Примечания
1
Источники для истории первого Лжедимитрия вообще и до его похода в Московию в частности. Русские. А. Палицын «Сказание о осаде Троицкого монастыря». С. 18. Первая часть его перепечатана г. Платоновым в «Русской исторической библиотеке». Т. XIII. Никонов. лет. VIII. С. 54. «Летопись о многих мятежах». С. 73. «Новый летописец», изданный кн. Оболенским во «Врем. Об-ва ист. и древн.». Кн. XVII. «Иное сказание о Самозванцах» и «То же сказание, помещенное в хронографе», изданные И. Д. Беляевым во «Врем. Об-ва ист. и древн.». Кн. XVI. Перепечатано в т. XIII «Русской исторической библиотеке». «Повесть како восхити неправдой на Москве царский престол Борис Годунов»; заимствована из «Иного сказания» и напечатана ibid.: «Повесть о Борисе Годунове и Разстриге» (та же, что предыдущая). См. Карамзина к т. XI примеч. 201. «Сказание и повесть еже содеяся в царствующем граде Москве и о Растриге Гришке Отрепьеве». Чт. Об-ва ист. и древн. № 9. 1847 г. В краткой редакции напечатана в «Русской исторической библиотеке». Т. XIII. Отрывки из русских хронографов в Изборнике Анд. Н. Попова: Второй редакции. С. 190. Третьей редакции. С. 220 и 258. Так наз. Кубасова (Катырева-Ростовского). С. 287. Принадлежащий Карамзину или Столяров. С. 323. Погодин, древнехранилища. С. 414. «Повесть князя Ивана Михайловича Ростовского» (прежде слывшая за Кубасова) снова издана в двух редакциях в т. XIII «Русской исторической библиотеки». Там же впервые издан любопытный «Временник дьяка Тимофеева», дотоле известный только из «Хронологического указания материалов отечественной истории, литературы, правоведения» П. М. Строева (ЖМНПр. 1834 г. и Библиологический словарь). Также впервые вполне изданы ibid.: «Сказание о царстве царя Федора Ивановича» (вошедшее в состав Морозовского летописца, цитируемого Карамзиным), «Повести князя Сем. Ив. Шаховского», «Повесть кн. Ив. Анд. Хворостинина», «Житие царевича Димитрия Ивановича» (по минеям Тулупова и Милютина) и «История о первом патриархе Иове Московском». Далее любопытный источник представляет «Челобитная чернеца Варлаама царю Василию Шуйскому о участии в бегстве Гришки Отрепьева, об извете на него королю Польскому и претерпенных за то страданиях в Самборе». См. Акты Археограф. эксп. II. № 64; вошла в «Иное сказание» (Рус. ист. б-ка. XIII. 18) и в хронограф третьей редакции (изборн. А. Попова. С. 258). Грамота патриарха Иова в Сольвычегодский Введенский монастырь о бегстве Гришки Отрепьева в Литву и церковном его проклятии. Акты Арх. эксп. II. № 28. (Тут говорится о службе Отрепьева у Романовых.) Далее, СГГ и Д. Т. II. № 76–81, 139–140 и 152. (В последней повторяется о службе у Романовых и, кроме того, у князя Бориса Черкасского.) Происхождение и состав, а также историческое значение названных выше летописей, сказаний и хронографов в настоящее время уже значительно выяснены, благодаря отчасти их прежним издателям и описателям, а в особенности трудам Л. Н. Попова и проф. Платонова. Первый в своем превосходном исследовании «Обзор хронографов русской редакции» (Вып. 2. М., 1869) приблизительно определил состав хронографов второй и третьей редакции; причем указал, что в обзоре событий от Федора Ивановича до Михаила Федоровича по третьей редакции участвовали «Сказание» А. Палицына и так называемое «Иное сказание»; вкратце наметил распадение на части и самих этих сказаний (с. 148). Более подробная обработка этого предмета исполнена проф. Платоновым в его исследовании «Древнерусские сказания и повести о Смутном времени XVII века как исторический источник» (ЖМНПр. 1887 и 1888 гг. и отдельно СПб., 1888). Относительно «Сказания» Палицына и его оценки уже существовала целая литература (Строев, Голохвастов, Горский, Костомаров, Забелин, Кедров), которой и воспользовался г. Платонов. Главный вывод этой литературы следующий: книга Палицына составилась из нескольких частей, написанных в разное время, не одинаковых по характеру и степени беспристрастия, собранных и исправленных автором в 1620 г. Первая ее часть (шесть глав) сохранилась в отдельном списке (Мо-сков. духов. академии) и представляет некоторые отличия от печатного издания. Этот список и напечатан в «Рус. ист. б-ке». Т. XIII. Относительно «Иного сказания о самозванцах» мнение первого издателя его Беляева и А. Попова о распадении этого сказания на две или три отдельные части г. Платонов развивает далее и делит его на шесть составных частей. Первую и главнейшую его часть уже А. Попов считал доведенной до 1606 г. и сочиненной современником царя В. И. Шуйского. Эта часть относится к Шуйскому с явным сочувствием. Г. Платонов дает ей название «Повесть 1606 года» и определяет время ее написания между перенесением мощей царевича Димитрия и началом мятежей против Шуйского; признает за ней несколько официозный характер; а из некоторых показаний выводит, что автором ее был монах Троице-Сергиева монастыря (Древнерус. сказ. и повести. С. 4–17). Основываясь на этих показаниях и на близком сходстве с ней первой части «Сказания» Палицына, г. Платонов предлагает догадку, что и самая «Повесть 1606 года» могла быть произведением того же Палицына (с. 180). Вообще эта «Повесть» сделалась очень популярна, а потому подвергалась многим сокращениям и переделкам или служила основанием других произведений. Так, «Повесть како восхити неправдою на Москве царский престол Борис Годунов» есть только сокращение «Повести 1606 года» с некоторыми вставками (с. 35). Та же «Повесть» легла в основу «Жития царевича Димитрия», по Тулуповским минеям (с. 40). Продолжение этой «Повести» или вторая часть «Иного сказания» (от взятия Тулы Шуйским до воцарения Михаила), написанная уже в другом тоне, вошла в «Хронограф» второй редакции (на что указал еще А. Попов). Вообще «Хронограф» второй редакции представляет сборник статей, заимствованных из летописей и других произведений, но обработанных в одном стиле (Древнерус. сказ. и пов. С. 71). «Временник дьяка Тимофеева», известный прежде только по указаниям Строева (ЖМНПр. 1834 г. и Библиология. Словарь), начат в Новгороде, куда этот царский дьяк был отправлен на службу в 1607 г. и где он был захвачен шведским взятием; труд свой он предпринял по желанию новгородского митрополита Исидора. Сочинение обнимает время от Ивана Грозного приблизительно до 1619 г.; оно скудно фактами, но богато размышлениями и суждениями; написано витиеватым, многословным языком и обличает в авторе человека умного, по своему времени образованного и довольно правдивого. «Новый летописец» напечатан в трех видах или в трех редакциях: он составил 8-ю часть Никоновского свода (СПб., 1792), отдельно издан под именем «Летопись о многих мятежах» (СПб., 1771) и, наконец, кн. Оболенским переиздан во «Временнике Об-ва ист. и древн.» № XVII. Г. Платонов, разбирая этот памятник, приходит к тому заключению, что он составлен в патриаршество Филарета Никитича и, вероятно, лицом к нему довольно близким, составлен на основании разнообразных источников, в том числе официальных документов (Древнерус. сказ. и пов. С. 268, 269), а потому и на события смотрит преимущественно с точки зрения сего патриарха. В некотором отношении с патриаршеством Филарета Никитича связан и другой важный источник для истории Смуты. «Повесть князя Ивана Михайловича Катырева-Ростовского», до последних времен бывшая известной под именем «Хронографа Сергея Кубасова». Уже А. Попов издал ее как третью отдельную часть этого компилятивного хронографа, носящую заглавие «Повесть книги сея» и пр. В этом заглавии сказано, что «Повесть» написана в 1626 г. Имя ее автора открывается из некоторых указаний, заключающихся в первоначальном изводе «Повести». Князь Ив. Мих. Катырев состоял в родстве с домом Романовых; по первой его супруге, Татьяне Федоровне, Филарет Никитич приходился ему тестем. Сочинение его есть труд вполне самостоятельный и представляющий цельное описание всей Смутной эпохи; хотя он не был очевидцем всех описанных им событий, но мог иметь о них сведения из первых рук. Тон его вообще сдержанный, а изложение отличается изобразительным и подчас эпическим складом. Тот факт, что эта «Повесть» внесена была в компилятивный хронограф, указывает на ее большое распространение в XVII в. (Древнерус. сказ. и пов. С. 216–222). Такой же компилятивный характер имеет «Столяров хронограф», как назвал его Карамзин, неоднократно ссылающийся на него в своих примечаниях. Столяровский список издан в Изборнике А. Попова; о его составе Попов говорит в своем «Обзоре хронографов». Вып. 2. С. 252–256. Проф. А. Маркевич в своем исследовании «О местничестве» (Киев, 1879. С. 755) с полным основанием утверждает, что этот хронограф есть не что иное, как частная разрядная книга, конечно с разными вставками. П. И. Мельников, находя его очень близким к «Хронографу» А. И. Лобкова, приобретенному в Нижнем, полагает, что последний составлен в тех местах (Несколько новых сведений о Смутном времени // Москвитянин. 1850. № 21. Ноябрь). Такого же характера и Погодинский «Хронограф», помещенный в Изборнике А. Попова. Подобным же компилятивным сборником является так называемый «Морозовский летописец» (принадлежавший купцам Морозовым) и латухинская «Степенная книга» (полученная от купца Латухина), из которых Карамзин приводит многие отрывки в своих примечаниях. Первый представляет дословные выписки из Палицына, Катырева и других сказаний, преимущественно баснословного характера; потому имеет маловажное историческое значение. Вторая есть произведение Тихона, архимандрита Макарьевского Желтоводского монастыря, во второй половине XVII в.; он заимствовал преимущественно из «Нового летописца», а затем из Палицына «Хронографа», «Еже содеяся» и т. д.; но есть у него известия, взятые из источников нам не известных (Древнерусские сказания и повести. С. 320–324 и 336). «Сказание и повесть, еже содеяся в царствующем граде Москве и о разстриге Гришке Отрепьеве и о похождении его» представляет легендарный рассказ о приключениях самозванца в Польше и несколько других сведений, заимствованных из разных источников, преимущественно из грамот (см. предисловие Бодянского в Чт. Об-ва ист. и древн. 1849. № 9 и Платонова «Древнерусские сказания и повести». С. 307–314). Более содержательна «Повесть о разорении Московского государства», изданная А. Н. Поповым в Чт. Об-ва ист. и древн. 1881. II. Она составлена при Алексее Михайловиче, преимущественно на основании «Нового летописца» и «Жития царя Федора Ивановича», написанного патриархом Иовом (предисловие издателя и Платонов. С. 316–319). Г. Платонов не формулировал главного вывода, к которому неизбежно приводят как все труды предыдущих издателей и исследователей, так и в особенности его собственное исследование. А именно: для историка вся эта масса сказаний и повестей о Смутном времени, в сущности, сводится к немногим самостоятельным и современным Смуте произведениям и авторам, каковы: Палицын, «Повесть 1606 года», дьяк Тимофеев и князь Катырев-Ростовский. Почти все другие общие сказания о Смуте представляют компилятивные своды, основанные на заимствованиях и пересказах из «Повести 1606 года» Палицына и особенно Катырева-Ростовского, с прибавлением известий, взятых отчасти из официальных грамот, отчасти из легендарных слухов. При оценке их, кроме того, необходимо иметь в виду, что как эти компиляции, так и названные произведения или составлены, или получили окончательную редакцию уже во время Романовых (преимущественно под влиянием Филарета Никитича). Рядом с указанными первоисточниками для общей истории Смуты в большом числе имеются частные, более или менее самостоятельные сказания современников, в особенности относящиеся к отделу житий и к местным событиям; таковы: Симона Азарьина о троицком архимандрите Дионисии, инока Александра о Ростовском затворнике Иринархе, неизвестного автора «Новой повести о преславном Российском царстве», «Сказание о нашествии поляков на Устюжну Железнопольскую», «О взятии Великого Новгорода от немцев» и т. д. Иноземные. «Сказания современников о Димитрии самозванце», изданные Устряловым в русском переводе, в 5 кн. (СПб., 1831–1834): 1. Хроника пастора Бера (собственно его тестя Буссова). 