Россия накануне Смуты
Смутное время – один из сложнейших периодов российской истории, оказавший сильнейшее влияние на ход исторических событий многие десятилетия спустя. До сих пор не утихают дискуссии о роли Смуты в русской истории, о ее причинах и последствиях. Прежде чем приступать к рассмотрению событий Смутного времени, необходимо указать на причины возникновения Смуты.
С. М. Соловьев видел первую причину Смутного времени в борьбе старых дружинных и новых государственных порядков, а второй причиной указывал разрушающую роль казачества. Н. И. Костомаров считал, что Смута носила случайный характер и во всем виновато влияние Польши, иезуиты, католичество и т. д. Приблизительно так же этот вопрос формулировали многие другие русские историки. С. Ф. Платонов, посвятивший Смутному времени обширную работу, связал Смуту с последствиями царствования Ивана Грозного и показал, что причинами ее были следующие обстоятельства:
1. Прекращение династии Рюриковичей.
2. Резкий упадок хозяйства страны.
3. Утрата авторитета власти.
Прекращение династии Рюриковичей произошло после смерти Федора Иоанновича, не оставившего наследника. Что касается упадка хозяйства, то о нем красноречиво говорит статистика вывоза товаров в начале царствования Ивана IV и в начале царствования его сына Федора Иоанновича – торговые обороты сократились в несколько раз. Упадок торговли, как правило, влечет за собой и финансовый кризис – инфляцию и сопряженные с ней последствия. Если к этому добавить разорение страны после Ливонской войны, эпидемии чумы, набеги крымцев, опричнину, слабость последнего царя-рюриковича, то станет совершенно очевидным, что восстановить хозяйство страны после всего этого за 10–14 лет было невозможно. Падение авторитета власти было связано с теми методами управления государством и подавления несогласных, которые использовал царь Иван Грозный.
Некоторые историки считают, что подобного рода политика привела к тому, что страх как основа отношения к царю вытеснил уважение, на котором ранее держались взаимоотношения царя и подданных. Следствием этого страха становилось естественное чувство самосохранения, и тем меньше оказывали на человека влияние любые другие идеи, и прежде всего – монархическая. Таким образом, была создана основа для зарождения отрицательного отношения к власти. Этот страх очень четко виден в событиях Смуты, в беспринципной и низменной борьбе за власть отдельных лиц и группировок, которые руководствовались только своими личными целями.
Как же развивались события, подготовившие наступление этого периода? Как уже говорилось, Ливонская война и опричнина привели к хозяйственному разорению страны. В этих условиях государство и земельные собственники усиливали эксплуатацию горожан и крестьян, что приводило к бегству из центральных уездов страны на окраины: Дон, район Путивля, Крым. Бегство крестьян лишало феодалов рабочих рук, а государство – налогоплательщиков. В таких условиях государство начало делать все возможное, чтобы удержать рабочие руки за феодалами. С 1589 года на территории страны начинают вводиться заповедные годы, когда крестьянам временно запрещалось переходить от феодала к феодалу в Юрьев день. Эта мера распространялась не только на владельческих и государственных (черносошных, дворцовых) крестьян, но также на посадское население. К 1592 году завершается составление писцовых книг, куда вносились имена крестьян и горожан, владельцев дворов. Делалось это для того, чтобы власть могла организовать розыск и возвращение беглых.
Многие историки утверждают, что после этого был издан указ, запрещавший переход крестьян на всей территории России. Однако текст указа не обнаружен. Действие указа распространялось не только на частновладельческих крестьян, но также на государственных и на посадское население. С 1597 года, согласно очередному указу, любой вольный человек, проработавший полгода на землевладельца, превращался в кабального холопа и не имел права выкупиться на свободу. Дворянам выдавались «послушные грамоты», согласно которым крестьяне должны были платить оброки не как раньше (по сложившимся правилам и размерам), а так, как захочет хозяин.
Таким образом, все указывает на то, что в конце XVI века в России фактически сложилась государственная система крепостного права. В 1597 году впервые в отечественной истории был издан указ о пятилетнем сроке сыска беглых крестьян. Было указано «давать суд и сыскивать накрепко всякими сыски и по суду и по сыску тех беглых крестьян с женами и детьми и со всеми животы возити назад, где кто жил» для тех землевладельцев, из хозяйств которых крестьяне бежали последние пять лет – с 1592 по 1597 год. Этих крестьян возвращали прежним владельцам в соответствии с записями в писцовых книгах. В 1607 году был учрежден пятнадцатилетний сыск беглых – отныне побег крестьянина от хозяина рассматривался как уголовное правонарушение, как вопрос поддержания государственного порядка. Создание государственной системы крепостного права привело к резкому обострению социальных противоречий в городах и селах.
Говоря о предпосылках Смуты, необходимо рассмотреть периоды правления царя Федора Иоанновича (1584–1598) и Бориса Годунова (1598–1605). Незадолго до собственной смерти Иваном Грозным, понимавшим, что Федор, который, как выражались в то время, был «несмыслен и прост», или, иначе говоря, слабоумен и не сможет управлять государством, был создан при Федоре регентский совет. В совет входили бояре, и главой совета стал Борис Годунов – брат жены (шурин) царя Федора Иоанновича.
Федор совершенно не походил на своего отца и на старшего брата Ивана: он был слаб телесно, мал ростом, бледен лицом, с которого почти никогда не сходила простодушная улыбка. Ходил он тихими, неровными шагами, очень любил посещать богослужения, звонить в колокола и вообще, как упоминали современники, более походил на монаха, нежели на царя. Все понимали, что он просто «скорбен главою», и многого от него не требовали. Период его царствования был временем постепенного восстановления Москвы и Руси в целом после опричного разорения и не был особо богат политическими событиями, однако те, что имели место, заслуживают пристального внимания.
Одним из наиболее важных событий этого периода следует считать установление в 1589 году патриаршества. Ко времени правления Федора Иоанновича могущество Русской православной церкви было несравненно большим, нежели церкви Греческой, потерявшей свое влияние после падения Константинополя в 1453 году. В связи с этим в Москве было решено учредить в Русской православной церкви патриаршество, уравняв ее окончательно таким образом с великими древними восточными церквями – Иерусалимской, Константинопольской, Антиохийской и другими. Проводя эту идею в жизнь, царь Федор Иоаннович, приняв в Москве в своей золотой палате с необыкновенной пышностью константинопольского патриарха Иеремию, предложил ему стать Всероссийским патриархом. Но Иеремия ответил отказом и в 1589 году посвятил в первого Всероссийского патриарха митрополита Иова (чему немало способствовал Борис Годунов). Посвящение состоялось в московском Успенском соборе, после чего царь поздравил новоизбранного патриарха, возложил на него драгоценный крест, бархатную мантию, низанную жемчугом, белый патриарший клобук с крестом и подал жезл святителя митрополита Московского Петра. С тех самых пор по 1721 год Русская православная церковь управлялась патриархом. После отмены патриаршества Петром I оно было восстановлено только в 1918 году.
В правление Федора Иоанновича было упрочено международное положение страны. После войны со Швецией в 1590 году были возвращены земли в устье Невы, утерянные Россией после Ливонской войны. В 1591 году был отражен набег крымского хана Казы-Гирея, который подошел к Москве с большим войском и стал в селе Коломенском. Русское войско расположилось лагерем у села Котлы, а на высоком холме, между Тульской и Калужской дорогами, под прикрытием подвижной деревянной крепости – гуляй-города – была сосредоточена наиболее мощная часть русской артиллерии – осадные пушки. 4 июля 1591 года передовые части татар попытались пробиться к Калужским воротам Земляного города, с тем чтобы, переправившись через Крымский брод, вдоль по берегу реки Москвы прорваться к Кремлю. На этом пути их встретили огнем русские артиллеристы. Целый день продолжался бой на холме у гуляй-города. Крымские татары отступили, готовясь повторить нападение. Чтобы быть ближе к Москве, хан разделил свои отряды на две части и с одной из них, оставив другую под Коломенским, передвинулся на высоты Воробьевых гор. Весь город лежал перед Казы-Гиреем как на ладони. Это обстоятельство учел Борис Годунов, когда задумывал замечательную военную хитрость.
В ночь с 4 на 5 июля 1591 года Москва осветилась кострами. Они вспыхнули на башнях Кремля, Белого города и в монастырях. Москвичи-ополченцы стреляли, били в барабаны и литавры. «Тое ночи пошли из обозу со всеми людьми и с нарядом на крымского царя на Казы-Гирея, на его станы, где он стоит, и на походе блиско крымского царя полков учали из наряду стрелять». В то же время около татарского стана появился богато одетый безоружный всадник. Татары захватили его и привели к хану. «Что есть тако на Москве великий шум?» – спросили его, угрожая пыткой. А тот ответил, что «приидоша к Москве многая сила Новгородцкая и иных государств Московских, прити сее нощи на тебе». Ему не поверили и жестоко пытали, но он оставался непоколебим и твердил то же самое. Убежденные стойкостью пленника, татары поверили ему и бежали в ту же ночь так поспешно, что «между Московою и городом Серпуховым… повалили много мелкого леса и передавили несчетное множество своих лошадей и людей». На следующее утро под городом татар уже не было. Войско Казы-Гирея было перехвачено на переправе через Оку и разгромлено. Поход Казы-Гирея оказался последним походом крымских татар на Русскую землю, во время которого им удалось дойти до Москвы.
