Неудача этого мятежа настолько ободрила Шуйского, что он поступил с несвойственной ему решительностью, когда донесли ему о заговоре, во главе которого стал боярин Иван Федорович Крюк-Колычев и на котором решено было убить царя в день Вербного воскресенья (вероятно, во время церковной процессии). Колычев был подвергнут пытке, никого не указал и потому казнен один; некоторые предполагаемые его сообщники заключены в тюрьму. Однако ропот и волнение в Москве не прекращались. Уважение к царю настолько упало, что служилые и черные люди с криком и воплем приходили к Шуйскому и спрашивали его: до каких пор им сидеть в осаде? Хлеб дорогой, промыслов никаких нет и купить не на что. Царь вступил с ними в переговоры и просил сроку только до Николина весеннего дня, потому что на помощь к нему идет с одной стороны Скопин-Шуйский с новгородским ополчением и шведами, с другой Шереметев с понизовой ратью, а с третьей союзник его крымский хан со своей ордой.
О дороговизне, существовавшей тогда в Москве, дают понятие следующие показания современников: в конце февраля четверть сырой ржи стоила 1 рубль, а сухой 40 алтын, воз сена 3 рубля и выше. А в начале мая рожь поднялась до полутора и до 2 рублей; гороху и крупы гречневой четверть стоила 3 рубля, овса от 40 алтын до рубля, «добрый» воз сена 4 рубля, корова яловица от 10 до 20 рублей, полот ветчины 2 рубля. По недостатку топлива, на дрова разбирали дворы опальных людей. Эти цены, как ни высоки они для того времени, показывают, что все-таки торговля съестными припасами не прекращалась и что существовали еще значительные запасы. На дороговизну влияла также жадность богатых хлеботорговцев, которые прятали свои запасы и пускали в продажу только небольшое количество, выжидая еще большего возвышения цен. И действительно, четверть ржи дошла наконец до 7 рублей. Тщетно царь убеждал купцов не прятать хлеба; купцы со своей стороны уверяли, что у них запасы истощились. Тогда царь и патриарх обратились к келарю Троицкого монастыря Авраамию Палицыну, и последний (если верить его собственному рассказу) помог делу. У него на Троицком подворье при Богоявленском монастыре оставались еще порядочные запасы ржи, и он вдруг пустил ее в продажу по 2 рубля. Купцы со своей стороны принуждены были также понизить цену. Когда же прекратилась продажа монастырского хлеба, рожь опять поднялась в цене. Царь снова обратился к келарю; на возражение сего последнего, что монастырские люди на подворье сами могут остаться без пищи, Шуйский обещал выдавать им из собственной казны на покупку хлеба, если цена его даже удесятерится. Палицын послушался и отпустил на рынок еще 200 мер из монастырских житниц, чем снова понизил цену.
Около того же времени из Тушина прибежал в Москву вышеупомянутый князь Гагарин. Он раскаялся в своей измене и всенародно говорил, что в Тушине сидит истинный вор и что все зло идет от польского короля, который хочет искоренить православную веру. Его речи, наряду с вестями о скором приходе Скопина-Шуйского с иноземной помощью, благотворно повлияли на умы и многих удержали от измены, то есть от переезда в Тушино. А что касается сношений Москвы с городами, то царь Василий деятельно поддерживал эти сношения, несмотря на осаду. Он постоянно рассылал грамоты с увещанием отстать от вора или крепко держаться законного правительства, помогать царским воеводам людьми и обо всем с ними советоваться; извещал о каждом своем успехе и походе Скопина; расточал похвалы верным и обещал награды. Грамоты его проносились сквозь неприятельские посты помощью разных хитростей; например, зимой они вклеивались в лыжи посланцев.