2. Записки аугсбургского купца Паэрле. 3. Записки капитана Маржерета и Сказания Де-Ту. 4. Так наз. «Дневник Марины» и «Дневник польских послов в 1606 году» (оба этих дневника напечатаны по-польски у Тургенева в Hist Russ. Monum. II № LXXVI и Cl) и 5. Записки Маскевича. Rerum Rossicarum scriptores exteri. Изд. Археогр. ком. Т. I. Pelropoli, 1851. Здесь на немецком языке московская хроника Буссова и (основанная на ней же) хроника шведского дворянина Петра Петрея де Ерлезунда. (Ее русский перевод Шемякиным в Чт. Об-ва ист. и древн. 1865. Кн. 4 и 1866. Кн. 1, 2 и 3.) «Сказания Массы и Геркмана о Смутном времени в России». Издание Археогр. ком. СПб., 1874. Перевод с голландского сделан кн. Шаховским; редакция и комментарии принадлежат Е. Е. Замысловскому. (По-голландски и по-французски «Исаак Масса» издан Ван дер Линде и кн. Оболенским. Bruxelles, 1866.) Приложения к «Запискам гетмана Жолковского» о Московской войне, изданным П. А. Мухановым. Изд. 2. СПб., 1871. № 2–10. Тут письма Сигизмунда III, Юрия Мнишека и самозванца к канцлеру Замойскому, Замойского к Адаму Вишневецкому и Юрию Мнишеку. Под № 44 весьма любопытные переводные отрывки из латинской рукописи ксендза Велевицкого о самозванце, на основании записок патера Савицкого. Два письма, Юрия Мнишека и Януша Острожского, относящиеся к 1604 г., см. в «Русск. вест». 1841 г. 1. Русская история. Библиотека, изд. Археогр. ком. Т. I. СПб., 1872 г., заключает в себе польские «Памятники, относящиеся к Смутному времени». Тут помещены: во-первых, отрывки из дневника польского сейма 1605 г. (мнения сенаторов о деле Лжедимитрия, особенно насмешливый о нем отзыв Замойского). Во-вторых, «Дневник событий (1603–1613 гг.), известный под именем Истории ложного Димитрия» (Historya Dmitra falszywego); он кратко говорит о первом Лжедимитрии и более относится ко второму; автором его редактор этого тома проф. Коялович считает мозырского хорунжего Будила, который служил в войске второго Лжедимитрия; здесь под 1603 г. краткие известия о появлении самозванца, а под 1606 г. допрос в Москве пленному Юрию Мнишеку и его уклончивые ответы. В-третьих, «Поход царя Димитрия (Самозванца) в Москву»; автором этого повествования был участник похода ротмистр Станислав Борша. В VIII томе «Рус. ист. библиотеки» см. № 8. Письмо из Архангельска в Италию о первом самозванце. Далее. Издание Бареццо Барецци Relatione della segnalata et come miracolosa conquista del Palerno imperio conseguita dal serenissimo giovine Demelrio gran duca di Moscjvia in quest’anno 1605. Venezia, 1605. Второе издание в следующем году во Флоренции и в том же 1606 г. латинское издание. Во втором французском переводе эта брошюра переиздана кн. Августином Голицыным. Halle, 1859. А в русском переводе она помещена кн. Оболенским и Чт. Об-ва ист. и древн. 1848. № 5. La legende de la vie et de la mort de Demetrius, брошюра одного из голландских или немецких купцов — очевидцев, изданная во французском переводе в 1606 г. в Амстердаме; переиздана кн. Оболенским в 1839 г. в Москве и снабжена приложением снимков с золотой монеты, печатей и автографов Лжедимитрия, а также портрета дьяка Афанасия Власьева. Сей последний взят из польского издания 1611 г. Гваньиновой «Хроники Сармации Европейской», где, кроме Власьева, помещены портреты Лжедимитрия, Марины Мнишек и Василия Шуйского. На английском языке означенная брошюра издана в Лондоне в 1607 г. под заглавием: The report of a bloody and terrible massacre in the city of Mosco. Минцлов доказывает, что это и есть подлинник, написанный голландцем Вильямом Росселем, помощником Джона Мерика, главного агента Московской компании английских купцов. (Калачова «Архив истор. свод.» Кн. V.) Есть и голландская переделка этой брошюры, изданная в Амстердаме в 1606 г. А с английского издания сделан и польский перевод, напечатанный в 1858 г. в Познани, под заглавием: Wiadomosc о krwawej a strasznej Rzesi w miescie Moskwie и пр., с приложением некоторых документов и описанием хроник и брошюр, относящихся к той же эпохе и хранящихся в Курницкой библиотеке гр. Дзялынского. Герарда Гревенбруха, — Tragoedia Moscovitica sive de vita et morte Demetrii narratio. Coloniae Agrippinae. 1609 Матвея Шаума, немца, служившего в шведской войне, Tragoedia Demetrio-Moscovitica, или История достопамятных происшествий, случившихся с Лжедимитрием. Росток, 1614. Перевод этой крайне редкой брошюры был сделан по поручению канцлера графа Н. П. Румянцева; издан кн. Оболенским с его предисловием и примечаниями в Чт. Об-ва ист. и древн. 1847. № 2 (и также в его сборнике «Иностранные сочинения и акты, относящиеся до России». М., 1847. Вып. I). Пьера Делавиля, француза, служившего в шведском войске, — Discours soinmaire de се qui est arrive en Moscovie depuis le regne de Jean Wassilevitz empreur jusques a Vassili Jvanovitz Sousky. 1611. Перевод в «Русск. вест.». 1841. № 3. Александра Чилли, итальянца, служившего певчим в придворной капелле Сигизмунда III, — Historia di Moscovia, напечатанная в Пистойе в 1627 г.; его сообщения о первом Лжедимитрии известны более из сочинения Чьямпи Esame critico con documenti inediti della storia di Demerio di Jvan Wasiliewitch. Firenze, 1827. Передача этого сочинения графом М. Д. Бутурлиным в «Архиве» Калачова за 1860 г. № I. Достоверность сообщений Чилли (и отчасти сказаний Массы) отвергает о. Павел Пирлинг (Рус. старина. 1893. Декабрь), но слишком огульно; кое-что все-таки остается заслуживающим внимания. Английского посла к Б. Годунову Фомы Смита — Voyage and entertainement in Russia. London, 1605. Это собственно записки о путешествии, составленные не самим послом, а неизвестным автором и даже не участником путешествия. Русский перевод сей редкой книги сделан г. Балдаковым и издан гр. С. Д. Шереметевым. СПб., 1893. Польского шляхтича Жабчица — Mars Moskiewski krwawy (Краков, 1606). Это стихотворное описание мнимого спасения царевича Димитрия и его похода в Москву. Станислава Кобержицкого — Historia Vladislai Poloniae et Sueciae principis. Dantisci, 1655. Видекинда Historia Belli Sueco-Moscovitici decennalis. 1692. Васенберга — Historia gestorum Vladilai IV. 1643. «Три записки времен Лжедимитрия, изданные по спискам Императ. публ. библиотеки и Румянцевского музея» гр. Андр. Ростопчиным. СПб., 1862. Две первые, списанные в Барберинской библиотеке и переведенные, незначительны по содержанию; третья есть перевод с напечатанного по-немецки письма ивангородского воеводы шведскому губернатору Эстляндии Нильсону о происхождении и судьбе самозванца. Кстати, тут же упомянем «Четыре сказания о Лжедимитрии, извлеченные из рукописей Императ. публ. библиотеки» — того же гр. Ростопчина. СПб., 1863. Эти сказания о расстриге Гришке представляют преимущественно отрывки из повести кн. Катырева-Ростовского. Джона Мерика — The Russian impostor or the History of Moscoviae under the usurpation of Boris and the imposture of Demetrius lat Emperors of Moscovy. Лонд., 1664. Переведено на французский язык под заглавием Histoire des revolutions arrives sous l’usurpation etc. Этот перевод издан при французском переводе сочинения Коллинса (Relation curieuse). Тургенева — Historica Russiae Monumenta. T. II. Petrp. № XXXVII–LXXVI. Павла Пясецкого, епископа Перемышльского — Chronica. 1645. Отрывок из нее, относящийся к появлению Лжедимитрия, сообщен архим. Леонидом, в «Русском архиве». 1886. № 11. А полное извлечение из хроники Пясецкого о Смутном времени в славянском переводе издано архим. Леонидом в Памят. древ. письм. LXVIII. 1887. Archivum domii Sapiehow. Т. I. Lwow, 1892. Под редакцией А. Прохаски. Обнимает 1575–1606 гг. О первом Лжедимитрии дает скудные указания в № 489, 504, 534, 582, 584, 590. Пособия. Миллера — Versush einer neueren Geschichte von Russ-land. (Sammlung Russischcr Geschichte. II.) Часть этого труда издана по-русски «Опыт новейшия истории о России» (Сочинения и переводы к пользе и увеселению служащим. 1761 г. Январь, февраль и март). Щербатова «История российская». Т. VII. СПб., 1790–1791. Третья часть этого тома заключает акты и грамоты, относящиеся к Смутному времени и заимствованные преимущественно из Архива Иностранной коллегии. Карамзина «История государства Российского». Т. XI. Соловьева «Обзор событий от Федора Ивановича до Михаила Феодоровича» (Современник. 1848). Его же «История России». Т. VII. Немцевича Dzieje panowania Zygmunta III. Wroclaw, 1836. С приложением многих документов. Н. С. Арцыбашева «Повествование о России». Т. III. М., 1843. Германа Geschichte des Russischen Staates. III. Hamburg., 1846. Д. Бутурлина неоконченная «История Смутного времени». Т. I. СПб., 1839. С приложением разных документов, частью до него неизданных. Когновицкого Zycia Sapiehow. 3 t. Вильна и Варшава. 1790–1791. Первый том этого сочинения или Zywot Lwa Sapiehy, не раз перепечатанный, издан отдельно. Sanok., 1855. (Второй том заключает материалы для биографии Яна Петра Сапеги. Отчасти переведен. См.: «Сын отечества» 1838. № I.) Аделунга Uebersicht der Reiscnden in Russland. St.-P. 1846. Н. И. Костомарова исследование «Кто был первый Лжедимитрий?». СПб., 1864. Его же — «Смутное время Московского государства» (Вестник Европы. 1866–1867 гг. и отдельно). Добротворского «Кто был первый Лжедимитрий?» (Вестник Запад. России. 1866. № 6 и 7). Бицина (Н. М. Павлова) «Правда о Лжедимитрии» (День. 1864). Эта статья, а также полемика его с Костомаровым, печатавшаяся в газетах «День» и «Голос», перепечатана в «Русском архиве» 1886 г. № 8. Казанского — Исследование о личности первого Лжедимитрия (Русский вестник. 1877. № 8–10.) Козубского «Заметки о некоторых иностранных писателях о России в XVII веке». ЖМНПр. 1878. Май. Он поправляет и пополняет отчасти Аделунга. Например, относительно сведений о посольстве Льва Сапеги 1600 г., сообщаемых Аделунгом. Автором их оказывается Илья Пельгржимовский, писарь великого князя Литовского, бывший секретарь этого посольства. Дневник Пельгржимовского был издан в Гродно в 1846 г. (Poselstwo Lwa Sapiehy w roku 1600 do Moskwy). О том же см.: ЖМНПр. 1850. № 12 и «Гродн. губ. вед.». 1847. № 4–7.0. Павла Пирлинга — Rome et Demetrius. Изд. 2-е. Paris, 1878. С приложением любопытных документов, заимствованных из Ватиканского архива, каковы: донесения нунция Рангони, патеров Чижовского и Лавицкого, письма самозванца, Мнишека, кардинала Мацеевского и др. (Рецензия на эту книгу проф. Успенского в ЖМНПр. 1884. № 10, но собственно на первое ее издание 1877 г.; а означенное второе издание значительно дополнено разными документами). Н. Левитского «Где и кем был обращен в католичество Лжедимитрий?» (Христиан. чт. 1883. № 5). Его же — «Лжедимитрий как пропагандист католичества в Москве», СПб., 1886. К. Н. Бестужева-Рюмина «Обзор событий от смерти ц. Иоанна Васильевича до избрания Михаила Федоровича» (ЖМНПр. 1887. Июль. Август). Платонова «Древнерусские сказания и повести о Смутном времени как исторический источник». СПб., 1888. В. С. Иконникова «Кто был первый самозванец?» (Киев. Университ. известия. 1865. По поводу брошюры Костомарова). Его же «Новые исследования по истории Смутного времени». Киев, 1889. (По поводу Левитского и Платонова.)
2
Никоновская. Хронографы. Масса. Буссов-Бер. СГГ, и Д. Т. II. № 152 (о посылке самозванцем Свирского со своим знаменем к донским казакам). Hist. Russ. Monum. Supplem. 418. Rome et Demct. Пирлинга. 189–190 и 193–194 (о посольстве Смирного Отрепьева и Постника Огарева). Карамзина кн. XI. прим. 233, где ссылка на дела польские № 26, 63 и 139. Прим. 239. Бутурлина 75–77, тоже ссылка на дела польские. Костомарова ссылка на Bibl. Villan. № 31. Рукопись Имп. публ. б-ки. fol. 33 g. 8. Рус. ист. б-ка. 1. 37. Акты Арх. эксп. II. № 28, 29 (О проклятии самозванца).