В столице Руси царило ликование. Разгром Казы-Гирея сравнивали с победой на Куликовом поле. В память о победе под Москвой был заложен Донской монастырь.
Еще одним важным событием царствования Феодора Иоанновича явилась загадочная смерть царевича Дмитрия в Угличе, где он проживал со своей матерью Марией Нагой, последней женой царя Ивана Грозного. После смерти царя Ивана его седьмая супруга вместе с сыном, царевичем Дмитрием, и своими братьями были отправлены в Углич в ссылку. За царственными ссыльными присматривали дьякон Битяговский и несколько его помощников, что не смогло предотвратить трагедии – 15 мая 1591 года царевича Дмитрия нашли во дворе терема, где он жил вместе с матерью, с перерезанным горлом.
В народе гибель царевича была немедленно связана с именем Бориса Годунова, которому, как говорили, для облегчения пути к трону была выгодна эта смерть. Это мнение можно встретить на страницах трудов Н. М. Карамзина, С. М. Соловьева, В. О. Ключевского. Как же происходили события, на которых исследователи основывают свои суждения?
Начать следует с того, что в некоторых источниках говорится, что Борис Годунов был очень обеспокоен наличием наследника престола. Из Углича приходили тревожные слухи – царевич был характером в отца, подвержен приступам внезапной ярости и не скрывал своего отношения к боярам и своих планов относительно их. Однажды зимой он сделал во дворе из снега фигуры бояр, дал им имена, а затем саблей сносил им головы, приговаривая: «Вот так я буду поступать с ними, когда стану царем». Одна из фигур именовалась «Борисом Годуновым». Поэтому в 1591 году Борис Годунов якобы хотел «извести» царевича, подослав к нему людей с ядом, но, когда из этой затеи ничего не получилось, решился на убийство. К царевичу был отправлен тот самый Битяговский со своим сыном и племянником Никитой Качаловым. Они вступили в сговор с «мамкой» – нянькой, которая ходила за царевичем, и в роковой день 15 мая, в 12 часов яркого солнечного дня, забрались на крыльцо терема и стали ждать, когда царевич спустится вниз поиграть. Вскоре появился Дмитрий. Один из убийц, подойдя к нему, спросил: «А что это у тебя, царевич, на шее? Старое ожерельице или новое?» Царевич, задрав голову, ответил «новое», и в этот момент ему и нанесли удар по горлу – сначала один раз, потом другой. Царевич повалился и забился в судорогах, а «мамка», увидев его окровавленное тело, начала истошно кричать. Вскоре раздались тревожные звуки набата – с соседней колокольни пономарь созывал народ. На шум выбежала царица Мария Нагая и в ужасе закричала: «Убили!» Убийцы ударились в бегство, за ними ринулась толпа и разорвала их на части.
Можно ли утверждать, что именно Борис Годунов имел отношение к этой трагедии? Существует много возражений, которые не позволяют считать его участие доказанным. Прежде всего необходимо иметь в виду, что все источники, описывающие гибель царевича, возникли спустя примерно 15 лет после этих событий, очень сбивчивы и порой противоречат друг другу. Кроме того, нельзя забывать, что Борис Годунов, состоявший в опричнине и многое повидавший на своем веку (особенно в части устранения политических противников), едва ли так нелепо организовал бы убийство царевича. Без сомнения, если бы он был заинтересован в этой смерти, то смог бы сделать это так, что никаких подозрений смерть царевича не вызвала бы. Кроме того, в 1591 году, за семь лет до смерти Федора Иоанновича, Борис не мог знать о том, что Федор умрет бездетным, а следовательно, и не мог так прозорливо освобождать себе путь к престолу. Таким образом, нельзя с уверенностью говорить о причастности Бориса Годунова к гибели царевича.
Как только весть о смерти Дмитрия достигла Москвы (через два дня), в Углич сразу же была направлена следственная комиссия во главе с Василием Шуйским. Комиссия расследовала обстоятельства смерти и пришла к следующему выводу. С царевичем, игравшим в свайку (в ножички), неожиданно случился припадок эпилепсии, которые бывали и раньше (еще в раннем детстве царевич во время припадка у кормилицы «персты на руках объел», то есть сильно искусал ее), и ножом, зажатым в руке, Дмитрий непроизвольно ударил себя в горло. Комиссия также заключила, что Нагие напрасно возвели обвинение на царских приставов и что именно по их наущению Битяговский, его сын Данила и Никита Качалов были разорваны толпой. Также обнаружилось, что следствию были подброшены фальшивые ножи, специально вымазанные кровью на скотобойне. Виновниками происшествия были объявлены родственники царицы, и Мария Нагая была тут же отправлена в далекий монастырь и пострижена в монахини. Ее братья были разосланы в другие места, а часть угличан, которые были уличены в преступлениях и убийствах, казнены. Никто еще не знал, кем станет царевич Дмитрий для самозванцев Смутного времени, – тело погибшего было погребено, и вскоре могилу стали забывать.
Возможно, эта трагедия занимала бы совершенно иное место в истории, если бы имя погибшего царевича Дмитрия не стало одним из знамен Смутного времени. Однако именно 15 мая 1591 года один из первых шагов к Смуте был сделан – гибель царевича оказалась роковой для древней династии Рюриковичей. Федор Иоаннович не имел наследника (рождались дочери и умирали во младенчестве), а когда царь тяжело заболел в 1597 году, стало ясно, что династия обречена. В начале 1598 года стало ясно, что болезнь его смертельна. Была еще надежда, что царь сам определит наследника престола, но на вопрос патриарха Иова, кому царь оставляет царство, царицу и свой народ, смиренный Федор Иоаннович ответил: «Во всем царстве и в вас волен Бог. Как ему угодно, так и будет, и в царице моей волен Бог, а как ей жить, об этом у нас улажено». 7 января 1598 года царя не стало, и гроб с его телом был положен в Архангельском соборе рядом с гробом его отца. Россия и ее столица вступали в период Смутного времени.
Москвичи сразу же присягнули вдове Федора, царице Ирине, но она отказалась царствовать и ушла в Новодевичий монастырь, где приняла постриг, как того требовала традиция. Попытка бояр организовать присягу боярскому правительству у Церкви успеха не имела, и тогда встал вопрос об избрании на престол Бориса Годунова, который фактически и так управлял страной. В течение 40 дней после кончины царя Федора Россией управлял патриарх Иов с Боярской думой, по истечении сорокового дня был собран Земский собор, на котором было решено предложить трон Борису Годунову. Сам Годунов проживал в это время в Новодевичьем монастыре у своей сестры Ирины. Из Москвы к воротам обители двинулся торжественный крестный ход, возглавляемый патриархом Иовом, не забывшим помощи Бориса в восхождении его, Иова, на патриарший престол. Вошедшие с крестами и иконами в монастырь люди стали просить Бориса Годунова, стоявшего на ступенях Смоленского собора, занять престол, но тот отказывался и лишь после троекратного обращения согласился. Сразу же прямо в Смоленском соборе патриарх Иов благословил Бориса на царство и через некоторое время обоз Бориса выехал из ворот монастыря и отправился в столицу. 1 сентября 1598 года Борис был коронован в Успенском соборе Московского Кремля. В это время ему было 47 лет, и он был полон жизни и сил – высокого роста, плотный, плечистый, круглолицый, с черными волосами и бородой, он имел внушительный вид и величавую осанку, а «глаза его внушали страх и повиновение».
Борис Годунов – одна из наиболее трагических и наиболее недооцененных фигур русской истории – провел на престоле русских царей семь лет, и это были, скорее всего, самые тяжелые в его жизни годы. «Личность Бориса Годунова всегда пользовалась вниманием историков и беллетристов, – пишет С. Ф. Платонов. – В великой исторической Московской драме на рубеже XVI и XVII столетий Борису была суждена роль и победителя и жертвы. Личные свойства и дела этого политического деятеля вызывали от его современников как похвалы, выраставшие в панегирик, так и осуждение, переходившее в злую клевету». В течение долгого времени на страницах исследований Борис Годунов представлялся исчадием ада и средоточием зла. Историк А.Я. Шпаков иронически очень точно описал историю Годунова согласно источникам и исследованиям: «После смерти Ивана Грозного Борис Годунов сослал царевича Димитрия и Нагих в Углич, Богдана Бельского подговорил устроить покушение на Феодора Ивановича, потом сослал его в Нижний, а И.Ф. Мстиславского – в заточение, где повелел его удушить; призвал жену Магнуса, „короля Ливонского“, дочь Старицкого князя Владимира Андреевича – Марью Владимировну, чтоб насильно постричь ее в монастырь и убить дочь ее Евдокию.