Предводители тушинцев ясно видели перемену обстоятельств в пользу Василия; а потому, не дожидаясь прихода Скопина со шведами, решились на новую попытку овладеть Москвой. В таборах самозванца оставалось тогда мало войска, ибо значительная часть его стояла в ближних городах или занималась усмирением восставших областей. Рожинский стянул какие можно было отряды и вывел из обозов свою пехоту и конницу. Но в Москве уже знали о его намерении и приготовились. 5 июня в Духов день на берегах Ходынки тушинцы встретились с московским ополчением; польская конница ринулась на московскую; последняя расступилась и открыла гуляй-городки, то есть подвижные укрепления на колесах, вооруженные пушками. Эти гуляй-городки открыли пальбу в лицо полякам, а московская конница ударила на них с боков. Тушинцы были разбиты; москвитяне их преследовали, и только Заруцкий с донцами помешал царскому войску ворваться в таборы. Спустя три недели Рожинский возобновил попытку большого приступа, и тушинцам удалось зажечь внешнюю, или деревянную, стену. Они уже опрокинули московскую конницу и потеснили пехоту. Но на помощь последним пришли мужественные воеводы, с одной стороны князь Иван Семенович Куракин, с другой — князь Андрей Васильевич Голицын и Борис Михайлович Лыков. Битва длилась целый день, и, по замечанию летописца, в течение всей осады москвичи не дрались с такой храбростью, как в этот день. Тушинцы были вновь разбиты; многие из них во время битвы попали в Москву-реку и потонули. После того попытки больших приступов прекратились. Осада еще продолжалась, но в Москве уже все надеялись на близкое от нее избавление. Вскоре удалось освободить и важный путь коломенский. Хотя Прокопий Ляпунов, очистивший от воров рязанские города, и был отбит Млоцким от Коломны, но слухи о приближении с одной стороны шведов, с другой крымцев, с третьей Шереметева заставили Млоцкого 17 июля покинуть блокаду Коломны и отступить к Серпухову. Спустя неделю крымский калга-султан действительно приблизился к Коломне в качестве союзника царя Василия; но потом он повернул домой, вероятно довольствуясь награбленной добычей и полоном и нисколько не желая вступать в битвы с отрядами Лжедимитрия[15].
Зато слухи о победоносном приближении Скопина-Шуйского оправдались.
Шведское правительство того времени немало было озабочено успехами поляков в Московской земле: в случае их окончательного торжества оно должно было рассчитывать на дальнейшее совместное действие Польши и Москвы против Швеции; а это обстоятельство грозило не только потерей занятой шведами Эстонии и части Ливонии, но и лично Карлу IX потерей шведского престола. Кроме того, Карл сильно желал воспользоваться обстоятельствами, чтобы расширить пределы своего королевства со стороны Московии. Посему он очень охотно отозвался на просьбу Михаила Скопина-Шуйского о военной помощи. Он даже послал новгородцам грамоту с уведомлением о скором прибытии сей помощи и с увещанием мужественно стоять против польских и литовских людей за Московское государство и свою «старую греческую веру». В том же духе некоторые пограничные шведские начальники писали в московские северные монастыри и города. В конце февраля 1609 года в Выборге был подписан окончательный договор, с одной стороны, русскими послами стольником Семеном Головиным и дьяком Сыдавным Зиновьевым, с другой — шведскими уполномоченными. Сей договор подтверждал обязательство шведского короля выставить вспомогательное войско из 2000 конницы и 3000 пехоты, а сверх того, сколько можно будет набрать. Кроме определенной денежной платы, Василий Иванович Шуйский в вознаграждении за помощь не только отказывался от русских притязаний на Ливонию, но и отдавал шведам пограничный город Корелу (Кексгольм) с уездом. Вместе с тем обе стороны заключили оборонительный союз против Польши, так что в случае нужды Шуйский должен был помогать своим войском Карлу IX и никто из них обоих не мог заключить отдельного мира с польским королем. Договор довольно обстоятельно определял положение шведского вспомогательного войска в русских пределах. Так, шведы обязались не допускать своих ратных людей причинять какие-либо насилия и грабежи жителям; с литовскими пленниками они могли поступать как им угодно, но русских пленников должны были отдавать на окуп и так далее. По смыслу договора все это вспомогательное войско поступало в ведение князя Михаила Скопина-Шуйского. Последний через своих уполномоченных вручил шведским поверенным около 5000 рублей в виде задатка наемному войску, но не в зачет его будущего жалованья. Для сдачи города Корелы положен был срок в несколько месяцев с условием взять из церквей все образа и всю церковную утварь, а из крепости пушки, пищали и военные снаряды, и, кроме того, вывести тех жителей, которые пожелают уйти на Русь. Долгий срок, очевидно, назначен был с тем расчетом, чтобы прежде посмотреть, какой толк будет от шведской помощи и стоит ли она того, чтобы ради нее поступиться хотя и одним уголком Русской земли, — черта, заслуживающая похвалы и подражания, особенно если вспомним, в каких трудных обстоятельствах находились тогда и царь Шуйский, и все Московское государство.