3
О походе Лжедимитрия: Буссов-Бер. Дневник Марины. Паэрле. Маржерет. Петрей. Борша. Масса. Пирлинг (Приложения. III. № 1–5). Хронографы (Изборн. Ан. Попова). Никонов. лет. Акты Археогр. эксп. II. № 26 и 27. Судебник, изд. Татищевым. С. 233 (Указ Бориса и царского синклита о наборе ратников из слуг епископских и монастырских). СГГ и Д. Т. II. № 80 (польский дневник похода самозванца и Мнишека до возвращения сего последнего в Польшу) и 81 (Допросу Хрущова у Лжедимитрия). Об эпизоде с Хрущовым говорит и Рангони в своей депеше (Пирлинг. С. 192). В Извете старца Варлаама говорится, что он вместе с боярским сыном Пыхачовым хотел обличить в Самборе расстригу Отрепьева; но они были обвинены в намерении его убить; Пыхачова Мнишек велел казнить, а Варлаама почему-то только подержали в тюрьме и потом отпустили. Казнь некоего московского агента, злоумышлявшего на жизнь самозванца, подтверждается письмом Мнишека к Рангони от 18 сентября 1604 г. (Пирлинг. С. 201). О трех монахах, посланных Борисом в Путивль, рассказывает Паэрле. В главных чертах этот рассказ подтверждается письмом патеров Чижовского и Лавицкого к патеру Стриверию от 17 марта 1605 г. (Пирлинг, 205). О попытке Лжедимитрия заняться в Путивле философией и риторикой ibid. С. 206, 207. О битве при Добрыничах в особенности Паэрле, Маржерет, Петрей и Масса. В «Путешествии» Фомы Смита сообщается, что Петр Басманов — «первый щеголь среди московских дворян» — сгорал нетерпением воротиться на театр военных действий и однажды стал перед Борисом на колени, умоляя отпустить его к войску; но царь почему-то его удерживал (с. 43 рус. перевода) и заставлял играть видную, но бесполезную роль в пышных придворных церемониях, например при приеме того же английского посланника Фомы Смита (Ibid. 33).
4
Письма самозванца к Юрию Мнишеку у Немцевича. II. С. 356. Плоцкий епископ Лубенский (Opera posthuma. Antuerpiae. 1643) Пясецкий. Кобержицкий, Маржерет. Масса. Борша. Бареццо. Барецци. Буссов, Петрей. Паэрле. Делавил. Вассенберг. Никоновская. Хронографы. Летопись о мятежах. Сказание о Расстриге. (Чт. Об-ва ист. и древн. 1847. № 9). Иное сказание. «Новый летописец». Палицын. СГГ и Д. Т. II. № 85 (присяга Федору Борисовичу с матерью и сестрой), 88 (письмо самозванца к Софье Мнишек, Старостине Саноцкой; тут говорится, что повинную грамоту ему от московского населения подписал и патриарх Иов), 89–91 (Грамоты Лжедимитрия о своем воцарении и форма присяги). Акты Археогр. эксп. № 34–38. Supplem. ad Hist. Rus. Monum. N. C. Относительно характеристики царствования Бориса Годунова любопытно суждение Палицына: «Оскверни же царь Борис неправедным прибытком вся дани своя; корчемницы бо пьянству, и душегубству, и блуду желателие, во всех градех в прикуп высок воздвигше цену кабаков, и инех откупов чрез меру много бысть, да тем милостыню творить, и церкви строить и смешав клятву с благословием, и одоле злоба благочестию. И таковых ради всех дел, иже сотвори Борис, в ненависть бысть всему миру; но отай уже и вси поношаху ему крови ради неповинных, и в разграблении имения и нововводимых дел, ереси же Арменстей и Латынстей последствующим добр потаковник бысть, и зело от него таковии любими быша, и старии мужи, брады споя постризаху, во юноши пременяхуся» (Издание 1784 г. С. 17, 18). По мнению же польских послов, высказанному в 1608 г., черные люди были довольны Борисом, но не любили его бояре и шляхта. (Siipplem. ad Hist. Rus. Monum. № 163.) Дьяк Тимофеев замечает о нем: «Первый таков царь не книгочий нам бысть» (Рус. ист. б-ка. XIII. С. 330); вначале преследовал безмерное «богомерзкое винопитие» (с. 340) и хотел устроить храм наподобие Иерусалимского (с. 342); «первый бо той в России деспот безкнижен бысть» (с. 345). Неграмотность Бориса подтверждают Масса (с. 54 и 137) и Палицын: «Аще и разумен бысть Борис во царских правлениих, но писания Божественного не навык» (с. 2). Катырев-Ростовский изображает Бориса мужем благолепным, сладкоречивым, нищелюбивым, попечительным и пр.; но укоряет его за пристрастие к врачам и ненасытное властолюбие, доведшее его до цареубийственного дерзновения (Рус. ист. б-ка. XIII. С. 707) Между его иноземными лейб-медиками находился немец Каспар Фидлер. Брат этого Каспара Константин Фидлер, тоже живший в Москве, написал на латинском языке похвальное слово Борису, изданное в 1602 г. в Кёнигсберге. В русском переводе Воронова оно напечатано в Петербурге в 1773 г. Автор этого слова усердно восхваляет Бориса и присуждает ему название Августа более чем всем его предшественникам. (Н. Г. Устрялов «Сказ. о Дим. Самоз.» Т. III. С. 232.) «Путешествие» Фомы Смита говорит о Борисе, что это «был рослый и дородный человек, с черными, хотя редкими волосами; при правильных чертах лица, он обладал в упор смотрящим взглядом и крепким телосложением… постоянно колебавшийся между замыслом и решением, иногда не действовавший прямо, но постоянно интриговавший, до крайности угнетавший своих подданных, но прикрывавший свою тиранию тонкой политикою» (с. 58, 59). Петрей свидетельствует, будто Василий Шуйский во время движения, вызванного прибытием в Москву Плещеева и Пушкина с красносельцами, говорил народу об истинности названого Димитрия. Об удавлении Федора с матерью и сохранении Ксении по приказу Лжедимитрия см.: Хронографы. Никонов. Нов. лет. Иное сказание, дьяк Тимофеев, Буссов-Бер, Петрей, Делавиль, «Краткая повесть о бывших в России самозванцах» (Изд. 2. СПб., 1778). См. также Бантыш-Каменского «Переписка между Россией и Польшей» по документам Архива Мин. ин. дел (Чт. Об-ва ист. и древн. 1861. Кн. 1). Поэтому напрасно некоторые писатели пытались устранить прямое участие Лжедимитрия в этом убийстве и объяснить его собственным усердием клевретов. В хронографе так наз. Кубасова или собственно в «Повести» Катырева-Ростовского последний отдел заключает описание наружности и качеств Ивана Грозного, Федора Ивановича, Бориса Годунова, Федора Борисовича, царевны Ксении, Лжедимитрия и Василия Шуйского. О Лжедимитрии говорится: «Рострига же возрастом мал, груди имея широки, мышцы толсты; лице же свои имея не царского достояния, непростое обличив имея, и все тело его велми помрачено. Остроумен же, паче и в наручении книжном доволен, дерзостен и многоречив зело, конское ристание любляше, на враги своя ополчитель смел, храбрость и силу имея, воинство же велми любляше» (Избор. А. Попова 314. Рус. ист. б-ка. Т. XIII. С. 621).
5
Амвросия «Ист. рос. иерар.» I. 122. СГГ и Д. Т. II. № 93, 115, 121. «Послужной список» в «Древ. рос. б-ке». XX. 76. В тексте у меня на с. 43 опечатка (с Шереметевым); надобно читать: «с Шереметевыми». Двое их, Федор Иванович и Петр Никитич, были пожалованы в бояре. Богдан Бельский тоже, кроме достоинства «великого оружничаго», был жалован в бояре. Салтыков упомянут в тексте по недосмотру: Мих. Глеб. был уже боярином; а Мих. Мих. Кривой-Салтыков оставался окольничим. Власьев в «Послужном списке» не упомянут при Лжедимитрии; но в «Росписи духовным и светским чинам» он приведен в числе окольничих (СГГ и Д. Т. II. № 93). По поводу заговора и помилования В. Шуйского источники сходятся в общих чертах, но разногласят в определении времени и лиц, ходатайствовавших о прощении. Никонов. Нов. лет. Палицын, Буссов-Бер, Паэрле, Маржерет, Петрей, Геркман, Масса помещают это событие после прибытия в Москву царицы-инокини Марфы (Марии Нагой) и даже после коронования; причем приписывают прощение просьбам Марфы и бояр, а отчасти самих поляков, именно братьев Бучинских. Этим источникам следовали в своем изложении Карамзин, Бутурлин и Арцыбашев. Но другие источники, например «Сказание еже содеяся», «Иное сказание», «Четыре сказания» (IV), Хронограф третьей редакции (Избор. С. 270), помещают событие на площади, спустя несколько дней по въезде самозванца в Москву, именно 25 июля. Этому показанию следовали Соловьев, Костомаров и К. Н. Бестужев-Рюмин. Бучинский не только не ходатайствовал за Шуйских; напротив, он не советовал их щадить, как сам напоминал о том в письме Лжедимитрию из Польши, в январе 1606 г. Тут же упоминает о его двух способах «удержать царство» (СГГ и Д. Т. II. № 121). Показание сие подтверждается записками Станислава Борши (Рус. ист. б-ка. Т. I. С. 399) и письмом иезуита Лавицкого, который относит сцену на площади с Шуйским к 10 июля нового стиля, следовательно, приблизительно 30 июня старого стиля (Пирлинг. С. 85). Впрочем, Бучинский говорит, собственно, что не советовал «высвобождать» и «выпущать» Шуйских, то есть возвращать из ссылки ко двору; возможно, что он не одобрял их смертной казни. С другой стороны, царица Марфа после своего прибытия в Москву, вероятно, ходатайствовала о совершенном прощении и возвращении Шуйских. О предварительных тайных переговорах самозванца с Марфой и его угрозах сообщает она сама. СГГ и Д. Т. II. № 146 и 147. О встрече Марфы и короновании самозванца Маржерет, Масса, Паэрле, Буссов-Бер, Де-Ту, Вассенберг. СГГ и Д. Т. II. № 92 (Окружная грамота патриарха Игнатия с приложением ектении и многолетия). О польской приветственной речи иезуита Чировского или Чижовского сообщает Велевицкий; он поправляет таким образом Карамзина, который счел эту речь латинской, основываясь на известии Де-Ту и Вассенберга, хотя они не говорят, на каком языке была сказана речь. Ту же ошибку повторили Костомаров и митрополит Макарий.
6
СГГ и Д. Т. II. № 93 (роспись членов сената духовных и светских). С. 97–114. Histor. Rus. Monum. II. № XXXVII–LXXVII (с перерывами). Пирлинг. Гл. VII–X и приложение к ним. Велевицкий. С. 137–152 (Сношения с Римской курией). Бутурлин. I. Приложения XII и XIII. Грамота Лжедимитрия во Львов о пожертвовании соболей на сто рублей в СГГ и Д. Т. II. № 130. Письмо его к папе Павлу V и «Древ. рос. вивл.». XII. Борша. Бер-Буссов и Масса (поведение самозванца в думе, иноземные телохранители, молодечество, потешные осады, распутство). Петрей (о принце Густаве). Палицын (заведение роскоши, выезды с военной эскортой, распутство). О расточительности самозванца и раздаче драгоценностей «игрецем и всяким глупотворцем и женам гнусодетельным» в «Изборнике» А. Попова. Хронограф. С. 193. О насилиях и поругании москвичам от поляков. Ibid. С. 237, а также у Петриция — Historiae Moscoviticae. О невежестве в управлении и недостойном поведении у Пясецкого. О постройке дворца и подвижной крепости Ада: Масса, Дневник Марины, Хронограф. С. 237, «Сказание о царстве царя Федора Ивановича» (Рус. ист. б-ка. Т. XIII. С. 819). На одном обеденном пиршестве Лжедимитрия произошел местнический спор у князя Лыкова с Петр. Никит. Шереметевым. (А. П. Барсукова «Род Шереметевых». Т. II. С. 105. Со ссылкой на рукописную Разрядную книгу, принадлежащую Археограф. комиссии.)