Далее он велел перебить бояр и удушить всех князей Шуйских, оставив почему-то Василия да Дмитрия Ивановичей; затем учредил патриаршество, чтобы на патриаршем престоле сидел „доброхот“ его Иов; убил Димитрия, подделал извещение об убийстве, подтасовал следствие и постановление собора об этом деле, поджег Москву, призвал крымского хана, чтобы отвлечь внимание народа от убийства царевича Димитрия и пожара Москвы; далее он убил племянницу свою Феодосию, подверг опале Андрея Щелкалова, вероломно отплатив ему злом за отеческое к нему отношение, отравил Феодора Ивановича, чуть ли не силой заставил посадить себя на трон, подтасовав земский собор и плетьми сбивая народ кричать, что желает именно его на царство; ослепил Симеона Бекбулатовича; после этого создал дело о заговоре „Никитичей“, Черкасских и других, чтобы „извести царский корень“, всех их перебил и заточил; наконец, убил сестру свою царицу Ирину за то, что она не хотела признать его царем; был ненавистен всем „чиноначальникам земли“ и вообще боярам за то, что грабил, разорял и избивал их, народу – за то, что ввел крепостное право, духовенству – за то, что отменил тарханы и потворствовал чужеземцам, лаская их, приглашая на службу в Россию и предоставляя свободно исповедовать свою религию, московским купцам и черни – за то, что обижал любимых ими Шуйских и Романовых и пр. Затем он отравил жениха своей дочери, не смог вынести самозванца и отравился сам. Вот и все».
Уже в начале XVII века современник Бориса дьяк Иван Тимофеев в своей книге «Временник» сделал попытку описать Годунова и его правление. Однако, составив любопытнейшую характеристику «рабоцаря», он в конце концов сознался, что не умеет его понять и не может уразуметь, что преобладало в Борисе: добро или зло. «В часе же смерти его [Бориса] никтоже весть, что возодоле и кая страна мерила претягну дел его, благая ли злая», – говорит Тимофеев. Над склепом Годуновых в Троице-Сергиевой лавре Карамзин риторически восклицал: «Холодный пепел мертвых не имеет заступника, кроме нашей совести: все безмолвствует вокруг древнего гроба!.. Что, если мы клевещем на сей пепел, если несправедливо терзаем память человека, веря ложным мнениям, принятым в летопись бессмыслием или враждою?»
Если постараться беспристрастно взглянуть на годы правления Годунова, то можно увидеть, что он управлял государством умно и деятельно: довершил покорение Сибири и основал в ней города Томск, Туринск, Верхотурье, строил другие новые города в России. Он заботился о народной нравственности, преследуя пьянство и кабаки, которых к этому времени было в Москве немало, вызывал из-за границы за сто лет до Петра Первого технических мастеров, лекарей и аптекарей, задумывался об устройстве в Москве школ с иностранными языками. Он сумел дать прекрасное образование своему сыну Федору и дочери Ксении, развернул активное строительство в Москве и России. В 1598 году он прекратил взимать недоимки по налогам и податям, дал некоторые привилегии служилым и посадским людям в выполнении государственных повинностей. Однако обстоятельства оказались сильнее его – Москву и Россию неумолимо начали посещать ужасные бедствия.
В 1601 году «Господь омрачил небо облаками», хлеба налились, но не вызрели. Вдобавок незадолго до жатвы ударили морозы, и на следующий год злаки совсем не взошли. «Люди во ужасть впадоша». Начался страшный трехлетний голод, особенно сильный в Москве. За короткое время мера хлеба повысилась в цене с 15 копеек до 3 рублей.
Борис как только мог боролся с ужасной напастью. Была организована раздача хлеба из государственных запасов, открыты житницы больших монастырей; организованы большие каменные работы, чтобы дать людям возможность заработать; усилены репрессии по разбойным делам; разрешено крестьянам уходить от хозяев, если прокормиться на господской земле было невозможно. На московские рынки по низким ценам (чтобы сбить цены у перекупщиков) выбрасывалось большое количество дешевого хлеба, закупленного в других, благополучных городах. Но все было напрасно. Чем больше Борис раздавал хлеба и денег, тем больше стекалось в столицу голодающих с разных сторон. Огромные массы изгнанной господами челяди образовали близ Москвы разбойничьи шайки, грабившие всех, кто вез продовольствие в город. В 1603–1604 годах вспыхнуло восстание холопов под руководством Хлопка, охватившее все Подмосковье. С огромным трудом его удалось подавить. В самой столице начались убийства и грабежи из-за куска хлеба, люди стали питаться мясом кошек и собак, даже падалью и человеческими трупами. На базарах продавались пироги с начинкой из человеческого мяса. Вскоре вспыхнула страшная эпидемия, уносившая людей десятками тысяч, – за семь месяцев в столице умерло 50 тысяч человек.
Смятение, казалось, охватило и саму природу. По ночам на небе стали видны наводившие на всех страх огненные столбы, которые, сталкиваясь между собою, словно вели битвы. Иногда казалось, что восходили сразу две или три луны. Сильные бури низвергали колокольни и дома, в подмосковных лесах, словно чувствуя погибель города, появились невиданные стаи волков, а в саму Москву начали забегать, чего никогда не случалось, черно-бурые лисицы. И наконец в небе над городом появилась комета с большим хвостом.
На душе Бориса становилось тревожно. Он заметно поседел, омрачился и ожесточился, ему стали везде чудиться крамола и измена. Начались опалы, заточения и даже тайные казни. Прежний друг Годунова Бельский был заключен в тюрьму, подверглись опале и представители древнего рода Романовых: боярина Федора Никитича и его супругу насильно постригли в монашество и отправили на Север в заточение. В Москве с трепетом ждали грозы.
Гроза эта пришла в облике мрачного и задумчивого человека, появившегося при дворе польского магната Адама Вишневецкого. Он выдавал себя за чудесно спасшегося в Угличе от рук убийц царевича Дмитрия и желал «вернуться» на престол, покончив с «ненавистным узурпатором». В Москве давно знали этого человека. Им был Григорий (Юрий) Отрепьев, беглый монах, иеродьякон московского Чудова монастыря, известный не столько молитвенными подвигами, сколько своей вороватостью.
Юрий Богданович Отрепьев (в детстве его звали Юшка) родился в небогатой дворянской семье на рубеже 70-80-х годов XVI века. Предки Отрепьевых переехали на службу в Москву из Литвы. Отец Юрия Богдан Отрепьев служил в стрелецких войсках, имел чин стрелецкого сотника и, возможно, погиб в уличной драке в Москве в Немецкой слободе, был зарезан неким «литвином». Юшка «остался после отца своего млад зело» на руках матери. Научился читать, а позднее, когда оказался в столице, писать (возможно, письму выучил Юшку кто-то из приказных дьяков). Имея хороший почерк, Отрепьев позже стал переписчиком книг на патриаршем дворе.
Однако скоро в его судьбе случился неприятный поворот, который едва не стал для него роковым. Юрий поступил на службу к боярину Михаилу Никитичу Романову и сумел занять при его дворе достаточно высокое положение. Борис Годунов «опалился» на Романовых, и начались казни их ближних слуг. Юрию, которому было только двадцать лет, поспешно принял решение «покинуть мир» и принял монашеский постриг с именем Григория. Это давало хоть какую-то надежду, хотя противников Ивана Грозного незадолго до этих всех событий доставляли на плаху из-за стен самых глухих монастырей.
Отрепьев бежал из Москвы в отдаленные монастыри. Он побывал в суздальском Спасо-Евфимиевом монастыре, монастыре Иоанна Предтечи в Галиче, но ни в одном из них не прожил более года – его тянуло назад. Когда в столице все успокоилось, он начал искать возможность вернуться в Москву, и это ему удалось: благодаря поддержке своего деда он был определен в кремлевский Чудов монастырь, где, по его собственным словам, занялся литературным трудом (в Спасо-Евфимиевом монастыре у него уже был опыт написания акафистов и канонов святым). Чуть позже он принял священный сан – был поставлен патриархом Иовом в дьяконы, продолжая писать каноны святым. Однако вскоре, по версиям некоторых исследователей, Григорий проворовался и вынужден был бежать из монастыря. С этого момента прозвище «расстрига» станет от него неотделимым. Очевидно, именно в это время Григорий решил примерить на себя маску царевича Димитрия. В Киево-Печерском монастыре он заявил, что является царевичем, и тут же был выброшен за ворота. Тогда он продолжил путь дальше на Запад, пока не оказался в пределах Речи Посполитой.
Речь Посполитую темные места в биографии новоявленного «царевича» беспокоили мало: руками самозванца можно было попробовать «половить рыбу в мутной воде». «Польские магнаты и шляхта, – писал Р. Скрынников, – стремящиеся к расширению своих владений, жаждали захватить смоленские и северские земли, которые столетием ранее входили в состав Великого княжества Литовского. Католическая церковь введением в России католицизма хотела пополнить источники доходов, уменьшившиеся после Реформации, которая увела ряд европейских стран из лона католической церкви». В свою очередь, Лжедмитрий много обещал полякам и папскому нунцию в Варшаве: помощь Польше в войне со Швецией, Северскую землю, Псков, Новгород, половину смоленских земель и большие суммы денег – родителям его невесты. Он заверил, что, став царем, распространит католицизм в России. С течением времени он настолько уверился в своих силах, что начал обещать завоевать Вифлеем, Иерусалим и Вифанию и присоединить их к России.
Получив поддержку польского короля и, как считается, тайно перейдя в католичество, Лжедмитрий I с шайкой авантюристов в октябре 1604 года вышел из Львова и двинулся к Москве через северские земли, охваченные волнениями, где он встретил поддержку крестьян, казаков, служилых людей, недовольных правительством Годунова. Город за городом присоединялся к Лжедмитрию. Когда в начале 1605 года он потерпел поражение под Добрыничами, местные крестьяне укрыли самозванца и не выдали его правительственным войскам. Вскоре под его знаменем вновь собрались достаточные силы, и он двинулся к Москве, где его с нетерпением ждали. Казни и пытки заподозренных в связях с самозванцем еще более накаляли обстановку.
