века, уже будучи известным мастером. Епифаний Премудрый сообщает, что Феофан Грек расписал сорок церквей в Константинополе, Галате, Кафе и других городах. Необычная, в чем-то грубоватая манера письма, контрастность и гротескность подбора цветов, исключительное внимание к внутреннему свету, который сквозит сквозь телесную оболочку святых, ангелов, самого Христа, по справедливости снискали ему славу не только иконописца, но и «философа», сделавшего свою кисть важнейшим инструментом проповеди духовного очищения. До настоящего времени в Новгороде частично сохранились всемирно известные фрески Феофана Грека, созданные в 1378 году в церкви Спаса Преображения на Ильине улице. Цветовое решение этих фресок настолько необычно и контрастно, что некоторыми исследователями была выдвинута версия пожара, который обесцветил живопись. Однако эта версия не подтвердилась.

Из Новгорода Феофан Грек был приглашен в Москву, где он работал до конца жизни. В столице Феофан Грек, без сомнения, вошел в круг выдающихся политических и духовных деятелей второй половины XIV века и находился с ними в общении. Прежде всего это святитель Алексий, преподобный Сергий Радонежский, книжник Михаил (Митяй), князья Дмитрий Донской и Владимир Андреевич Серпуховской. В 1395–1396 годах Феофан Грек совместно с Симеоном Черным расписывает в Москве храм Рождества Богородицы с приделом Лазаря; в 1399 году – Архангельский собор Московского Кремля. В 1405 году вместе с Прохором из Городца и Андреем Рублевым работает в кремлевском Благовещенском соборе, где написал одну из первых в русской иконописи сцен «Апокалипсиса» на западной стене собора, а также часть икон для иконостаса. Известно, что на стене одного из княжеских домов в Москве Феофан изобразил панораму Москвы, а на особом листе для Епифания Премудрого – Софию Константинопольскую. Из сохранившихся икон Феофану Греку приписывается знаменитая «Богоматерь Донская» (ок. 1395) – икона, которую Дмитрий Донской брал на Куликовскую битву. Образ Донской Богородицы был написан, очевидно, под влиянием знаменитой иконы Владимирской Богоматери, перенесенной в 1395 году из Владимира в Москву. Икона Донской Богоматери двухсторонняя, на ее оборотной стороне написан образ Успения Пресвятой Богородицы, так как она предназначалась для Успенского собора Коломны.

В этом же кругу складывался талант преподобного Андрея Рублева, иконы и фрески которого стали вершиной, выше которой никогда не поднималась русская иконопись. Место и год его рождения, его мирское имя неизвестны, как и место, где он принял монашеский постриг, где учился иконописи (есть мнение, что он постригся в Троице-Сергиевом монастыре, а учился иконописи в Высоцком монастыре города Серпухова). Из Троице-Сергиева монастыря Андрей Рублев перешел в тогда еще пригородный подмосковный Спасо-Андроников монастырь, где и был погребен после смерти (ум. ок. 1430). Место погребения Андрея точно неизвестно. Он был похоронен под старой колокольней, которая разорена и сровнена с землей. В 1405 году Андрей Рублев для Благовещенского собора Московского Кремля создавал росписи и часть икон для иконостаса. В 1408 году, по приказанию московского великого князя Василия Дмитриевича, Андрей Рублев совместно с Даниилом Черным отправился расписывать Успенский собор во Владимире, пострадавший после недавнего набега монголов (эти фрески сохранились наиболее полно). Для этого собора Андрей Рублев написал также список с иконы Владимирской Богоматери.

В 1424–1426 годах троицкий игумен Никон пригласил Андрея Рублева и Даниила Черного для росписи Троицкого собора в Троице-Сергиевом монастыре. Именно к этому времени относится и самая знаменитая из икон Андрея Рублева – «Троица», написанная «в похвалу преподобному Сергию», «дабы взиранием на Святую Троицу побеждался страх ненавистной розни мира сего». Андрею Рублеву принадлежит также знаменитый «звенигородский чин» – иконы «Архангел Михаил», «Спас» и «Апостол Павел». Фрагменты фресок Андрея Рублева можно также найти в Спасском соборе Андроникова монастыря в Москве, Успенском соборе на Городке в Звенигороде.