7
СГГ и Д. Т. II. № 99–137. (Посольство Власьева и Бучинского, переписка Лжедимитрия с ними и Мнишеком.) Жабчина Posel Moskiewski w Krakowie (стихотворное описание обручения Марины). Записки Жолкевского, изд. Муханова (о тайном поручении бояр Безобразову и царицы Марфы шведу и о спасении ею тела царевича, которое самозванец хотел выбросить из могилы в Угличской церкви). Борта, Маржерет, Петрей, Паэрле, Буссов-Бер, Масса, Дневник польских послов и так наз. Дневник Марины. Древ. рос. вивл. III (Свадьба Растригина), La legende de la vie etc. Палицын. Дьяк Тимофеев. Последний называет Власьева «тайноглагольником» и «стаинником» самозванца. Он же говорит об участии Ксении Борисовны: «И оттуда на лета к большому безчестию продолжися живот ея даже и до четвертаго по отцы царюющаго чаете в державах пременяющихся, и от места на место и от лавры в лавру она провождение подья. И до толика безславия жизнь ее протяжеся, яко и до еже — всякого безчестия скудость и нужду претерпети, даже и до сего, яко и иноплеменных язык, самых врагов отца ея, ту унижене руки осязаша. Прочее же помолчю» (Рус. ист. б-ка. Т. XIII. С. 369). О сношениях Лжедимитрия с недовольными поляками, которые сочинили его кандидатуру на польский престол, говорит Костомаров в своем «Смутном времени», ссылаясь на рукопись Красинской библиотеки. На эти сношения намекают Масса (с. 190 и 206) и Велевицкий (с. 172 и 174). Что касается до причащения и миропомазания по греческому обряду, во время ее коронации и венчания, то напрасно о. Пирлинг оставляет вопрос о том открытым (с. 139). Как русский источник, именно «Отрывок брачного обряда с Мариной» (СГГ и Д. Т. II. № 138) говорит прямо о «помазании» и «причастии», так Велевицкий и Дневник Марины (писанный кем-то из ее свиты) тоже выражаются, что коронация и помазание происходили more graeco, включая сюда, конечно, и причастие. Относительно вопроса о перекрещении иноверцев при переходе в православие заметим, что оно было подтверждено собором 1620 г. См. о том проф. Д. Цветаева (Протестантство и протестанты в России. С. 349–350, 511, 665.), И. Соколова (Протестантство в России. С. 107), Л. П. Рущинского (Религиозный быт русских. Чт. Об-ва ист. и древн. 1871. III. С. 225, 226). Оно было упразднено совершенно только при Петре Великом. Об этом же вопросе см. критику проф. Амф. Лебедева на исслед. проф. Цветаева в ЖМНПр. 1892. Март. В показании Бучинских в уста Лжедимитрия влагается речь о том, что «по их крестьянскому закону первое крестив, да тож ввести в церковь, а не крестив никому иных вер в церковь не входити» (СГГ и Д. Т. II. № 140). В окружной грамоте царицы — инокини Марфы тоже говорится, что он «взял девку латынския веры, и не крестил ее венчался с нею». То же повторяет царь В. Шуйский (Ibid. № 146, 147). К концу Лжедимитриева царствования относится найденная в Краснохолмском Антониевом монастыре хозяйственная запись (хранящаяся теперь в Тверском музее). В ней говорится о посылке 35 меринов, монастырских и волостных лошадей, «которые велено прислати к Москве для польскаго походу». См. А. К. Жизневского в «Древностях Моск. Археол. об-ва». Т. VIII. 1880. С. 20 и «Рус. архив». 1886. № 9. Польский поход, о котором тут говорится, означает поход не в Польшу, а в степи или в «поле» против крымских татар, то есть «полевой» поход. Это известие совершенно согласуется с данными о приготовлениях самозванца к войне с татарами и турками и с его угрозой нареченному тестю, что после Пасхи он отправится к войску на Южную Украйну. Несколько незначительных актов, относящихся к Лжедимитрию I, см. у Полевого «Русская библиотека». М., 1834. В Петербургском Эрмитаже есть старинная картина, изображающая въезд Марины в Москву. В рисунках, приложенных к изданию Массы, — план Москвы 1606 г. и план Лжедимитриева дворца. Вид Кремля в начале XVII в. (из Geographie Blaviane) в «Древностях». XI. Вып. 2. 1886. План Москвы в начале XVII в. по чертежу Федора Борисовича в III ч. Сказаний о самозванце. Портреты самозванца и Марины в «Сказ. современ.» у Н. Устрялова. I и IV. Также и у Немцевича. Ill, с прибавлением портрета Юрия Мнишека. В Пештском национальном музее находится древняя картина, писанная на дереве по левкасу. Она изображает прием послов в московской Грановитой палате. Члены музея полагали, что тут представлено венгерское посольство у Ивана III. Но граф А. С. Уваров доказал, что эта картина относится к 1606 г. и буквально воспроизводит описания Паэрле, Дневника Марины и Дневника польских послов, относящиеся к приему Лжедимитрием Юрия Мнишека, 25 апреля, и послов Олесницкого с Гонсевским, 3 мая (Труды Моск. Археол. об-ва. Т. IV. Вып. 3. М., 1874). Мы полагаем, что вернее отнести картину к приему 3 мая, ибо на ней изображены два посла и сидящий особо Юрий Мнишек; тогда как на приеме 25 апреля послы отсутствовали. Картина очень любопытна. Тут: Лжедимитрий в полном царском облачении, на возвышенном троне с двуглавым орлом над сенью; четыре рынды с секирами; по правую руку от него сидят патриарх и несколько духовных лиц, по левую думные бояре; далее кругом сидящие и стоящие дворяне в светлоузорчатых длиннополых кафтанах и высоких шапках; перед ним польские послы и их свита в синих камзолах и поверх них в красных коротких почти безрукавных кафтанах, с подбритыми кругом головами. Стены палаты расписаны; пол устлан коврами. С пяти печатей Лжедимитрия см. «Снимки древних русских печатей». Издание Ком. при Глав. Архиве Мин. ин. дел. Вып. 1. М., 1882.
8
Никонов. Лет. о мятежах. А. Палицын. «Сказание еже содеяся». Хронограф. «Иное сказание». Новг. летоп. Латух. Степен. кн. Допрос Бучинских (СГГ и Д. Т. II. № 140). Масса, Буссов, Паэрле, Петрей, Велевицкий, Борша, так наз. «Дневник Марины», Дневник польских послов, Плоцкий епископ Лубенский (Opera posthuma historica). La legende de la vie etc. Hist. R. Mon. II. XC. (Письмо нунция Симонетты к кард. Боргезе; тут упоминается, что поляки в Москве при Лжедимитрии насиловали женщин.) «Хвалибога о ложной смерти Лжедимитрия I». (Времен. Об-ва ист. и древн. № 23. Смесь. Тут же и три грамоты Лжедимитрия к Сигизмунду.) Arch, domu Sapiehow. I. № 611. (Письмо двух Стадницких Льву Сапеге с известием о гибели Лжедимитрия и с просьбой освободить их из московского плена.) Сходные в общих чертах, источники часто разногласят в подробностях события 17 мая, а также предшествующих и последующих дней. Приведу следующие примеры. По «Сказанию еже содеяся», по рассказам Массы и Геркмана, дьяк Осипов будто бы обличал самозванца только поутру 17 мая, и Костомаров держится сего показания. Но другие известия, особенно Палицын, ясно и достоверно противоречат тому. По словам Массы, Басманов не ночевал в ту ночь при дворце, а прискакал туда, когда уже раздались звуки набата и заговорщики вломились в дворец, что явно противоречит другим известиям и всем обстоятельствам. Велевицкий, Никон. лет. Лет. о мятежах, Новг. лет. рассказывают, что стрельцы не хотели выдать разбившегося в падении Лжедимитрия прежде, чем спросят его мать; что послали к ней и что, когда она отреклась от самозванца, тогда только допустили его убить. Но достовернее и согласнее с обстоятельствами рассказ «Дневника послов» и Станислава Борши в том виде, как мы передаем его в тексте. О числе убитых Масса говорит, что поляков пало 1500, а москвитян 800; Дневник польских послов определяет число убитых поляков в 1000, «Дневник Марины» в 500, а русских вдвое более; Паэрле — поляков около 600, а москвитян с лишком 1000; Буссов — поляков 2135; Петрей — всех убитых вообще 1702; Де-Ту — поляков 1200, а русских 400; «Сказание еже содеяся» убитых поляков 2062, да раненых 1307. (То же в «Описании церк. — славян. сборников» А. Ф. Бычкова. Ч. 1. С. 157.) Относительно намерения самозванца избить бояр во время потехи говорит большинство русских источников, например: «Еже содеяся», Палицын, «Сказ. о ц. Федоре Ив.», «Иное сказание», Хронограф. Даже иноземец Масса передает положительно слух о таковом намерении. Бучинские при их допросе перед боярами подтверждают то же известие. Они даже сообщают более подробностей; например: кто из поляков какого боярина должен был убить, и вместе с боярами побить дворян, лучших детей боярских, голов и сотников стрелецких и черных людей, которые за них станут. Потом будто бы самозванец намерен был костелы римские ставить, а в русских церквах служение прекратить, и вообще исполнить все то, на чем он присягал папе, кардиналам, арцибискупам и бискупам, а также воеводе Сандомирскому. Это показание Бучинских невероятно и, очевидно, было вынуждено обещанием пощады. Хотя Лжедимитрий был очень легкомыслен, но не до такой степени, на которой начинается уже полная невменяемость. Несомненно только, что сей слух, изобретенный боярами-заговорщиками в их видах, в то время упорно был повторяем; отчего и получил характер некоторой достоверности. Возможно, что самозванец был не прочь при удобном случае отделаться от нескольких личностей, казавшихся наиболее ему подозрительными по наветам поляков, и, может быть, что-нибудь подобное болтал в интимном кругу своих польских приятелей и секретарей, но едва ли серьезно. Что он, по всем данным, нисколько не спешил исполнить свои обещания ввести унию, а тем менее католичество — о том мы говорим выше. К назначенному дню (воскресенью) он, конечно, вместе с Мариной готовился веселиться на придворном маскараде после загородной военной потехи, а не после кровавого побоища, то есть избиения лучших московских людей. Повторяю, это совсем невероятно. Что Шуйский и бояре вошли заранее в соглашение с Марфой, о том она сама говорит в своей окружной грамоте о самозванце: «Яз бояром и дворяном; и всем людям о том объявили прежде всего тайно, а после всем явно» (СГГ и Д. Т. II. С. 146).
9
Никон. Лет. о мн. мятежах. Рукопись Филарета. Хронографы. Арцыбашев. Т. III. Примеч. 830 и 832. Буссов-Бер, Масса, дневники Марины и польских послов, Паэрле, Маржерет, Велевицкий. СГГ и Д. Т. II. № 47 (чин венчания на царство В. Шуйского). Дополн. к Акт. ист. Т. I. № 151 (Соборное послание к Василию Конст. Острожскому о низложении самозванца). Переписка между Россией и Польшей (Чт. Об-ва ист. и древн. 1861, кн. 1). Акты Зап. Рос. Т. IV. № 177 (Допрос польским послам Олесницкому и Гонсевскому). По поводу перенесения мощей царевича Димитрия некоторые иноземцы пытаются набросить на это дело тень обмана. Так, Буссов говорит, будто Шуйский велел умертвить в Угличе девятилетнего поповского сына и положить его на место Димитрия, чтобы иметь свежее или нетленное тело, и что он же подкупил нескольких здоровых людей, которые притворились больными, получившими исцеление у гроба Димитрия. Почти то же повторяют Паэрле, Петрей, Масса, «Дневник Марины» и «Дневник послов»; последний убитого для подмены мальчика называет не поповским, а стрелецким сыном, по имени Ромашка. Мощи царевича не вдруг могли отыскаться в Угличе, потому что кто-то перенес их на другое место, не желая, чтобы Углич «лишился такого сокровища». (Сборник Муханова. Изд. 2. СПб., 1866.) В каком виде найдены были мощи царевича, см. Рукоп. Филарета, грамоту царя Шуйского (СГГ и Д. Т. II. № 147), Житие царевича Димитрия (Рус. ист. б-ка. Т. XIII. С. 892 и 918). Любопытно, что митрополит Филарет Никитич, посланный в Углич за телом царевича, в то время, по-видимому, предназначался занять патриарший престол; но потом возведен в это достоинство Гермоген — так говорили польские послы в Москве в 1608 г. (Акты Зап. Рос. Т. IV. С. 287). О перенесении тела Бориса Годунова в Троицкую лавру см. также «Церковно-исторический месяцеслов Свято-Троицкой Сергиевой лавры». М., 1850. Во время восстания Северской Украйны в Москве был открыт заговор против Шуйского в пользу Ф. И. Мстиславского. По расследовании дела Мстиславский был оправдан; а главный зачинщик Петр Никитич Шереметев послан воеводой в Псков (Маржерет. Подроб. лет. изд. Львовым. СПб., 1799). Относительно ограничительной присяги Василия Шуйского, данной в Успенском соборе и упомянутой в официальных его грамотах, суждения разнообразны. Например, проф. Ключевский в XVIII главе его «Боярской думы» говорит, будто Шуйский присягал на ограничение своей власти Земским собором, а не Боярской думой. Проф. Маркевич в его «Избрании на ц. Мих. Ф. Романова» (ЖМНПр. 1891. Октябрь) не придает большого значения этой присяге и, по-видимому, считает ее добровольной. Разнообразные по сему поводу известия и мнения пытается привести к одному знаменателю г. Рождественский в своей статье: «Царь В. И. Шуйский и боярство» (История. Обозрение. Т. V. СПб., 1892). Но он сам впадает при этом в домыслы и противоречия с фактами, говоря, что ограничительные условия шли не от целого боярского сословия, а только от группы бояр, «которым царь был обязан престолом»; что потом «и следа не остается от каких-либо ограничений, когда Шуйский действует тоже самостоятельно, как и его деспотичные предшественники, Грозный и Годунов», и что никаких притязаний «на ограничение самодержавной власти царя со стороны Боярской думы не было». Вообще некоторые историки (например, Соловьев) слишком много придают значения тому, что Шуйский был возведен на царство только Москвой, без созыва Великой Земской думы, и этим обстоятельством объясняют по преимуществу шатость его престола и его низложение. Но престол Годунова, несмотря на Земскую думу, тоже оказался непрочным. Главная причина непрочности обеих новых династий заключалась в начавшейся смуте и неудачах. Когда выступил на сцену действия доблестный Михаил Скопин, династия Шуйских начала укрепляться; после его смерти, когда дела окончательно ухудшились и произошло клушинское поражение, династия, естественно, не могла удержаться.