Наконец наступил день решающей схватки с царскими войсками, состоявшейся под Кромами весной 1605 года. Бои были в самом разгаре, когда из Москвы пришло известие: 13 апреля царь Борис Годунов внезапно скончался. Спускаясь с вышки, откуда он часто любовался Москвой, царь почувствовал себя плохо, кровь хлынула из носа и ушей, и он упал без чувств. Прибежали патриарх, духовенство и едва успели облечь царя в иноческую мантию с именем Боголепа, как тот умер. В народе начались разговоры, что Годунов, понимая, что идет настоящий царь Дмитрий, не выдержал и покончил с собой. На другой день, безо всякой пышности, Бориса погребли в Архангельском соборе Кремля, и на престол вступил его сын Федор, который в то время еще не знал, что уже обречен.
В это время войско Лжедмитрия и присоединившихся к нему после смерти Годунова бояр, возглавлявших царские полки, быстро двигалось к столице. Обогнав его, в Москву прибыли посланники самозванца Наум Плещеев и Гаврила Пушкин, которые привезли грамоту с призывом целовать крест «царевичу». В столице они быстро нашли себе союзника – вернувшегося из ссылки Богдана Бельского, а затем начали скликать московских людей к Лобному месту. В полной тишине была зачитана привезенная грамота – и, словно прорвавшийся нарыв, тотчас разразилось восстание. Начался погром. Огромные толпы людей бросились в Кремль громить дворы Годунова, его жены и родственников – Сабуровых и Вельяминовых. Не ожидавшая этого царская семья спастись не успела – Федора и супругу Годунова Марию задушили прямо в покоях, хотя Федор, которому еще не было и 20 лет, оказался настолько силен, что несколько человек не могли его одолеть в течение получаса. В живых была оставлена лишь царевна Ксения. Патриарх Иов был низвержен, и Москва приготовилась встречать Лжедмитрия, который вступил в столицу 20 июня с необыкновенной пышностью.
Громадные толпы народа, наполнившего улицы и площади, забравшегося на крыши и колокольни, радостно приветствовали нового властителя, ехавшего в дорогой одежде на белом коне. Однако, когда шествие вступало на Красную площадь из Москворецких ворот Китай-города, внезапно поднялся страшный вихрь. Всадники едва удерживались на лошадях, тревожно и невпопад зазвонили колокола на храме Святой Софии на набережной, и покрытое тучей пыли шествие остановилось. Народ увидел в этом недоброе предзнаменование, которое вскоре не замедлило исполниться.
Самозванец разместился в кремлевских царских палатах и приказал вызвать из далекого Выксинского монастыря мать царевича Дмитрия Марию Нагую (инокиню Марфу): встреча «матери» и чудесно спасшегося «сына» должна была убедить в истинности «Дмитрия» самых отъявленных скептиков. Через несколько дней в селе Тайнинском Мария Нагая признала самозванца своим сыном, и они вместе возвратились в Москву. Инокиня Марфа была помещена в кремлевский московский Вознесенский монастырь, а Лжедмитрий стал готовиться к коронации. Необходимо было убрать свидетелей своего недавнего не очень светлого прошлого – и в ссылку отправляется старый патриарх Иов, без сомнения, хорошо помнивший тот день, когда он рукополагал Григория Отрепьева в дьяконы. Затем опале подверглись усопшие: через специально пробитую дыру в стене из Архангельского собора было вытащено тело Бориса Годунова, увезено из Кремля и погребено в Варсонофьевском монастыре вместе с телами сына и жены. Для коронации все было готово.
Она последовала 30 июля 1605 года. На радостях новый «царь» возвратил из ссылки Романовых, возвел Филарета Никитича в сан митрополита Ростовского, раздавал милости. Новый «царь» проводил политику в интересах дворянства и верхушки посада. Например, город Путивль, поддержавший самозванца, освобождался на десять лет от уплаты налогов. Восстанавливался пятилетний срок сыска беглых крестьян. Но вскоре щепетильная Москва стала замечать как в новом правителе, так и в его действиях и обстановке нечто фальшивое, чужое, нерусское. Всех поражала неслыханная расточительность Лжедмитрия в пользу иноземцев – при нем иностранные музыканты во дворце получали жалованье, которого не видели и первые сановники государства, он завел себе трон из чистого золота со львами и увешал его бриллиантовыми и жемчужными кистями, ел в пост телятину, позволял себе даже к Успенскому собору подъезжать на лошади в седле, чего никто никогда не делал прежде. Не имея обыкновения (как это опять же было принято в Москве) спать после обеда, он ходил пешком на дворы к немцам и полякам, которые чувствовали себя в столице все вольготнее, устраивали пышные пиры, высокомерно обращались с русскими и обижали их.
И уж совсем было непонятно москвичам, для чего в кремлевском саду ему надо было устроить «потешный ад» (некий макет ада), немыслимый для православного человека и тем более государя. Позднее этому было найдено истолкование. «Сказание о царстве царя Федора Иоанновича» сообщает: «Прорицая окаянный вечное свое жилище со отцем своим диаволом и сатаною, и велми то адское место любляше и всегда на него зряше из окошек полатных своих, чтобы ему получити желаемое им, тма кромешная, и чего возжелал, то и получил». То есть Лжедмитрия начинали воспринимать как Антихриста. Среди москвичей начался глухой ропот, чем воспользовался Василий Шуйский, начавший разоблачать самозванца перед народом. Он был немедленно схвачен и отправлен на эшафот, однако в самую последнюю минуту Лжедмитрий торжественно даровал ему жизнь. Это была, может быть, одна из самых больших ошибок самозванца за время его «царствования».
Чем дальше шло, тем было все хуже. В Москву прибывали все новые отряды разнузданной польской шляхты, которые вели себя в столице уже как в завоеванном городе. В колокольне Ивана Великого в Кремле ксендзы стали совершать католические мессы. Появился в Кремле и папский легат – шли приготовления к приезду невесты самозванца Марины Мнишек. В начале мая 1606 года она прибыла в Москву, поразив москвичей очень маленьким ростом и озлобленным выражением лица. Несчастная Ксения Годунова, которая весь год была наложницей Лжедмитрия, была немедленно отправлена на Север, в Горицкий женский монастырь. И вот на глазах у всей столицы совершилось неслыханное – не приняв православия, 8 мая Марина Мнишек была венчана царской короной в Успенском соборе Московского Кремля, и в тот же день состоялось ее бракосочетание с Лжедмитрием. Начались свадебные торжества, которые 17 мая в самый разгар были неожиданно прерваны.
В этот день, по обыкновению, Отрепьев встал рано. Боярин Басманов, ночевавший во внутренних покоях, доложил, что ночь прошла спокойно. Тут спокойствие было прервано неожиданно ворвавшимися в Фроловские (Спасские) ворота боярами Шуйскими и Голицыными, за которыми вторглась вооруженная толпа. Стрелецкие караулы, которые несли стражу по всему Кремлю, сначала не выказали никакой тревоги, поскольку хорошо знали и Шуйского, и Голицына в лицо, а потом, когда осознали произошедшее, было поздно, и стража бежала, не оказав сопротивления. Оказавшись в Кремле, Шуйский и Голицын велели бить в набат и поднимать горожан. Сам Василий Шуйский на лошади помчался через Красную площадь к торговым рядам, на ходу призывая москвичей в Кремль. Вскоре ударили в колокола и в торговых рядах. Тревожные звуки колоколов проникли за слюдяные окна дворца Лжедмитрия, и он послал Басманова спросить, отчего поднялся шум. Бояре знали о том, что происходит, гораздо лучше самозванца и ответили ему, что в городе, очевидно, начался пожар.
Между тем звон не прекращался. Стали слышны крики: «Горит Кремль! В Кремль, в Кремль!» Горожане со всех сторон мчались на Красную площадь. Почувствовав неладное, ко дворцу на защиту «царя» выступили роты, стоявшие поблизости от Кремля, которые, вероятно, могли бы ему помочь. Однако проницательные бояре уже изобрели противоядие – немедленно раздались призывы бить поганых «латынян» и постоять за православную веру и царя. Крики: «Братья, поляки хотят убить царя и бояр, не пускайте их в Кремль!» – сделали свое дело, и толпы бросились на поляков и их сторонников. На улицах, ведущих к Кремлю, возникли завалы из бревен. Поляки поняли, что игра проиграна, и отступили в свои казармы.
Тем временем во дворце события развивались своим чередом. У дверей в царские хоромы неожиданно появился дьяк Тимофей Осипов, перед тем причастившийся как человек, идущий на смерть. Дьяк должен был потихоньку пробраться в царскую спальню и убить там Лжедмитрия еще до того, как начнется общий штурм дворца. Осипову удалось выполнить только первую часть плана. Как повествует один из царских телохранителей, злоумышленник проник через все караулы (а всего во дворце было пять дверей с караулами) и добрался до спальни, но тут был убит Басмановым, перед смертью проклиная «еретика» и «розстригу».