Иконопись Андрея Рублева убедительнее всяких слов доказывает исключительную духовную высоту этого человека, его способность постигать духовные истины и делать других людей соучастниками радости постижения этих истин. Несколько лет тому назад Андрей Рублев был причислен к лику святых. Однако его святость сознавалась уже в то время. Оценивая духовное значение Рублева и иконописцев его круга, преподобный Иосиф Волоцкий писал в своем «Завещании»: «Андрей Рублев, Савва, Александр и Даниил Черный зело прилежаху иконному писанию и толиико тщание о постничестве и о иноческом жителстве имуще, яко им Божественныя благодати сподобитися и тако в Божественную любовь преуспевати, яко никогда же о земных упражнятися, но всегда ум и мысль возносити к невещественному свету, яко и на самый праздник Светлаго Христова Воскресения на седалищах седяще и пред собою имуще Божественныя и честныя и неуклонно на них взирающе, Божественныя радости и светлости исполняхуся. И не точию на той день тако творяху, но и в прочия дни, егда живописательству не прилежаху. Сего ради и Владыка Христос тех прослави в конечный час смертный. Прежде убо преставися Андрей, потом разболеся и спостник его Даниил и, в конечном издыхании сый, виде своего спостника Андрея во мнозе славе в радостию призывающа его в вечное оно и бесконечное блаженство». Творчество Андрея стало предметом легенд и страстных споров, с его именем безоговорочно на протяжении столетий соединялось все лучшее, что было в древнерусской живописи. Его иконы и фрески производили глубокое впечатление на современников, а судьба его произведений, их потеря или обретение, отражалась в летописях.

Из других иконописцев XIV века можно назвать преподобного Дионисия Глушицкого, из Глушицкого северного монастыря, написавшего множество икон для разных храмов. Наиболее интересна из них небольшая икона, изображающая преподобного Кирилла Белозерского, в которой Дионисий сумел передать не только портретное сходство, но и удивительную самоуглубленность и внутреннюю силу основателя одного из самых крупных русских монастырей.

Вторая половина XV и начало XVI века связаны с другим выдающимся иконописцем, имя которого ставилось рядом с именем Андрея, – Дионисием, работавшим со своими сыновьями. Его творчество, опирающееся на традиции Рублева, представляет собой блестящее завершение русской иконописи XV века. Как и о Рублеве, о Дионисии известно очень мало. Он не был монахом, родился, вероятно, в 30-х годах XV века и умер в 1502 году. Неизвестно, где он учился, каков был его жизненный путь. В 60-80-х годах XV века он много работал в Москве и Подмосковье, о нем говорили и писали, его имя попадало в летописи и монастырские хроники, его работы высоко ценились (достаточно сказать, что за роспись Успенского храма Иосифо-Волоколамского монастыря Дионисий получил огромную по тому времени сумму в сто рублей). В это время он расписал Успенский собор Московского Кремля (сохранились фрагменты росписи), соборы Пафнутьев-Боровского и Иосифо-Волоколамского монастырей, а также Успенский собор города Коломны. Под конец жизни Дионисий оказался на Русском Севере, где создал иконостас Спасо-Обнорского монастыря и за три лета – с 1500 по 1502 год – расписал собор Рождества Богородицы Ферапонтова монастыря. Эта роспись (последняя в его жизни) стала вершиной его творчества.

Фрески Ферапонтова монастыря, почти целиком сохранившиеся до наших дней, дают возможность в некоторой степени понять творчество Дионисия, оценить, помимо глубины духовного проникновения в образы святых и священных событий, совершенство техники иконописца, изощренность линий, изысканность форм и красок. «Творчество Дионисия, – писал В. Н. Лазарев, – сыграло огромную роль в истории древнерусской живописи… С Дионисием парадное, праздничное, торжественное искусство Москвы стало на Руси ведущим. На него начали ориентироваться все города, ему начали всюду подражать…» Однако передать ощущение духовного ритма и гармонии окружающего мира и человека в этом мире после Дионисия не удавалось уже никому. По словам П. П. Муратова, «после Дионисия древнерусская живопись создала много прекрасных произведений, но Дионисиева мерность и стройность уже никогда более не были ей возвращены».

Дионисий считается автором нескольких икон: «Богоматерь Одигитрия» из Московского Вознесенского монастыря, «Святители московские Петр и Алексий». Однако известно, что этих икон было намного больше – в одном только Иосифо-Волоколамском монастыре имелось восемьдесят семь его икон.

Небывалый взлет русского искусства на рубеже XIV–XV веков связывают с духовным влиянием «игумена земли Русской» – преподобного Сергия Радонежского и общим подъемом национального самосознания после Куликовской битвы. В это время Москва не только становится политическим, хозяйственным и торговым центром Руси, сумевшим собрать вокруг себя огромное государство, но и одной из выдающихся европейских столиц, вобравшей в себя и творчески переработавшей все лучшее, что было создано на Руси и в Европе.

Россия в XVI столетии