10
Никон. Летоп. о мятеж. Палицын. «Иное сказание». Хронографы. Акты Арх. эксп. Т. 11. № 57 и 81. СГГ и Д. Т. II. № 150, 151. Бутурлина прилож. IV и V к тому 2-му. Выписка о посольстве кн. Волконского из польских дел, № 26 (Карамз. к т. XII прим. 49). Буссов-Бер, Маржерет, Паэрле, Дневник Марины, Масса. «Древн. рос. вивл.». XIII (свадьба царя Василия Шуйского). Относительно первого лица, бежавшего из Москвы и пустившего слух о спасении Лжедимитрия от смерти, Буссов-Бер, а за ним и Петрей говорят, будто это был князь Шаховской; Маржерет и Паэрле не называют лица; так же глухо говорят о сем Масса и Дневник Марины. На Молчанова прямо указывает помянутая выписка о посольстве кн. Волконского в Польшу. Относительно Лжепетра некоторые источники неправильно сообщают, что он выдавал себя за сына царевича Ивана Ивановича; именно хронограф второй редакции, который прибавляет, будто он был «родом звенигородец, художеством гончар». Изборн. А. Попова 195 (тоже в третьей редакции с. 242); на след. с. 196 он назван поэтому Петр Гончаровский. «Иное сказание» вместо гончара называет его Петрушей Горчаковым; Никон. лет. — Илюшкой, человеком Григория Елагина, а Палицын холопом свияжского стрелецкого головы Григория Елагина. По собственному его показанию, снятому после сдачи Тулы (Акты Арх. эксп. II. № 81), он родом из Мурома, незаконный сын одной посадской женщины; осиротев в юности, он снискивал пропитание мелкой торговлей, бродил по разным приволжским городам, служил казаком, т. е. рабочим, на судах, плававших между Ярославлем и Астраханью; потом завербовался в терские казаки, где приписался во двор Григория Елагина; затем был в товарищах у казаков Нагибы и Наметки. Когда терские казаки, в числе 300 человек, задумали грабить торговые суда на Волге, то они решили кого-нибудь из своих назвать царевичем Петром; для чего выбрали Илейку Муромца и Митьку Астраханца. Но Митька сказал, что он в Москве не бывал и никого не знает, а родился (от стрельца) и жил в Астрахани; Илейко же из Нижнего однажды ездил в Москву и жил там несколько месяцев. Казаки приговорили Илейке назваться царевичем Петром, сыном царя Ивана Федоровича. О связи этого Илейки с народным прозванием богатыря Ильи Муромца «старым казаком» см. мое рассуждение в «Русском архиве». 1893 г., № 5.
11
Вот различные известия о происхождении второго Лжедимитрия: Русские источники. Палицын называет его «от северских городов поповым сыном Матюшкою Веревкиным» (с. 31). Никон. лет. считает его «поповым сыном или церковным дьячком, потому что круг весь церковный знал» (с. 117); а Гаврило Веревкин тут является стародубцем, подвигшим народ к признанию самозванца (с. 90). Нов. лет: «не служилых людей сын, но попова рода, потому что службу церковную всю добре изучил и знал» (с. 87 и 105). Летоп. о мятеж: «человек незнаемый» (с. 125). Отписка вологжан устюжанам в декабре 1608 г.: «И тот де вор с Москвы, с Арбату от Знаменья Пречистыя из-за конюшен попов сын Митка, а умышлял де и отпущал его с Москвы князь Василий Масальской за пять день до Ростригина убийства» (Акты Археогр. эксп. Т. II. № 94), В. Н. Берх «Древние государственные грамоты». СПб., 1821. С. 85: «А царевича Димитрия называют литвином князя Андрея Курбинского сыном». Рукописный западнорусский хронограф, принадлежащий Археогр. комиссии (на которого ссылается Костомаров), говорит, что самозванец был родом из Стародуба, переселился в Белоруссию и там был учителем при церковных школах. В расспросных речах Буланина, посланного Шеиным из Смоленска в Велиж к Гонсевскому (Акты ист. Т. II. С. 199), говорится: «Да ему же сказывал пристав его Савелий Хрипунов. Который де и вор стоит под Москвою и тот де и вор пришел с Белые на Велиж, а зовут же его Богдашком, и жил на Вележе шесть недель, а у кого жил, того он не ведает. А пришел же он с Белые как убили растригу вскоре, и сказывал на Велижи, что он был у растриги писарем ближним, и с Велижа же съехал с Литвиным в Витепск, и из Витепска же он съехал в Польшу (к Мнишекам?), а из Польши объявился в воровское имя, а которым обычаем назвался того он не ведает». В отписке устюжан вычегодцам, в июле 1612 г. (Акты эксп. Т. II. № 210): «А потом прислан из Литвы от короля жидовин Богдашко и назвался царем Димитрием». Это мнение о жидовском происхождении повторяется в грамоте Михаила Федоровича к французскому королю: «Выслали (поляки) на Украйну Московского государства вора родом жидовина» (Шафирова «Рассуждения о Шведской войне». СПб., 1722. С. 324). По ссылке Нарушевича (Hist. Chodk. I. кн. 4, прим. 70), Мих. Фед. писал Морицу Оранскому: «Сигизмунд послал жида, который назвался Димитрием царевичем». «Ядро рос. истории», очевидно, придерживается западных источников и говорит, что он был по имени Иван, в Литве служил дьячком «у церкви и ребят грамоте учил». М., 1770. С. 266. Иноземные источники. Буссов-Бер считает второго самозванца белорусом и школьным учителем, по имени Иваном, которого друзья Мнишеков нашли в городе Соколе и дали ему в руководители пана Меховецкого (с. 124 и 184 рус. перев.). За Буссовым то же повторяет Петрей (с. 257 рус. перев.). Маскевич также называет Меховецкого первым руководителем второго самозванца и прибавляет, что он был мужик грубый, сквернословный и гадких обычаев и что Меховецкий учил его светскости и польской вежливости, по примеру первого Димитрия (с. 14 и 26). В Дневнике смоленской осады (Рус. ист. б-ка. Т. I. С. 514) говорится: «Наши, зная, что он — не тот Димитрий, за какого они выдают его, и, что еще хуже, зная, что он человек ничтожный, необразованный, без чести и совести, — страшный хульник, пьяница, развратник, что он ни сам не придумает ничего дельного, ни советов не принимает, не бывает ни на каком богослужении, о поляках, или, как они говорят, о литве, ничего хорошего не думает и не говорит, и если бы имел силу и возможность, то всех их истребил бы, относятся, однако, к нему с уважением». И далее (с. 527): «У него после его побега (из Тушина) нашли Талмуд». Шведский король Карл IX в письме к Мих. Глеб. Салтыкову называет Лжедимитрия II барабанщиком (stratenik) и бывшим слугой Гришки Отрепьева. Г. В. Форстен «Политика Швеции в Смутное время» (ЖМНПр. 1889. Февраль). Кобержицкий полагает, что второй самозванец был из евреев, потому что имел при себе Талмуд и разные еврейские книги и рукописи. Тот же писатель особенно распространяется о его грубости, жестокости, жадности, распутности и других пороках (Hist. Vladis. С. 320 и 321). Мархоцкий называет его сыном стародубского боярина, т. е., собственно, вышедшим из сословия боярских детей (Hist. Wojny Moskiew. Poznan, 1841). В донесении французского агента своему двору, в апреле 1610 г., Лжедимитрий II назван «сыном кузнеца или кучера», но будто бы он «лично храбр, неустрашим, приветлив и хитер, как ни один из его дружины». Далее тут же говорится, что второй Лжедимитрий был так же «выставлен» поляками, как и первый. (Записки Жолкевского. Изд. 2-е. Прилож. № 21.) Особенно любопытное указание дает нам ксендз Велевицкий на основании записок иезуита Савицкого (Ibid., № 44. С. 192). По его словам, второй самозванец был крещеный жид, по имени Богданко, состоявший при первом Лжедимитрии в качестве письмоводителя для сочинения русских писем и имевший с ним некоторое сходство. После убиения названого Дмитрия Богданко бежал в Могилев, служил учителем у одного протопопа при его школе, но за покушение на его жену был высечен и прогнан; скитался по Литве, потом ушел в Северскую Украйну с одним товарищем, которого будто бы убедил в том, что он Димитрий, и объявился в Стародубе. Это сообщение (напечатанное Мухановым в 1871 г.), оставшись неизвестным Карамзину, Соловьеву, Бутурлину и Костомарову, не упомянуто и проф. К. Н. Бестужевым-Рюминым в его «Обзоре событий от смерти Ивана Грозного». А между тем оно по своим подробностям наиболее совпадает с белорусским хронографом, которым по преимуществу пользовался Костомаров и отчасти Соловьев. Оба эти свидетельства в общих чертах немного разнятся от большинства других указаний и совпадают в главных чертах с тем, что Буланин слышал в Велиже от Хрипунова, который, вращаясь около Гонсевского, мог узнать многое. Поэтому мы кладем их в основу своего изложения. Но по ним выходит, будто второй Лжедимитрий появился случайно и, так сказать, сам пришел к мысли принять на себя эту роль. Мало того, и русские историки признают эту случайность и самообъявление; обыкновенно они идут не далее Меховецкого, как выставившего сего самозванца (Бутурлин, Соловьев, Костомаров, Бестужев-Рюмин). По нашему же крайнему разумению, тут орудовали все те же польско-русские знатные фамилии, как и при появлении первого Лжедимитрия. К прежним трем фамилиям прибавилась четвертая, князей Рожинских, принадлежавших к потомству Гедимина, на связь этой, тогда еще православной, фамилии с Вишневецкими указывает приведенный нами в третьем томе (с. 561) акт 1595 г., заключающий жалобу на католиков, которая подписана православными князьями Адамом Вишневецким и Кириллом Рожинским (Suppl. ad. Hist. Rus. Mon. № LXI1I). Православие Адама Вишневецкого подтвердили и польские послы в ответе московским боярам в 1608 г. (Акты Запад. России Т. IV. С. 267). Роман Рожинский собственноручно убил Меховецкого, по свидетельству Кобержицкого (Hist. Vladis. С. 90). После своей смерти (в апреле 1610 г.) он был погребен в Киеве по обрядам греческой церкви, на что указывает издатель «Записок» Жолкевского. С. 14. Адам Вишневецкий сам выступил на помощь второму самозванцу; а из фамилии Сапегов пришел к нему с войском Ян Петр, двоюродный брат канцлера Литовского. Другой член той же фамилии, Андрей Сапега, был тогда оршанским старостой, то есть начальствовал в пограничной крепости Орше. Этот Сапега уведомил наших пограничных воевод, что Лисовский, Вишневецкий, Тышкевич и другие польско-литовские паны ушли с ратными людьми в Московскую землю самовольно, вопреки строгому королевскому запрещению; что Яну Сапеге были посланы особые листы от короля с таким же запрещением, но что он их не послушал и что вообще нет возможности удержать дома непослушных панов (Акты ист. Т. II. № 92 и 95). Все подобные отписки были, несомненно, лживы; хотя наши историки им верили; например, Соловьев (т. VIII, с. 207). Наоборот, Андрей Сапега, по всей вероятности, намеренно не препятствовал переходу панов за московский рубеж. А что Сигизмунд III втайне одобрял, например, поведение Яна Сапеги, это доказывают весьма благосклонные королевские письма к сему последнему, помещенные у Когновицкого во II томе Zycia Sapiehow, в приложениях. По сообщению Чумикова, в числе рукописей, хранящихся в Скуклостере, близ Упсалы, есть и такая польская: «Краткое изложение о ведении войны с Москвою, для Его королевского Величества составлено Яном Петром Сапегою» (Чт. Об-ва ист. и древн. 1861. Т. IV. Смесь, 40).