Роковой ошибкой Басманова было то, что тело Осипова было выброшено из окна на площадь. О погибшем дьяке знали только хорошее, и его внезапная гибель привела толпу в ярость. Все настойчивее из-под окон палат раздавались требования к царю выйти к народу. Самозванец не отважился выйти, но с бердышом в руках высунулся в окно и, потрясая оружием, крикнул: «Я вам не Борис!» В ответ раздалось несколько выстрелов, и Лжедмитрий поспешно отскочил от окна. Положение становилось хуже с каждой минутой.
Через несколько минут ярость толпы была обращена на Басманова, который пытался спасти положение, выйдя на Красное крыльцо, где собрались все бояре. Он громко принялся именем царя уговаривать народ успокоиться и разойтись, но договорить не успел – боярин Татищев ударил Басманова сзади кинжалом и вместе с другими боярами сбросил окровавленное тело с крыльца на площадь. Кровь мгновенно возбудила толпу, и начался штурм дворца. Отрепьев в панике заперся во внутренних покоях с пятнадцатью немцами и лихорадочно обдумывал пути ко спасению. Тем временем двери дворца начали заметно подаваться под ударами нападавших, и Отрепьев ударился в бегство. Все, что в эту трагическую минуту он успел сделать для своей супруги, – это крикнуть, пробегая мимо ее покоев: «Сердце мое, измена!» – спасать Марину уже не было возможности. По тайным ходам самозванец из дворца перебрался в каменные палаты. Дальше дороги не было, спрятаться было нельзя – нужно было выбираться из Кремля как можно скорее. И Отрепьев прыгнул из окна с высоты около десяти метров, от удара о землю вывихнул ногу и потерял сознание. Это его сгубило. Неподалеку от каменных палат стражу в воротах несли верные Лжедмитрию караулы. Еще была надежда спасти «царя», спрятав его где-нибудь до темноты, и после вывести из Кремля. Стрельцы поспешно внесли Лжедмитрия в ближайшие хоромы.
Тем временем дворец был захвачен полностью. Не обнаружив Лжедмитрия, восставшие принялись искать его по всему Кремлю и наконец нашли. Защитить его было некому – последние из верных ему стрельцов сложили оружие. Торжествующая толпа окружила Лжедмитрия и выволокла на улицу. В ужасе глядя с земли на окружавшие его лица, самозванец униженно молил дать ему свидание с матерью или отвести на Лобное место, чтобы он мог покаяться перед всем народом. Но победители были неумолимы. В толпе раздались голоса, что даже его мать давно отреклась от него. Под оскорбления, ругательства и пинки с «царя» стащили царскую одежду. Раздавался хохот, крики: «Таких царей у меня хватает дома на конюшне!», «Кто ты такой, сукин сын?».
Напряжение толпы стремительно возрастало, и нужна была только искра, чтобы оно вспыхнуло. Некий купец Мыльник не выдержал первым – на очередные просьбы Отрепьева позволить ему говорить с народом с Лобного места он с криками начал стрелять в него из ружья. Это послужило сигналом – остальные набросились на окровавленного, умирающего Отрепьева, рубя его, пронзая копьями и стреляя, и не смогли остановиться даже тогда, когда уже было ясно, что жизнь покинула самозванца. После этого бояре объявили с Красного крыльца, будто убитый перед смертью сам повинился в том, что он не истинный Дмитрий, а расстрига Григорий Отрепьев. Обнаженный и обезображенный труп царя поволокли от дворца к терему вдовы Грозного Марфы Нагой и потребовали публичного отречения от «сына». Царица в ужасе отреклась от Лжедмитрия, назвав его «вором».
Наемники не оправдали возлагавшихся на них надежд и почти все разбежались. Лишь немногие пытались пробиться во дворец, но подверглись избиению. Заодно толпа учинила расправу над чужеземцами, случайно оказавшимися на улице. Позднее западные источники говорили, что в дни восстания в Москве погибло от одной до двух тысяч человек.
Овдовевшая Марина Мнишек пыталась укрыться под юбками своих фрейлин, но была обнаружена и под караулом отправлена в Ярославль. Тем временем труп самозванца выволокли на Красную площадь. Истерзанный, одетый в шутовскую скоморошью маску, с дудкой в зубах, на ступенях Лобного места лежал тот, кого еще совсем недавно, как спасителя и избавителя, торжественно и чинно принимала Москва. Через несколько дней, когда вся столица уже успела посмотреть на него, труп Лжедмитрия был сожжен, а пеплом зарядили пушку и выстрелили из нее в сторону Польши – туда, откуда пришел.
Через несколько дней на Красной площади впервые в русской истории прошли всенародные выборы царя – новым самодержцем стал победитель самозванца Василий Шуйский. Однако он так же мало, как и его неудачливый предшественник, подходил на эту роль. Престарелый, вдовый, бездетный, он совсем лишен был качеств, необходимых царю. Но важно обратить внимание не на эти обстоятельства, а на то, что он был «выкликнут» толпой на площади – это событие ускорило «расцаревание» общественного народного сознания. В народе начинали понимать, что власть царя – не столько от Бога, сколько от людей, что царей можно свергать, душить, стрелять ими из пушек, а затем выбирать себе новых, что царь – не особое, высшее лицо, а такой же, как все, один из многих. Избрав «своего» царя, люди считали, что Василий не забудет этого, что все будет решаться вместе с «миром» и от имени «мира». Однако Василий вскоре дал в Успенском соборе боярам крестоцеловальную грамоту, в которой обещал сохранить привилегии бояр и ничего не делать без их согласия. Это был первый случай в истории России, когда власть самодержца ограничивалась юридически. Тем не менее авторитет Шуйского в народе после подписания грамоты резко упал. Теперь уже каждое действие Василия, даже если оно и было актом его царской воли, представлялось людям следствием его соглашения с Боярской думой. «Полуцарь», – с насмешкой стали говорить москвичи про Василия Шуйского.
Обстоятельства настойчиво требовали от Василия решительных действий. Он начал с того, что попытался предотвратить повторение самозванщины. Буквально через два дня после своего венчания на царство, 3 июня 1606 года, в столицу торжественным крестным ходом из Углича были доставлены останки царевича Дмитрия. Весь народ встречал их за городом, сам царь нес раку с телом царевича и прославлял святость усопшего, хотя в самом Угличе царевича забыли за эти годы настолько, что могилу пришлось отыскивать. Через некоторое время состоялся акт канонизации царевича (причисления к лику святых), и мощи Дмитрия торжественно были положены в Архангельском кремлевском соборе, где и сейчас мы можем их видеть у второго правого столпа. Однако остановить самозванщину это все равно не смогло.
Народ почувствовал слабость власти, и по всей стране началось брожение. На волне вседозволенности и беззакония поднимались целые области. Вновь появились слухи о том, что Дмитрию удалось спастись. И вот летом 1606 года «воевода Дмитрия» Иван Болотников с отрядом повстанцев начал приближаться к Москве. Жизнь Болотникова была бурной: он был слугой или холопом князя Андрея Телятевского, воевал с татарами, попал в плен, оказался в Турции, где был гребцом на галерах султана, затем бежал, попал в Италию, в Венецию, откуда и стал перебираться обратно поближе к родине через Польшу, где, возможно, на него обратили внимание, как в свое время на Лжедмитрия. Учитывая неспокойную обстановку того времени, слабость государственной власти, всеобщий разброд, можно утверждать, что Болотников был один из многих, кто пытался заработать на Смуте политический и денежный капитал.
Под его знамена собрался самый разный люд – казаки, крестьяне, холопы, посадские люди и дворяне из разных городов. Сам Болотников, как «воевода» вновь чудесно спасшегося Дмитрия, в своих грамотах призывал выступать против Шуйского. Болотникова активно поддерживали казаки и дворяне (организованные Прокопием Ляпуновым и Истомой Пашковым), стремившиеся использовать это движение против слабой власти Василия Шуйского. На пути к Москве Болотникова поддержали 70 городов, волна восставших 7 октября 1606 года докатилась до Москвы и остановилась в селах Коломенском и Чертанове. Теперь столкновения с войсками Шуйского происходили чуть ли не ежедневно и под самой Москвой, и у речки Пахры, в селе Троицком, и близ деревни Котлы. Однако положение Василия Шуйского еще было достаточно прочным, во многом благодаря поддержке новопоставленного патриарха Гермогена, и сеятели смуты – одни перешли на сторону царя и принесли повинную, другие были отброшены от стен столицы. В сражении у села Коломенского Болотников потерпел поражение, снял осаду Москвы и отошел к Калуге, а затем к Туле, где решил укрепиться.
Для подавления восстания Шуйский принял все возможные меры. Перебежчики из лагеря восставших освобождались от крепостной зависимости; в интересах землевладельцев, чьи крестьяне сгинули в войсках Болотникова и вообще в мутных водах Смуты, в 1607 году был издан указ о пятнадцатилетнем сроке сыска беглых крестьян. Однако с главным врагом все еще не было покончено.
Осада Тулы длилась четыре месяца. Шуйскому не помогла даже устроенная плотина на реке Упе, которая позволила затопить Тулу. Пришлось пойти на хитрость. Царь обещал сохранить жизнь восставшим, если они сложат оружие, и ворота Тулы 10 октября 1607 года были открыты. Началась жестокая расправа. Самого Болотникова и «царевича Петра» – сподвижника Болотникова, самозванца из жителей Мурома, – привезли в Москву, после чего «Петр» был повешен под Даниловым монастырем на Серпуховской дороге в назидание каждому входящему в город, а Болотникова отправили на Север, в Каргополь, где «посадили в воду», то есть утопили. По Москве начались массовые казни восставших, попавших в плен, которых было до 6 тысяч человек. Каждую ночь пленных водили толпами на лед Яузы, ставили в ряд и убивали ударами дубин по голове, после чего сбрасывали тела в полыньи. Многих пленных разослали в другие города, где их также ожидал мучительный и страшный конец.