В следующем месяце марте вспомогательное войско уже вступило в русские пределы. Сверх условленных 5000, оно заключало еще несколько тысяч человек и было набрано из наемников разных наций, каковы шведы, французы, шотландцы, немцы и даже русские охотники. Все это были люди хорошо вооруженные и обученные, состоявшие под командой опытных, надежных военачальников; таковы: Эверт Горн, Христиерн Зоме, Аксель Курк и Андрей Бойе. А во главе стоял молодой, но уже прославившийся воинскими подвигами Яков Делагарди, сын известного французского выходца Понтуса Делагарди и племянницы Карла IX (незаконной дочери его предшественника и брата Иоанна). В ранней молодости он сражался с поляками в Ливонии и даже побывал у них в плену;
а потом изучил военное искусство преимущественно в Голландии под руководством принца Морица Нассауского. На границе шведов встретил воевода Иванис Ададуров с небольшим русским отрядом.
Появление шведского вспомогательного войска немедленно повлияло на ход событий, некоторые северные города покинули самозванца и перешли на сторону Шуйского, например Орешек, откуда воевода его Михаил Глебович Салтыков уехал в Тушино. Оставив, по просьбе Скопина, главные силы в Те-сове, Делагарди 30 марта вступил в Новгород, где ему оказана торжественная встреча. Тут оба молодых вождя, русский и шведский, сблизились, и вскоре между ними завязалась дружба, основанная на взаимном уважении. Скопин-Шуйский произвел на шведов приятное впечатление своей сановитой наружностью, приветливостью и разумным поведением. Главное затруднение, встретившееся на первых же порах, состояло в недостатке денег на уплату шведам жалованья, так как московская казна была пуста. Скопин усердно рассылал грамоты в северные области, с настоятельным требованием о сборе и присылке денег или вместо них соболей, сукон, тафты и других товаров, годных для уплаты иноземным ратным людям. Некоторые города поспешили исполнить требование, и часть жалованья была уплачена. Делагарди думал прежде заняться очищением городов, признававших Лжедимитрия, например Ямы, Копорья, Ивангорода; но Скопин не хотел терять на них время и торопил его идти на освобождение столицы от осады; после чего другие места сами собой отпали бы от самозванца. Прежде всего, надобно было очистить путь к Москве, который заслонял Кернозицкий, все еще стоявший в Старой Руссе. Делагарди выслал передовой отряд под начальством Эверт Горна; Скопин присоединил к нему и русский отряд, предводимый Головиным и Чулковым. Кернозицкий сжег Руссу и ушел; однако шведско-русский отряд настиг его и наголову разбил около села Каменки. Тогда ближние города, Торопец, Холм, Великие Луки, Ржев и некоторые другие, покинули сторону Тушинского вора, принесли повинную и присягнули Шуйскому. Только в пользу мятежного Пскова Скопин сделал исключение и послал войско, чтобы овладеть сим важным пунктом. Была надежда покончить с ним в короткое время с помощью партии лучших людей, которые сносились с Новгородом и звали царских воевод. Но эта надежда не оправдалась.