12
Никонов. Рукоп. Филарета. Нов. лет. Столяров хронограф (Изборн. Ан. Попова), Палицын, Псковская летопись, Велевицкий, Буссов-Бер, Масса, Будило, Пясецкий, Маскевич, Бутурлин. II. Приложения VII–X. Акты ист. Т. II. № 89 и 90. СГГ и Д. Т. II. № 163 и 164. Последняя грамота от 14 октября 1608 г. содержит обещание Лжедимитрия II уплатить Юрию Мнишеку 300 000 руб. по овладении Москвой. А предыдущая, от 8 сентября того же года, выражает намерение самозванца отправить свою супругу Марину в Звенигород «для положения одного святого в монастыре» (Савинском), чтобы возбудить к себе большее уважение в Москве; так как прежде (т. е. при первом самозванце) пренебрежением церковных возбуждалась народная ненависть. В некоторой связи с этим намерением можно указать на хлопоты Римской курии, которая сначала было воздерживалась от участия в делах второго самозванца после неудачи с первым, но, по мере его успехов, вновь стала проявлять заботу через своего нового нунция в Польше Симонетта (Hist. Rus. Monum. II. № LXXVIII–LXXXV). При участии иезуитов в Польше составлена была для Тушинского царика обстоятельная инструкция о том, как осторожно он должен действовать, чтобы избежать участи своего предшественника, и как постоянно должен подготовлять введение унии в Московском государстве. По всей вероятности, инструкция составлена по поводу брака Лжедимитрия II с Мариной. Эта инструкция сообщена была кн. М. А. Оболенским С. М. Соловьеву, который подробно передает ее в самом тексте VIII тома своей «Истории России», в конце четвертой главы. Но так как она не получила практического значения и Тушинский вор менее всего поддавался влиянию иезуитов, то мы на ней не останавливаемся. По-видимому, он только пользовался советом иезуитов относительно осторожности и под этим предлогом недвусмысленно заявлял о своем православии. Польский список этой инструкции, но очень испорченный, был найден Костомаровым в одной из варшавских частных библиотек. (Летопись занятий Археогр. ком. Т. IV. СПб., 1868. Протоколы. 12.) Буссов сообщает, что Рожинский и поляки не хотели тратить время на осаду Москвы, а думали немедля взять ее приступом; но будто самозванец удержал их, прося, чтобы они не разоряли его будущей столицы. Это сообщение невероятно: взять приступом хорошо укрепленную Москву было очень трудно. Тот же Буссов говорит о суеверных действиях Василия Шуйского. Образец чудесных явлений представляет «Повесть о видении некоему мужу духовну» (Рус. ист. б-ка. Т. XIII). Неизвестный по имени благочестивый муж сообщил о своем видении благовещенскому протопопу Терентию, который записал его со слов и доложил патриарху и царю; а по их приказу читали эту повесть в Успенском соборе всенародно, учредили пост и пели молебны. По сей повести, видение происходило в том же Успенском храме. Христос сидел на престоле, обстоимый ангелами; одесную стояла Богородица, ошую Иоанн Креститель (подобно тому как изображается Деисус). Богородица молила Господа Сына пощадить людей своих. Но Господь изливал праведный гнев свой на них: «Зело стужают Ми злобами своими и лукавыми нравы»; «брады своя постригают и содомские дела творят, и неправедный суд судят, и правым убо насилуют и грабят чюжая имения и многая иная скверная дела творят»; за что грозил «предать их кровоядцам и немилостивым разбойникам» (или Болотникову, или тушинцам). По усиленным мольбам Матери Своей и Иоанна Крестителя, Господь наконец умилостивился и обещал пощадить «аще покаются». К этой повести присоединено Иное Видение. Церковные сторожа, наряженные ночевать у соборной церкви Михаила Архангела, видели в дверные щели яркий свет и слышали шум и говор великие; а один из голосов как бы «говорил по книжному без престани». За шумом последовал плач. И так продолжалось два часа. Повести относят эти видения к 7115 или к 1607 году, то есть ко времени нашествия Болотниковых скопищ; но хронология тут гадательная; несомненно, подобные рассказы происходили и в эпоху Тушинского вора. Как и первое, второе видение вошло в «Иное сказание», где оно отнесено к четвертому лету царствования В. Шуйского и толкуется в смысле предвещания о его скором конце. Помянутый благовещенский протопоп Терентий есть известное историческое лицо. Он принадлежал к тем духовным лицам, которые льстили первому Лжедимитрию и лжепатриарху Игнатию. До нас дошло его хвалебное послание или челобитная самозванцу. Напечатано в Акт. эксп. Т. II. № 224. См. также А. Ф. Бычкова «Описание рукописных Сборников Публич. библиотеки». СПб., 1882. Т. I. С. 402–403. Макария «История Русской церкви». Т. X. С. 111. и Платонова «Древнерусские сказания и повести о Смутном времени». С. 56–60. При Шуйском Терентий был удален, а в 1610 г. по указу Сигизмунда III он возвращен Благовещенскому собору. Акты Зап. Рос. Т. IV. № 183. С. 389. Во Временнике Об-ва ист. и древн. (№ 23. Смесь) напечатаны три челобитные Лжедимитрию от разных крестьян с жалобами на грабительство и насилие от ратных людей, в том числе и литовских. Эти челобитные сообщены Чумиковым, списавшим их в одном шведском архиве; хотя он без дат, но, очевидно, относится ко времени второго, а не первого Лжедимитрия.
13
Летописи Никон., Псков., Новг. Летоп. о мятежах. Буссов-Бер, Петрей, Видекинд. Дела Шведские (Соловьев. Т. VIII. С. 227). Временник. Т. V и VIII. Акты ист. Т. II, № 99–110. Акты эсп. Т. II. № 88–91. В. С. Иконников «Князь М. В. Скопин-Шуйский» в Чтец. Об-ва Нестора летописца. Т. I. Киев, 1879. Г. А. Воробьев «Боярин и воевода кн. М. В. Скопин-Шуйский» в «Русском архиве». 1889. № 8. Г. Форстен «Политика Швеции в Смутное время» (преимущественно на основании Стокгольмского архива). ЖМНПр. 1889. Февраль. Сборник князя Хилкова. СПб., 1879. Тут издано большое количество грамот, относящихся к Смутной эпохе; между прочим, под № 12 напечатаны 72 письма к гетману Яну Петру Сапеге от разных лиц, преимущественно от всех тех городов, которые передались второму Лжедимитрию. Об этих письмах (из собрания Якубовича) еще прежде было напечатано сообщение П. И. Саваитова в Летописи занятий Археогр. ком. Т. IV. 1868. Протоколы 6, 7 и 48–54. См. также В. Верха «Древние государствен. грамоты», собранные в Пермской губ. СПб., 1821. Из них № 27 относятся к Смутному времени. Впрочем, часть их представляет то, что уже напечатано в СГГ и Д. Т. II, но иногда с вариантами.
14
Никон. Лет. о мятежах. Нов. лет. «Иное сказание». Главный же источник для осады лавры — «Сказание» Палицына. Два печатных издания, 1784 и 1822. По сему поводу см. «Замечания об осаде Троицкой лавры» в «Москвитянине» 1842. № 6 и 7 (Д. П. Голохвастова). Автор представляет здесь свод биографических известий об Аврамии Палицыне и очень критически относится к его сказанию о троицкой осаде. Статья эта немедленно возбудила ряд возражений: в «Северн. пчеле». 1842. № 198 (со стороны Сахарова), в «Отечест. записках». 1842. № 11, и особенные дельные в «Москвитян.» 1842. № 12 (А. В. Горского). Автор «Замечаний» отвечал на них пространной статьей. Ibid. 1844. № 6 и 7. Далее «Историческое описание Святотроицкия Сергиевы лавры». М., 1842 (А. В. Горского). Оно определяет число всех защитников в начале до 2500. Приложения к этому описанию архимандрита Леонида в Чт. Об-ва ист. и древн. 1879. Т. II. Пятое приложение представляет переводный отрывок из статьи гр. Дзедушицкого о действиях Лисовчиков при осаде Троицкой лавры (Bibliotheca Ossolinskich. 1842. III). С. Кедрова «Авраамий Палицын». Чт. Об-ва ист. и древн. 1880. IV. Его же «Авраамий Палицын как писатель». «Рус. архив». 1886. № 8. Сборник князя Хилкова. № 14, 18, 32–42 с перерывами. Масса и Геркман, Буссов-Бер, Будило. Диариуш Сапеги, у Когновицкого. II (Русский перевод в «Сыне отечества». 1838. № 1). Е. Голубинского «Преподобный Сергий Радонежский и созданная им Троицкая лавра». Сергиев Посад, 1892. (См. гл. II и XIII и план лавры XVII века). Речь проф. М. Н. Бережкова «Троицкая Сергиева лавра в Смутное время Московского государства». Киев, 1893.
15
Никон. Палиц. Лет. о мятежах. Хронографы. Акты ист. Т. II. № 111–242 с перерывами. Акты эксп. Т. II. № 93–169 с перерывами. Буссов, Будило и пр. Речь Кояловича «Три подъема русского народного духа». СПб., 1880. Он указывает (с. 24), что народное противотушинское движение началось в декабре 1608 г. небольшим городом Устюжной Железнопольской, который геройски отбил все приступы тушинцев. Описание его осады в Рус. ист. б-ке. Т. II. № 187. См. также грамоту В. Шуйского устюженцам от 23 декабря 1608 г. (Акты эксп. II. № 93 и СГГ и Д. Т. II. № 167). Обращу внимание на «распросныя речи» московских выходцев в Тушинском стане в мае 1609 г. (Акты ист. Т. II. № 212). Тут между прочим говорится: «А больших бояр на Москве князь Димитрий, да князь Иван Шуйский, да Ортемий Измайлов, да Ростовские, шурья Шуйскаво, да дьяк Василий Янов, да Истома Карташов, да Томила Луговской. А из бояр прямять государю царю и великому князю Димитрию Ивановичу всея России (т. е. самозванцу) князь Борис Лыков, князь Иван Куракин, князь Василий, да князь Андрей Голицыны, да князь Иван Димитриевич Хворостинин, а с ними дворяне и дети боярские и торговые люди, а сколько их человек и кто именем и того не упомнить». Историки без критики принимают подобные указания; например, Соловьев (Т. VII. С. 263). За ним в последнее время то же повторяет г. Рождественский в названной выше статье (Ист. обозр. V). А между тем, очевидно, выходцы из Москвы старались в Тушине сообщить поболее приятных вестей и преувеличивали количество людей, которые «прямили» самозванцу. Неприязнь Василия Голицына к Шуйскому еще не значила, что он «прямил» самозванцу; Андрей же Голицын является воеводой, усердно сражавшимся против Лжедимитрия. А князья Куракин и Лыков положительно выдаются в борьбе с ним на стороне Шуйского как храбрые и деятельные воеводы и во время сих расспросных речей, и после них. Все трое они особенно отличились в битве с тушинцами под Москвой 25 июля 1609 г. Следовательно, остается только Хворостинин. Приблизительно к тому же времени надобно отнести глухой документ как бы с именами приверженцев Шуйского и Лжедимитрия II, напечатанный у Муханова, — «Подлинныя свидет. о взаим. отнош. России и Польши». М., 1834. Относительно цен на хлеб в Москве, осажденной тушинцами, кроме приведенных в тексте данных, взятых из Актов ист. II. № 156 и 212, Никонов. и Палицына, имеем еще следующие любопытные свидетельства. От 23 декабря 1608 г. в грамоте устюженцам В. Шуйский извещает, что «нужды еще нет: четверть ржи купят в полтину, а иногда алтын в двадцать, а четверть овса в четыре гривны, а сена воз большой алтын в двадцать или немного больше» (Акты эксп. II. № 93). В Записках Жолкевского (с. 26) говорится, что до прибытия Скопина бочка ржи (равнявшаяся четырем краковским корцам) продавалась с лишком по 20 злотых; а когда очистились пути и начался подвоз, то она продавалась по три злотых. Издатель Записок И. А. Муханов делает расчет и выводит, что четверть стоила около нынешних 15 рублей. У Делявиля (с. 749) упоминается, что бочка ржи стоила тогда в Москве «семь дублонов» (семь рублей?). Масса (с. 254): в Москве четверть стоила 28 гульденов, а в Вологде 1 гульден. Так как цены колебались, то эти свидетельства относятся, конечно, к разным моментам осады.
16
Акты эксп. Т. II. № 96–148, с перерывами. Акты ист. Т. II. № 158–345, то же. Щербатов. Т. VII. Ч. 3. № 35. Никонов. Лет. о мят. Псковская. Рукоп. Филар. Палицын. Видекинд, Петрей, Будило, Пясецкий, Мархоцкий, Диариуш Я. П. Сапеги (Когновиц. II). Углицкая лет., изд. А. А. Титовым. М., 1890 («О пришествии поляков под град Углич» в 1610 г.).