Но за первой волной Смуты катился ее второй вал. В том же 1607 году в Стародубе появился новый Лжедмитрий. Настоящее имя его не сохранилось в истории – по своему лагерю в селе Тушине под Москвой он получил прозвище «Тушинского вора». «Воровать» в XVII веке означало «делать неправду», поэтому в это понятие входили и обман, и нечестие, и, наконец, измена, в том числе государственная. Начался второй поход на Москву. К Лжедмитрию II присоединилась часть польской шляхты.
Василий Шуйский тем временем восстанавливал справедливость в Москве. Из земли были вновь извлечены тела Годуновых и увезены в Троицкий монастырь для погребения, где они находятся и по сей день у западной стены Успенского собора. За гробом родителей с безутешным рыданием шла их дочь Ксения, теперь – инокиня Ольга. В столицу был вызван низложенный самозванцем патриарх Иов, и 20 февраля 1607 года в Успенском соборе состоялся обряд прощения. После богослужения, проведенного святителем Гермогеном, от москвичей патриарху Иову (он помогал служить патриарху Гермогену, поскольку к этому времени очень ослаб и ослеп) была подана челобитная, в которой были перечислены измены и клятвопреступления русских людей. В ней же содержалась просьба о прощении не только жителей Москвы, но и всех, кто живет за ее пределами, а также почивших христиан. Грамота торжественно была зачитана с амвона собора. Москвичи плакали и просили прощения у святителей и друг у друга. Именно в этот момент и произошел духовный перелом в ходе Смуты (невзирая на то что она продолжалась еще несколько лет).
Но Москва оставалась встревоженной – уже давно ходили слухи о приближении нового самозванца. Также одному старцу было видение: явившийся ему во сне Христос в Успенском соборе грозил московскому народу страшной казнью за все самочинства и неправды. Однако для предотвращения новой опасности в лице Лжедмитрия II ничего сделано не было. Напротив, Василий Шуйский спокойно отпраздновал свою свадьбу с княжной Буйносовой-Ростовской.
Между тем ко второму самозванцу примкнули казаки и немало русских людей, успевших привыкнуть к «вольной» жизни, безнаказанности за грабежи и насилия. Москве приходилось готовиться к обороне, ибо в июне 1608 года войска самозванца стояли близ Москвы, в селе Тушине. Сюда же была привезена и Марина Мнишек, которая, недолго думая, признала «вора» своим чудесно спасшимся супругом. Взять Москву Лжедмитрий II не мог – столицу защищал тройной ряд стен: Белый город, Китай-город и Кремль. Тогда его войска начали грабить почти безнаказанно практически все города Средней России и Верхнего Поволжья. Василий Шуйский нашел в себе силы штурмовать лагерь самозванца, но битвы, время от времени происходившие между речками Ходынка, Всходня и Химка, не приводили ни к чему.
В это же время поляки под руководством гетманов Сапеги и Лисовского начали знаменитую осаду Троице-Сергиева монастыря, о богатствах и казне которого они были наслышаны очень хорошо. Соотношение сил поляков и обороняющихся было далеко не в пользу тех, кто находился за стенами монастыря, – 15 тысяч иноземцев против 2,5 тысячи защитников обители (в основном крестьяне из окрестных сел и паломники, среди которых была и Ксения Годунова). Но монастырь не сдавался 18 месяцев. Поляки пытались прорваться в обитель по подземному ходу (но тот был взорван двумя крестьянами, пожертвовавшими собой), обрушивались на защитников, устраивавших вылазки за провизией, обстреливали монастырь из пушек и регулярно штурмовали стены. В самом монастыре сложилось тяжелое положение: свирепствовала эпидемия, уничтожавшая защитников, оборонявшиеся тяжело голодали. До наших дней дошло великолепное описание этой осады, оставленное келарем Троице-Сергиевого монастыря Авраамием Палицыным, а также памятка о тех страшных временах – пробоина от польского пушечного ядра на южной двери Троицкого собора. Героическое сопротивление монастыря показывало многим людям в России, что борьба возможна и необходима, обитель была как бы якорем, из последних сил удерживавшим страну от полного отчаяния.
Но Смута продолжала расти. Власть в Москве слабела с каждой минутой: появились многочисленные «перелеты», или люди, десятки раз переходившие со стороны Шуйского на сторону самозванца и обратно. Торговый человек, желая стать дворянином, а дворянин – получить поместье или боярство, бежали из Москвы в Тушино, где присягали Лжедмитрию, а получив жалованье, возвращались в Москву и здесь притворным покаянием вымогали себе новые награды. Распад и хаос в стране и головах, поругание старинных обычаев, разгром и уничтожение святынь, случаи массового предательства создавали картину кануна последних времен. «Растлеваемо богатство, красота и слава оскудеваше и родоначалие владыческое прииде от земли нашея… оскудеша грады, оскудеша людие, не оскуде мерзость и возрасте плод греха, взыде дело беззакония и возненавиде друг друга, и умножися в нас падение и убиена бысть земля наша гладом», – писал князь Иван Андреевич Хворостинин. Многие были убеждены, что Страшный суд недалек – в «покаянных» стихах того времени недвусмысленно говорится о том, что скоро наступит конец:
О люте ныне наста время,
О последния роды!
…истина погибнет,
А лжа покрыет землю,
Знамения в луне и в солнце,
И во всей твари небесной,
Прообразуют кончину человеческого рода.
Положение становилось отчаянным, и Василий Шуйский в последней надежде решил прибегнуть к помощи Швеции. Шведы согласились помочь справиться с поляками при условии, что Россия отказывается от побережья Балтики, возвращенного в 1590 году Годуновым, и что в России будет свободно обращаться шведская монета. Этот договор вызвал народные волнения на северо-западе. Но после согласия московского правительства отряды иноземных наемников вступили в пределы России. К ним присоединился талантливый двадцатидвухлетний полководец Василий Скопин-Шуйский, и объединенное войско двинулось из Новгорода к Москве. Казалось, что наступает перелом – войска Скопина-Шуйского и шведских наемников стремительным наступлением в 1609 году заставили бежать поляков, стоявших под стенами Троице-Сергиевого монастыря (хоть монастырь и не был взят, но осада унесла жизни почти всех защитников – уцелело лишь около 200 человек), а затем изгнали из-под Москвы самого Лжедмитрия II. Разорив собственный Тушинский лагерь, вместе с Мариной Мнишек самозванец бежал в Калугу, где и сегодня стоит дом, в котором, по преданию, он в то время остановился.
Однако дальше шведы воевать отказались, так как им не уплатили требуемых денег, и положение вновь стало ухудшаться. Воспользовавшись моментом, Польша начала открытую интервенцию против России – король Сигизмунд III осадил город Смоленск.
12 марта 1610 года Скопин-Шуйский торжественно, как победитель, вступил в столицу. Его встречали огромные толпы народа в воротах Скородома и поднесли по приказанию Василия Шуйского хлеб-соль. Однако не всем в Москве его прибытие доставило радость. Ревность к успехам Скопина-Шуйского давно испытывал брат царя Василия – Дмитрий, видевший в полководце опасного соперника в наследовании престола. В ход были пущены безотказные в таких случаях средства, и 23 апреля у готового к походу на Смоленск Василия Скопина-Шуйского во время пира хлынула носом кровь, и через две недели его не стало. Народ с ужасом встретил эту весть и заговорил, что он отравлен. Пошли толки, что жена Дмитрия Шуйского, дочь Малюты Скуратова, поднесла ему яд в чаше с вином. Позднее сложилась народная песня о «стопе зелья лютого»:
Ох ты, гой еси, матушка родимая,
Сколько я по пирам не езжал,
А таково еще пьян не бывал.
Съела меня кума крестовая,
Дочь Малюты Скурлатова!
Любимый всей Москвой полководец был погребен в Архангельском соборе Кремля, и с его смертью у Василия Шуйского исчезла последняя надежда на спасение Москвы и России. Часы истории начали отсчет последних дней его неспокойного царствования. Король Сигизмунд III, осадивший Смоленск, не рассчитал свои силы. Осада затянулась, и тогда Сигизмунд, оставив в тылу сражений Смоленск, двинулся на Москву.
Дмитрий Шуйский, устранив соперника, вышел сам во главе войска навстречу полякам с пятидесятитысячным войском, но славы Скопина-Шуйского так и не снискал. Потерпев сокрушительный разгром под селом Клушино в июне 1610 года от пана Жолкевского, он открыл полякам дорогу на Москву. Тем временем, воспользовавшись хаосом в стране, шведы открыто грабили северо-западные земли.