17
Акты ист. Т. II. № 96–267, с перерывами. Акты эксп. Т. II. № 92. Hist. Rus. Mon. Т. II. № CXII–CXIII. Виленский Археогр. сб. Т. 1. № 79. Самуила Бельского Diariusz roku 1609 — напечатан в Чт. Об-ва ист. и древн. Год III. № 6. кн. Оболенским, а потом вошел в его же собрание «Иностранные сочинения и акты, относящиеся до России». Вып. 3. Немцевич. Т. II. Дневник смоленской осады («Рус. ист. б-ка». Т. I. и отчасти у Бутурлина ч. III. Прилож. № XVII). О Смоленской крепости см. Жолкевского с. 29. Пясецкого с. 21 и Маскевича с. 18. Они же баснословят о числе смолян: Жолкевский считает их до 200 000, а способных к бою, как и Пясецкий, до 40 000, Маскевич до 70 000. Роспись посадских и слобожан для обороны стен и ночных караулов см. Акты ист. II. № 259 и 260. План и вид Смоленска в начале XVII в. приложены Мухановым к первому изданию Записок Жолкевского. М., 1835 г. В этом издании и польский оригинал его Записок. По поводу причин, побуждавших смолян к энергичной обороне от поляков, С. М. Соловьев приводит и то обстоятельство, что «они дали в долг Шуйскому много денег: если бы сдались Сигизмунду, то эти деньги пропали бы» (т. VIII. С. 288). За ним К. Н. Бестужев-Рюмин повторяет тот же аргумент (ЖМНПр. 1887. Август). Едва ли такой непатриотичный и по обстоятельствам слишком ненадежный расчет мог играть роль в решимости к отчаянной обороне. Важнее указанное Соловьевым пребывание значительного отряда смоленских служилых людей в войске Скопина и приводимое Кояловичем свидетельство хронографа о старой вражде смолян к полякам: «А Смолянам Поляки и Литва грубны искони, вечные неприятели, что жили с ними по близу и бои с ними бывали частые и литву на боех побивали» (Изборн. А. Попова. С. 353. Речь М. Кояловича «Три подъема русского народного духа»).
18
Акты ист. Т. II. № 270. СГГ и Д. Т. II. № 208. Никонов. Лет. о мятежах. Палицын. Псков. лет. Рукоп. Филар. Жолкев. Прилож. № 20 и 26. (Условия, на которых М. Г. Салтыков с товарищами присягал Сигизмунду III под Смоленском. Также в Сборнике Муханова и Актах Зап. России. Т. IV. № 180.) Бутурлин. Т. III. С. 173. Zycice I. Р. Sapiehy. Немцевич. Мильтон (A brief history of Moscovia. London, 1682. Тут о предсказании гадателей насчет Михаила. См. Карамзин. Т. XII. Прим. 518). Э. Геркман. «Сказание о рождении князя Михаила Васильевича» (Изборник А. Попова). Древ. рус. вивл. Т. XI. (Выписка о дне смерти Скопина из панихидной книжицы Арханг. собора.) Современная песня о Скопине-Шуйском, записанная англичанином Ричардом Джемсом в Москве в 1619–1620 гг. Она найдена академиком Гамелем и напечатана в Извест. АН. по отдел. Рус. яз. и словес. 1852. Т. I, тетрадь 1. Другая песня о Скопине у Кирши Данилова (См. также А. Д. Галахова «История русской словесности». Т. I. С. 268. Ф. И. Буслаева «Очерки истории русской литературы». Т. I. С. 519–525. Песни — Киреевским. Т. VII. С. 15). В Арханг. соборе, в приделе Иоанна Предтечи на стене возле каменной гробницы Скопина был его портрет старинного письма. Лучший снимок с него см. у И. М. Снегирева в «Памятниках московских древностей». М., 1842–1845. Тот же портрет приложен Мухановым к первому изданию записок Жолкевского. Относительно смерти Скопина Карамзин, очевидно, верит свидетельству некоторых источников об отравлении, Арцыбашев, приводя разные свидетельства, не высказывает своего мнения. Бутурлин также говорит нерешительно, но более склоняется к отрицанию отравы; причем ошибочно относит смерть Скопина в ту же ночь после пира. Соловьев идет далее, пытается отвергнуть обвинение в отравлении и для сего выбирает свидетельства, которые по поводу слухов об отраве не решаются сказать положительно свое мнение (Никонов. и Палицын.). В своем усердии к оправданию Шуйских он даже прибегает к не совсем точной передаче: так, Жолкевский, по его словам, «отвергает обвинение, приписывая смерть Скопина болезни». Но гетман также не делает положительного вывода и, сообщивши слух об отравлении, прибавляет: «Между тем, если начнешь расспрашивать, то выходит, что он умер от лихорадки». По всей вероятности, те бояре, которых он потом (пребывая в Москве) расспрашивал, не были расположены говорить с ним откровенно о сем предмете; тем не менее он очевидно склонен верить более отравлению, нежели естественной смерти. Странно, что здоровый молодой человек в две недели умер от лихорадки и что это за лихорадка, которая сопровождалась сильным кровотечением из носу и нестерпимыми болями в животе? Показания Псковского летописца об отравлении Скопина женой Димитрия Шуйского Соловьев отвергает на том основании, что летописец не любил Шуйского; причем опирается еще на то, что отравительница вместо Екатерины названа Христиной, и толкует, будто это имя «по всем вероятностям» образовалось из слова «крестины», крестинный пир. Не вероятнее ли предположить просто неисправность рукописи, описку переписчика? Едва ли не большинство современных иностранных и русских известий склоняется к тому, что Скопин был отравлен; а Видекинд и Буссов-Бер говорят о том положительно. Некоторые показания о его смерти сгруппированы у Муханова в «Записках гетмана Жолкевского» в прилож. № 23. Но это далеко не все; например, нет сказания «О рождении князя Михаила Васильевича» (Изборн. А. Попова), которое положительно настаивает на отравлении. Сказание это любопытно по некоторым подробностям, которых нет в других источниках; например: слова матери Скопина Елены Петровны, чтобы он не ездил из Александровской слободы в Москву; известие о его великом росте, для которого не могли найти подходящей колоды; сообщение, что до отвоза в Суздаль его хотели временно положить в Чудов монастырь, но, по требованию народа, положили в Архангельском соборе. (Л. И. Майков полагает, что тут рассказ об отравлении заимствован из народной былины. ЖМНПр. 1880. Ноябрь.) Костомаров в своем «Смутном времени» склонен верить в отравление. В соч. «Личности Смутного времени» (Вестник Европы. 1871. VI) он относится неблагоприятно к личности Скопина и обвиняет его в эгоизме. Возражения на это см. у М. Погодина «Борьба не на живот, а на смерть». М., 1874 и у Воробьева. Г. Кондратьев в своем исследовании о рукописи Филарета, вслед за Соловьевым, возражает против отравления (ЖМНПр. 1878. Сентябрь). Проф. М. Коялович («Три подъема») по поводу вопроса об отравлении не высказывается ни в ту, ни в другую сторону. То же и г. Платонов («Древнерусские сказания и повести»). К. Н. Бестужев-Рюмин замечает: «Современники подозревали, и едва ли без основания, что он был отравлен по зависти князя Д. И. Шуйского; самого царя подозревать нельзя». В. С. Иконников обстоятельно разбирает свидетельства, сюда относящиеся, и склоняется в сторону отравления (Чт. Об-ва Нестора летописца. I). Другой подробный свод известий о смерти Скопина представлен в названном выше сочинении Воробьева, который считает отравление доказанным. Со своей стороны автор настоящего сочинения не находит ничего невероятного в обвинении современников, направленном против Д. Шуйского и его жены. Там, где идет борьба честолюбий, а особенно борьба за престолонаследие, подобные факты слишком обычны в истории народов, чтобы к данному обвинению относиться с полным недоверием, а тем более, если принять в расчет все обстоятельства. Особенно возбуждает подозрение жена Д. Шуйского, по-видимому, достойная дочь Малюты Скуратова и сестра бывшей царицы Марьи Григорьевны Годуновой.
19
Никон. Летопись о мятежах. Палицын. Столяров хронограф. Новг. лет. Иное сказание. Рукопись Филарета. Записки Жолкевского. Будило. Буссов-Бер. Дневник Смоленской осады. Маскевич. Для Клушина и Царева-Займища: Записки Жолкевского. Изд. 2, С. 45 и след. Донесение гетмана Сигизмунду. Ibid, прилож. 27. А в прилож. 24 договор его с Елецким и Валуевым. (Также Сборник Муханова.) Дневник Смоленской осады. Рус. ист. б-ка. Т. I. С. 618 (очень сходно с донесением Жолкевского). Будило. Ibid. С. 195. Маскевич. С. 40 русского перевода. Пясецкий. С. 30 славянского перевода. Русские источники говорят о Клушинской битве коротко и почти единогласно приписывают поражение измене иноземцев. Названные польские источники своими подробностями подтверждают это обвинение. Подробности, относящиеся к низложению и пострижению царя Василия, при сравнении разных источников являются сбивчивыми и подчас противоречивыми. Я даю общий их очерк. См. Никонов. С. 139. Летопись о мятежах. С. 195. Палицын. С. 206. Столяров хронограф у А. Попова. С. 346. «Иное сказание» в Ист. б-ке. Т. XIII. С. 122 и во Времен. Т. XVI. С. 112. Латухина Степенная книга у Карамзина к т. XII примеч. 560. Рукопись Филарета. С. 31. Новг. летоп. во Врем. Об-ва ист. и древн. Т. XVII. С. 119. Буссов-Бер. С. 182. рус. перев. и с. 111 немец. текста. О решительном противодействии Мстиславского выбору Голицына говорят Записки Жолкевского. С. 70. Крестоцеловальная запись, от 24 июля 1610 г. на присягу боярам Ф. И. Мстиславскому с товарищами для временного ими управления государством см. Акты ист. Т. II. № 287 и СГГ и Д. Т. II. № 198. А окружную грамоту от бояр, окольничих и всех чинов Моск. госуд-ва, от июля 20-го, о сведении с престола Василия Петровича с увещанием не признавать «того вора, который называется царевичем Димитрием», стоять против польских и литовских людей и выбирать государя всей землей — в Акт. эксп. Т. II. № 162. Подобная же от 24 июля в СГГ и Д. Т. II. № 197. К. Н. Бестужев-Рюмин к этому времени предлагает отнести две грамоты Гермогена, с увещанием принести повинную царю Василию. Акты эксп. II. № 169. (ЖМНПр. 1887. Август. С. 274.) Что Гермоген указывал двух кандидатов на царство, князя В. Голицына и М. Ф. Романова, о том сообщает Жолкевский. С. 75. «Седмь московских Бояринов» или «седмочисленные бояре», которые по свержении Шуйского «два месяца власти насладишася», указаны в «Ином сказании» (Ист. б-ка. Т. XIII. С. 123) и в Хронографах. (Изборн. А. Попова. С. 200 и 207), но без означения их имен. Никто из предшествовавших историков (Карамзин, Соловьев, Бестужев-Рюмин) не пытался выяснить эти имена. Только Арцыбашев выписывает из послужного боярского списка до 20 имен того времени (примеч. 1327); но это не решает вопроса о составе Семибоярщины или той малой, избранной думы, которая образовала временное правительство и которая напомнила Пятибоярщину, оказавшуюся во главе правительства по смерти Грозного. Спрашиваем: те шесть имен, которые постоянно и однообразно встречаются в официальных актах того времени, т. е. три боярина (кн. Ф. И. Мстиславский, кн. В. В. Голицын, Ф. И. Шереметев), один окольничий (кн. Мезецкий) и два дьяка (В. Телепнев и Том. Луговский), может быть, и составили эту избранную Думу? (СГГ и Д. Т. II. № 199, 200 и 201. Акты эксп. Т. II. № 165). Седьмое имя могло быть не отмечено случайно, по болезни или отсутствию, и это седьмое имя, вероятно, принадлежало или Ивану Никитичу Романову, или князю Ивану Семеновичу Куракину, или князю Ивану Михайловичу Воротынскому. В таком случае, исключая двух дьяков, мы получаем собственно новую Пятибоярщину. Но возможно также со стороны летописцев неточное указание числа, и самое это число могло видоизмениться. Так, гетман Жолкевский в своих записках (с. 73), говоря о съезде под Девичьем монастырем с Правительственной думой, называет те же самые лица, как и указанные официальные грамоты, но приводит пятерых (Мстиславского, Шереметева, Мезецкого и двух дьяков), а Василия Голицына пропускает. А в Дневнике Смоленск. осады (с. 658) приводится донесение гетмана о том же съезде; причем названы все те же шесть имен, т. е. без пропуска князя Голицына. Только от января 1612 г., т. е. эпохи московской осады, веденной Заруцким и Трубецким, мы имеем две грамоты, подписанные именно семью боярами, каковы: кн. Ф. И. Мстиславский, кн. Ив. Сем. Куракин, Ив. Ник. Романов, Ф. И. Шереметев, Мих. Ал. Нагой, кн. Бор. Мих. Лыков и кн. Андрей Трубецкой. За ними следуют подписи нескольких окольничих и дьяков (СГГ и Д. Т. II. № 276 и 277). Но эта Семибоярщина относится к концу междуцарствия, а не к началу его, на которое прямо указывает «Иное сказание». При том это сказание ограничивает полную власть Семибоярщины только двумя месяцами; а этому сроку соответствует время между свержением Шуйского (17 июня) и вступлением Жолкевского в столицу (21 сентября); хотя во вторую половину сего срока Правительственная дума уменьшилась вследствие отправки некоторых ее членов послами к Сигизмунду III. «Повесть о некоей брани, належащей на благочестивую Россию» (Рус. ист. б-ка. Т. XIII) рассказывает о знамении, которое узрел на небе автор ее, по-видимому, подьячий Посольского приказа. Однажды он вместе с толмачом Кропольским послан был дьяком этого приказа Вас. Телепневым с грамотами царя В. Шуйского о наборе ратных людей в поволжские города. На дороге из Александровской слободы в Переяславль облака представились им в виде огромного льва и страшного змея, окруженных зверями и змеями, готовых поглотить один другого; но оба они скоро исчезли. Толмач объяснял, что лев означает царя Шуйского, а змей Тушинского вора и что обоим им будет скоро конец.