После получения известий о разгроме Дмитрия Шуйского москвичи подняли восстание. Захарий Ляпунов привел в царский дворец толпы народа и стал требовать от Василия, чтобы тот оставил престол. В бешенстве Василий схватил нож и замахнулся на наглеца, который успел отскочить и выхватить свой, но тут опомнившиеся люди схватили Ляпунова и увели его из дворца. Из Кремля возбужденная толпа двинулась к Серпуховским воротам, где и приняли решение просить Шуйского покинуть престол. Василий, не видя уже ни в ком опоры, согласился и, выехав из Кремля, поселился в своем же боярском доме на Арбате. Но и там, как оказалось, покоя найти не удалось. Чтобы лишить Шуйского возможности возвратиться на престол, восставшие потребовали от него монашеского пострижения. Василий решительно воспротивился, и тогда Ляпунов с товарищами насильно отвезли изгнанника в Чудов монастырь и постригли.
Семибоярщина
Начавшийся после этого период был одним из самых тяжелых в истории России. Если при Василии Шуйском все-таки сохранялся, хоть и колеблющийся, государственный центр в царском престоле, еще горел, хотя и мерцая, огонь народного единения, то теперь не стало и этого. Вместо единого главы государства образовалось правительство из семи бояр во главе с Ф. Мстиславским – Семибоярщина (1610–1613), которая, признав права польского королевича Владислава на русский престол, пригласила его править Россией с условием, что поляки не войдут в Москву, а будут посещать ее небольшими группами. Восстал против этого патриарх Гермоген, требовавший, чтобы царь был избран из русских, но его успокоили тем, что новоизбранный монарх не приведет в Москву поляков, примет православную веру и во всем будет советоваться с Боярской думой. 27 августа 1610 года Москва присягнула Владиславу, и в ту же ночь обещание, данное боярами патриарху, было нарушено – поляки с Жолкевским тайно были впущены в столицу. Москва превратилась в оккупированный город.
Поляки относились к жителям как к рабам Речи Посполитой и даже не пытались скрыть этого. Москва погрузилась в хаос. Предводитель поляков Гонсевский, засев в Кремле, в доме Годунова, начал в огромных количествах отправлять к Сигизмунду русские царские сокровища – трудно представить, сколько погибло тогда вековых сокровищ Москвы. Ненужный более самозванец был убит в Калуге татарином Урусом, Василия Шуйского Жолкевский вывез, уезжая из столицы, и, оставшись без одного из влиятельных своих начальников, поляки принялись грабить в открытую. Все чаще на улицах и площадях столицы стали происходить ожесточенные столкновения москвичей и захватчиков.
И вновь, как за сорок лет до этих событий, на защиту своего города, своих православных людей, своей паствы встал глава Русской церкви – святитель московский патриарх Гермоген. Патриарх освободил москвичей от данной королевичу присяги и призвал их подняться на захватчиков Русской земли и ее столицы. Слово святителя развязало москвичам и всем людям, неравнодушным к судьбе своей Родины, руки. Зимой 1611 года в Рязанской земле было образовано первое народное ополчение, которое возглавил Прокопий Ляпунов. В состав ополчения входили жители Нижнего Новгорода, Мурома, Ярославля, Вологды, Костромы, казаки во главе с Н. Заруцким. Начало собираться народное ополчение и в других городах, к ополченцам примкнули и остатки Тушинского лагеря самозванца. Поляки были встревожены. Группа поляков и перешедших на их сторону изменников явилась к патриарху и потребовала от него остановить ополчение. Святитель твердо отказался, и даже один из предателей, Салтыков, пытавшийся ударить святителя ножом, не заставил его отказаться от своих слов. С этих пор поляки решили держать патриарха Гермогена под стражей.
В середине марта 1611 года обстановка в городе накалилась до предела. Ополчение неумолимо приближалось к Москве. Поляки, поняв серьезность своего положения, начали готовить столицу к осаде. Они стали втаскивать пушки на городские стены и башни и послали на рынок звать себе на помощь русских извозчиков. Те отказались, завязалась перепалка, вскоре переросшая в ожесточенную схватку. Со всех сторон толпами начал сбегаться народ. Постоянно находившиеся в напряжении поляки не выдержали – и началось открытое избиение и истребление безоружных людей, которых погибло более 7000 человек. Это было последней каплей, переполнившей чашу терпения москвичей. В Белом городе начали сооружаться баррикады: улицы перегораживались бревнами, столами и всем, что попадалось под руки. На многих улицах столицы разгорелись ожесточенные схватки, сражения шли в Замоскворечье, на Никитской, у Яузских и Тверских ворот. Ворвавшийся в этот момент в столицу отряд ополченцев под командованием Д. М. Пожарского ввязался в схватку на улицах Сретенка и Лубянка и заставил поляков отступить в Китай-город. Общими усилиями поляков вынудили укрыться в Кремле и Китай-городе. И тогда захватчики подожгли Москву.
Ветер благоприятствовал пожару. Загорелись Китай-город, Белый город, запылало Замоскворечье. В общем замешательстве полякам удалось разгромить Пожарского, который был раненым вывезен в Троицкий монастырь. Началось открытое, беспримерное разграбление города. «Они [поляки], – писал очевидец, – брали одни богатые одежды, бархатные, шелковые, парчовые, золото, серебро, жемчуг, дорогие камни, снимали с образов драгоценные ризы… на пиво и мед уже не глядели: пили только самые редкие вина, коими изобиловали боярские погреба, – рейнское, венгерское, мальвазию. Поляки стреляли в русских жемчужинами величиной с добрый боб и проигрывали в карты детей, отнятых у бояр и именитых купцов…»
В несколько дней выгорела большая часть Москвы. Среди догоравших углей и пепла, на которых лежали груды тел, торчали обгорелые стены домов и остовы церквей. В полумертвом городе появились огромные стаи собак, глодавших трупы и жутко воющих по ночам. Патриарх Гермоген был брошен в подземелье Чудова монастыря, где его мучили голодом. Но и умирающий, он продолжал рассылать грамоты, благословляя всех людей земли Русской подняться на борьбу.
Вошедшее через несколько дней в Москву ополчение освобождения не принесло. Среди казаков, составлявших его значительную часть, кипели свары и раздоры, в результате которых высказавшийся за возврат беглых крестьян Прокопий Ляпунов был изрублен саблями своими же людьми на казачьем кругу, и большинство ополченцев разошлось по домам. К этому времени пал Смоленск, а шведы захватили Новгород. Под Москвой осталась лишь небольшая часть казаков и бывшие тушинцы.
Призыв святителя «крепко стоять в вере и помышлять лишь о том, как души свои положить за дом Пречистой и за веру», был услышан. Осенью 1611 года в Нижнем Новгороде староста Козьма Минин призвал к созданию нового ополчения. Военачальником был приглашен оправившийся от ран Дмитрий Пожарский. Население многих городов помогло создать материальную базу ополчения, которое двинулось к Москве весной 1612 года через Ярославль, где было создано временное правительство – «Совет всея земли». 18 августа 1612 года ополчение подошло к столице и расположилось у Петровских ворот, а также на юге и юго-востоке столицы. Однако наступать было еще рано. На выручку польскому гарнизону спешили войска гетмана Ходкевича, и необходимо было любой ценой не пропустить их к Кремлю.
22 августа переправившиеся через реку у Новодевичьего монастыря поляки напали на отряды Дмитрия Пожарского. Начались бои, в ходе которых чаша весов склонялась то на одну, то на другую сторону. И поляки дрогнули. На следующий день польский гарнизон, бросая обозы, ушел из столицы через село Воробьево. Поляки, сидевшие в центре города, были обречены.
Ополченцы осадили Китай-город и начали дружно готовиться к штурму – копали рвы, ставили плетни, собирали оружие. Лишенные поддержки, отрезанные от внешнего мира, поляки начали голодать. С каждым днем держаться было все тяжелее. В Кремле глодали кожаные переплеты книг, а через некоторое время началось людоедство. Оборванные, изможденные солдаты были готовы уже на все, лишь бы остаться в живых. Почувствовав это, казаки 22 октября приступом взяли Китай-город – и поляки решили сдаться. На следующий день из ворот Кремля потянулись две шеренги грязных, измученных и оголодавших оккупантов. Толпы жителей столицы вступили в свою святыню – Московский Кремль.
То, что они увидели, потрясло. Во многих местах Кремля стояли котлы с человеческим мясом, улицы и переулки были завалены мусором, осквернены соборы и иконы, в грязи и копоти утопали терема и дворцы, валялись непохороненные тела. И над всем этим разорением – огромные стаи воронья.
Восстановление началось сразу же. Была отслужена литургия в Успенском соборе, а затем закипела работа. Тем временем из Москвы уже летели грамоты в разные российские города, приглашавшие избранных людей на Земский собор, который состоялся в 1613 году и избрал нового российского царя. Собор был очень представительным по своему составу: кроме Боярской думы, высшего духовенства и столичного дворянства, на Соборе было представлено многочисленное провинциальное дворянство, горожане, казаки и даже черносошные крестьяне. Своих представителей прислали 50 городов России. Претендентами на престол были польский королевич Владислав, сын шведского короля Карл-Филипп, Иван – малолетний сын Марины Мнишек и Лжедмитрия II (в народе его называли «воренком») – и представители знатных московских боярских фамилий. Члены Собора постановили: «Ни польского королевича, ни шведского, ни иных немецких вер и ни из каких неправославных государств на Московское государство не выбирать и Маринкина сына не хотеть» – и единодушно избрали на русский престол Михаила Федоровича Романова (1613–1645). В Ипатьевский монастырь под Костромой, где он жил со своей матерью, инокиней Марфой, было направлено посольство с приглашением занять престол.
Кандидатура Михаила Романова устраивала всех по многим причинам. Во-первых, на него, как наиболее желаемого кандидата на престол, неоднократно указывал еще патриарх Гермоген. Во-вторых, Михаил был ближайшим родственником Ивана Грозного по линии его жены (царица Анастасия была из рода Романовых). В-третьих, он в свои 13–14 лет не участвовал ни в каких событиях Смутного времени и, таким образом, не был ничем запятнан. В-четвертых, его отец, митрополит Ростовский Филарет, хотя и находился в плену, являлся при Годунове очень уважаемым при дворе лицом (многие помнили это), а также первым и единственным кандидатом на патриарший престол. Так было положено начало новой династии русских государей – династии Романовых.
С избранием Михаила Романова связано и имя знаменитого костромского крестьянина Ивана Сусанина. Когда стало известно об избрании нового царя, многие поняли, что скоро наступит порядок, который был очень невыгоден бандам насильников и грабителей, свирепствовавших по всей России. Решение было принято сразу, и некая группа таких «лихих людей» через глухие леса, обступившие Кострому, отправилась убивать кандидата в цари. Доподлинно неизвестно, были ли в действительности поляки в составе этой группы. Проводить их до цели вызвался крестьянин Иван Сусанин, однако завел в глухое место и погиб вместе с ними. Памятуя этот подвиг, во время празднования трехсотлетия дома Романовых в 1913 году царь Николай II приказал накрыть стол во дворце для потомков Ивана Сусанина.
Святитель московский патриарх Гермоген не дожил до счастливого дня освобождения Москвы. Брошенный на произвол судьбы поляками в глухом подвале Чудова монастыря, он мученически скончался 17 февраля 1612 года от голода и жажды. Позже он был причислен Церковью к лику святых и стал одним из небесных покровителей Москвы, а место его заточения и смерти превращено в храм, стертый с лица земли вместе с Чудовым монастырем в 30-х годах XX столетия. Но гробницу святителя можно видеть и в наши дни в Успенском соборе, под роскошным кованым шатром, справа от входной двери.
Смута закончилась, но оставила глубокие последствия. Она стала началом распада многих бытовых и государственных обрядов. Резко усилился процесс разделения общества на сторонников московской «старины» и тех, кто видел в контактах с Западом возможности прогресса. Смута также во многом способствовала ослаблению силы и влияния старого родовитого московского боярства, которое частью погибло в бурях Смутного времени, частью было разорено, а частью очернило себя интригами и союзом с врагами государства.
Смута дала всему обществу очень серьезный урок. Многочисленные сочинения, оставленные очевидцами событий, говорят о том, что истинная причина бед, постигших Россию, крылась в слабости общественной инициативы, в социальном равнодушии, когда люди стали думать не о государстве и его судьбе, а «мысляще лукавне о себе». Личный эгоизм обернулся крахом всего общества. «Стремление уклониться от личной ответственности, эгоистическая привычка передать в руки „власть предержащих“ и свою собственную судьбу, и судьбу Родины – вот что привело к тому, что ставшая „безначальной“ Русская земля „побрела розно“, – пишет историк Л. Н. Пушкарев. Не снимая ответственности за происходящее с власти, современники пишут о том, что виновато общество в целом. „Согрешили все от головы и до ног, от великих и от малых, от святых и царя, от инок и святых“», – писал в своем «Временнике» Иван Тимофеев.
Именно в дни Смуты впервые в русской истории народ стал ответственным за судьбу государства. Народ выбирает царя в 1598 г. свергает Лжедмитрия и Шуйского, отвергает Семибоярщину, кандидатуру польского королевича Владислава, выдвигает Минина и выбирает царя в 1613 г., положив тем самым конец Смуте. Пройдя сквозь чехарду наследников престола, сквозь хаос и распад, люди вновь выбрали царя, в котором видели единственную надежду на восстановление государства, а вместе с тем и порядка.
Именно в начале XVII века зарождается идея патриотизма, которая затем становится неотъемлемой частью русского менталитета. Осознав свою ответственность за судьбу Родины, люди стали искать образец, пример, которому можно было бы следовать. Не случайно в годы Смуты возрос спрос на морально-этическую литературу, говорящую о сущности человека, о его нравственном облике, его месте в истории. В ней люди находили не только сетования на происходящее, но и обязательные требования непрерывного морального совершенства, поскольку именно в этом авторы видели пути выхода из хаоса.
В результате Смуту удалось преодолеть. Уже в то время из нее были извлечены важные уроки: русская земля, собравшись с силами, сама восстановила разрушенное государство, что показало воочию – Московское государство не было созданием и «вотчиной» своего государя, но было общим делом и общим созданием «всех городов и всяких чинов людей всего великого Российского Царствия». Была осознана моральная ответственность народа за судьбу Родины. В литературных памятниках того времени неустанно подчеркивается, что единственно благодаря нравственной силе народа и была одержана победа над врагами. Грамотки Смутного времени содержат фразу «быть всею землею в любви, и в совете, и в соединении».
Тесный и во многом вынужденный контакт России и Запада – еще один важный итог Смуты. Научившись смотреть на Запад без прежнего предубеждения, Россия, однако, выбрала собственный путь развития, и только преобразования Петра выдвинули на первый план главное «национальное достоинство» – способность усваивать западные ценности. В итоге главным уроком Смуты становится то, что она преодолима.
Ликвидация последствий Смуты
С появлением на престоле законного царя Смута еще не закончилась. Отдельные ее очаги догорали в разных местах: в Астрахани находился мятежный атаман Заруцкий с Мариной Мнишек, Смоленск был в руках поляков, Новгородом владели шведы, королевич Владислав продолжал претендовать на московский престол, а по всей стране бесчинствовали шайки разбойников. Молодой царь и основатель новой династии Михаил Федорович должен был решить огромную задачу: восстановить целое государство и его столицу после ряда лет грабежа, войн и разрухи. Для оказания поддержки в первые годы его правления Земский собор, созванный в 1613 году, не прекращал своей деятельности и работал беспрерывно до 1622 года, только меняя состав. Царь решительно взялся за дело. Из столицы во все главные города были разосланы грамоты с просьбами прислать денег, хлеба и других запасов для раздачи войску. Началось истребление разбойничьих шаек. При этом Михаил пользовался самыми различными методами. Суля жалованье и царскую службу, он привлек на свою сторону многих из тех, кто примкнул к разбойникам не по собственной воле, а из-за нужды. Непокорных царь беспощадно уничтожал. Атаман Заруцкий был схвачен в Астрахани и казнен вместе с сыном Марины Мнишек, а его мать отправлена в заточение. Существует предание, что свои дни она закончила в Коломне, в глубоких подвалах одной из кремлевских башен, которая с тех пор носит название Маринкиной башни.
Война со шведами окончилась Столбовским миром (1617), по которому России были возвращены Швецией несколько городов, в числе которых Новгород и Ладога. Однако шведы оставляли за собой Балтийское побережье, города Ям, Орешек, Копорье и Корелу. Кроме того, Россия выплачивала Швеции большую денежную компенсацию. На следующий год (1618) последовало Деулинское перемирие с Польшей. Россия отдавала Польше Смоленскую, Черниговскую и Северскую земли. Противоречия с Польшей не были разрешены, но только отложены: обе стороны не были в состоянии дальше продолжать войну. Условия перемирия были очень тяжелыми для России, но Польша отказывалась от претензий на престол, что было очень важно для поддержания неустойчивого порядка.
В столицу были возвращены многочисленные пленники, захваченные в дни Смуты, среди которых был и отец царя Михаила Филарет. Вскоре (1619) он был посвящен в патриархи и до самой своей смерти правил совместно со своим сыном.
Вместе с устроением внешних дел царь Михаил Романов деятельно наводил порядок в стране. Были составлены писцовые книги, согласно которым подати с людей взимались сообразно их имуществу. Острая нужда в рабочих руках заставила землевладельцев обратиться к старинному испытанному средству – поискам новых рабочих рук для сельской работы в холопстве. В связи с этим землевладельцы начинают сажать своих дворовых людей на пашню, давать им ссуды, дворы, хозяйство и земельные наделы. Так в среде холопства возник сельский класс, получивший название задворных людей, потому что они селились «за двором» землевладельца.
Для пополнения казны пришлось вводить и чрезвычайные налоги. Воеводам и приказным людям строжайше было запрещено брать взятки, а некоторым областям разрешалось выбирать старост вместо воевод. Постепенно восстанавливались отношения и с иностранными державами, было обращено внимание на просвещение и на развитие промышленности – близ Тулы появились заводы для литья пушек. В целом же уже к концу царствования Михаила Федоровича хозяйство страны было почти восстановлено, хотя последствия Смуты в экономической области ощущались вплоть до середины 80-х годов XVII столетия.
В апреле 1645 года царь тяжело занемог. Его лечили иноземные врачи, и через некоторое время ему стало лучше, а в июне он настолько окреп, что решил отстоять заутреню в Благовещенском соборе. Но во время богослужения с ним случился обморок, его на руках отнесли в опочивальню, и на следующий день, 12 июня, благословив на престол своего сына Алексея, он скончался. В тот же вечер был совершен вынос тела почившего в Архангельский собор.