20
СГГ и Д. Т. II. № 199–204, 207–221. Акты эксп. Т. II. № 165. Акты ист. Т. II. № 288–314, 316. (В № 310 список думных дворян и дьяков, приверженных к Василию Шуйскому.) И. И. Голиков «Дополнение к Деяниям Петра Великого». Т. II. (Здесь подробности смоленской осады и переговоров великого посольства с панами.) Никон. Летопись о мятежах. Записки Жолкевского. Прилож. № 32–87. Будило. Дневник Смоленской осады. Буссов-Бер. Делявиль. Видекинд. Кобержецкий. Когновицкий II. Любопытные донесения Ив. Мих. Салтыкова Сигизмунду III из Новгорода о делах того края, от 17 ноября 1610 г. (СГГ и Д. Т. II. № 307 и 313). Тут он, между прочим, вместе с новгородскими чинами настаивает на необходимости удалить из сего края состоявшие на королевской службе отряды литовские и запорожские, которые своими неистовствами отпугивают города от присяги Владиславу и заставляют их держаться вора. «Многие города состоят в воровской смуте и вам государем не добьют челом, и креста не целуют и с Московским и с Новгородским государством не соединяются; потому что во многих городах, в Торжке и в Твери и в Торопце и в иных городах, которые вам государям добили челом и крест целовали, стоят многие польские и литовские люди и черкасы валентари (вольные) и вашу государеву землю пустошат, дворян, детей боярских и посадских людей из животов пытают и насмерть побивают, и поместьями дворянам и детям боярским владети не дают, и с уездов всякие подати и кормы свои и конские правят многие не в меру». См. также Акты Запад. России. Т. IV. № 182 (Имянная роспись московским послам к Сигизмунду), 183 (большое количество жалованных и других грамот московским боярам, дворянам и пр. на поместья, денежные оклады и другие милости). Если верить польским послам 1615 г., то на допущении польского гарнизона в Москву особенно настаивал перед Гермогеном Иван Никитич Романов (Акты зап. России. Т. IV. С. 477). Те же послы вспоминают о пытке и казни попа-лазутчика от Тушинского вора в Москве; причем обвиняли в сношениях с ним князей Голицыных (Ibid. С. 481), но с очевидным пристрастием. О гибели второго Лжедимитрия см. Акты ист. Т. II. № 307 и 313. Буссов-Бер, Будило. Жолкевский. Дневник Смоленской осады. Относительно отъезда Авраамия Палицына из-под Смоленска оправдание его см. в труде С. Кедрова «Авраамий Палицын» (Чт. Об-ва ист. и древн. 1880. Кн. 4). И. Е. Забелин, наоборот, упрекает его почти в измене своему долгу и полемизирует с Кедровым («Минин и Пожарский». М., 1883). Но Кедров если не вполне, то довольно успешно защищает знаменитого келаря («Авраамий Палицын как писатель». Русский архив. 1886. № 8). И в самом деле, раз Палицын убедился в польском коварстве и бесполезности всего посольства, он постарался освободиться из рук врагов и сохранить за собой возможность быть потом полезным Отечеству в борьбе с теми же врагами, и трудно его осуждать именно за то, что он сумел ускользнуть из-под Смоленска. Митрополит Филарет и кн. В. Голицын ни в каком случае не могли быть отпущены; ибо их задержание находилось в связи с вопросом о претендентах на московский престол.
21
Никон. Лет. о мятежах. Палиц. Р. Филар. Маскевич, Будило, Мархоцкий, Краевский (стихотворения Chronologia woyny Moskiewskiej. 1613), Буссов-Бер. Дневн. Смоленск. осады. СГГ и Д. Т. II. № 226–257. Акты эксп. Т. II. № 170–188, с перерывами. Акты ист. № 314, 318, 319. О новом возведении лжепатриарха Игнатия свидетельствует Никон. лет. (с. 160) и Лет. о многих мятежах (с. 225): «А на патриаршество возведоша преждереченнаго советника Разстригина, кипрскаго владыку Игнатия, который был в Чудове монастыре простым чернецом». Видя ложность и непрочность своего положения, Игнатий вскоре бежал в Литву, где принял унию. (О его судьбе см. высокопреосвящ. Макария «История Русской церкви». Т. X. С. 158, 159.) О коварстве Яна Петра Сапеги свидетельствуют следующие документы: письмо к нему Сигизмунда в январе 1611 г. с приказом немедленно выступить против ополчения, собираемого Ляпуновым (Записки Жолкевского. Примеч. № 40); послание Яна Сапеги в ПереяславльЗалесский атаманам, казакам и «всем дородным молодцам» с убеждением верно служить Владиславу (Сб. кн. Хилкова. № 4) и отписка того же Сапеги костромскому воеводе князю Волконскому, убеждающая к покорности королевичу Владиславу (Акты ист. Т. II. № 327). Последняя относится к апрелю 1611 г., следовательно, к тому самому времени, когда Сапега вел переговоры с Ляпуновым о своей готовности соединиться с ним против поляков. Грамота из-под Смоленска, обращенная к москвичам (СГГ и Д. Т. II. № 226), по вероятной догадке С. И. Кедрова, была сочинена не кем иным, как Филаретом Никитичем (Авраамий Палицын как писатель. Русский архив. 1886. № 8. С. 477). Любопытно, что даты событий представляют иногда большое разногласие источников. Так, Маскевич отстает на месяц и более от Будила. Например, по Маскевичу, Сапега прибыл под Москву 17 мая, а по Будилу 17 июня. По первому, Сапега воротился из-под Суздаля прежде убиения Ляпунова, а по второму, после; по первому, он умер 8 июля, а по второму — 14 сентября. В этом случае Будило, как состоявший на службе в войске Сапеги, конечно, ближе к истине; однако и он не вполне точен. Ввиду подобных противоречий приходится иногда обозначать время некоторых событий приблизительно или руководствоваться разными соображениями при проверке дат. В библиотеке Московской духовной академии есть рукописный сборник разных статей, в числе которых встречается одна, озаглавленная так: «Новая повесть о преславном Российском царстве и великом государстве Московском и о страдании нового страстотерпца кир Гермогена патриарха всея Руси» и пр. (Архим. Леонида «Сведения о славян. рукописях, поступивших в библиотеку Троиц. духовн. академии в 1747 году». Чт. Об-ва ист. и древн. 1884. Т. III. С. 196). Г. Платонов в своей статье «Новая повесть о Смутном времени XVII века» (ЖМНПр. 1886. Январь) передает содержание этой повести и доказывает, что она представляет одно из тех подметных писем, которыми возбуждались умы против кого-либо. В данном случае какой-то московский патриот побуждает своих сограждан восстать против поляков и указывает на пример смолян, мужественно оборонявшихся от Сигизмунда, на поведение двух «вящих» (великих) послов, митрополита Филарета и кн. Голицына, крепко стоящих против замыслов короля, и на пример самого «столпа» бесстрашного патриарха Гермогена. Яркими красками описывает он поведение польского гарнизона и русских изменников, Михаила Салтыкова и Федора Андронова, которых по имени не называет. Время этого писания г. Платонов определяет между смертью Тушинского вора и сбором ляпуновского ополчения. (См. того же г. Платонова о той же повести в его «Древнерусские сказания и повести о Смутном времени». 1888. С. 86. Этот любопытный памятник издан им в Рус. ист. б-ке. XIII.) Между прочим, автор «Новой повести» указывает некоторые обстоятельства, относящиеся именно к этому промежутку. Таково, например, преступление поляка Блинского. Этот Блинский, бывший арианином, в пьяном виде выстрелил в образ Богоматери у Никольских ворот. Боясь народного возмущения, Гонсевский велел его казнить, а отсеченные его руки прибить гвоздями под сим образом. См. о том у Буссова, Маскевича и Акты Зап. России. Т. IV. С. 479.
22
СГГ и Д. Т. II. № 245, 250, 263, 264. Акты ист. Т. II. № 321–340, с перерывами. Акты эксп. Т. II. № 184–196, тоже. Акты Южн. и Зап. Рос. Т. II. № 42. Никон. Лет. о мятежах. Нов. лет. Новг. третья. Псковская. Рук. филар. Палицына. Голиков. Дополн. к «Деяниям Петра Великого». Т. II. Хронографы. Жолкевский, Маскевич, Будило, Мархоцкий, Кобержицкий, Видекинд, Краевский, Когновицкий II. Нарушевича Hist. Jana Karola Chodkievicza (1837). Немцевич. Т. III. Н. А. Полевой «Прокопий Ляпунов» (Рус. беседа Т. III.) «Плач о пленении и конечном разорении Московского государства». (Рус. ист. б-ка. Т. XIII.) Не заключая новых данных, этот плач, по оценке г. Платонова, «имеет весьма малую историческую ценность» (Древнерусские сказания и повести. С. 114). № 321 и 322 Актов ист. Т. II. (Февраль 1611 г.), заключающие приказы московской Боярской думы смоленским воеводам и великим московским послам о немедленной сдаче Смоленска и вообще повиновению королю Сигизмунду, любопытны в том отношении, что дают нам точные указания о размере и составе Боярской думы, находившейся тогда в Москве и состоявшей под давлением польского гарнизона. Тут мы видим 17 бояр, в том числе: Ф. И. Мстиславский, И. М. Воротынский, М. Г. Салтыков, Ив. В. Голицын, Ив. Ник. Романов и Ф. И. Шереметев. Затем следуют 8 окольничих, 5 дьяков и 3 думных дворянина. Безграмотными, за которых подписались другие члены думы, оказываются три боярина, князья Влад. Тим. Долгоруков, Мих. Фед. Кашин, Мих. Сам. Туренин, и три окольничих, Ив. Вас. Головин, Ив. Ник. Ржевский и кн. Гр. Бор. Долгоруков. Любопытная грамота, заключающая договор всех чинов подмосковного ополчения от 30 июня 1611 г., напечатана у Карамзина в 793-м при-меч. к XII тому. Под ней подписались Трубецкой, Ляпунов, а вместо Заруцкого тоже Ляпунов (следовательно, Заруцкий был безграмотен), потом разные чины и представители 25 городов, каковы: Кашин, Лихвин, Дмитров, Смоленск, Ростов, Ярославль, Можайск, Калуга, Муром, Владимир, Юрьев, Нижний Новгород, Пошехонье, Брянск, Романов, Вологда, Галич, Мещерск, Архангельск, Переяславль-Залесский, Кострома, Воротынск, Юрьев-Польский, Волхов и Звенигород (Ibid, примеч. 794). За немногими исключениями, это города центральной и чисто великорусской полосы Московского государства. См. также «Список разных чинов людей, бывших на земской службе с кн. Д. Т. Трубецким». Акты Москов. государства. Т. I. № 45. Описание триумфального въезда в Варшаву гетмана Жолкевского см. у Немцевича Dzieje panowania Zygmunda III. Т. 3. С. 13. О смерти и погребении В. Шуйского в Варшаве на Краковском предместье, у костела Св. Креста, с пышной латинской надписью, о выдаче его тела в 1635 г. и погребении в Москов. Архангельском соборе см. у Карамзина к т. XII примеч. 784–786. О смерти Василия и Димитрия Шуйских, о службе Ивана при Михаиле см. также «Финский вестник». 1847, № 1. По известию Кобержицкого, Сигизмунд поручил художнику Долабсле увековечить картиной взятие Смоленска и триумфальный въезд. Впоследствии Август II отдал эту картину Петру Великому, склонясь на его просьбы (Немцев. Т. III. С. 14). О пышной варшавской надписи над могилой Шуйских говорит Никон. лет. 148 и Лет. о многих мятежах 208. «В Литве же царя Василия и брата Димитрия и со княгинею умориша… и поставиша над ними столп каменный себе на похвалу, а Московскому государству на укоризну, и подписаху на столбе всеми языки». Имеем: «Опись имущества царя В. И. Шуйского и братьев его», составленную после 12 сентября 1612 г. (Акты ист. II. № 340). Имущество, очевидно, осталось небогатое после В. и Д. Шуйских и жены последнего Екатерины. Тут образа и складни, обложенные золотом, серебром и каменьями, бархатные и суконные кафтаны и охабни, серебряные пуговицы, меховые шубы и шапки, перстни, серебряные стаканы, братина и две ложки, оловянная и медная посуда, некоторое количество денег, московских и польских. Эти вещи и деньги большей частью подарены королем, Львом Сапегой, Жолкевским и некоторыми другими лицами. В числе вещей Екатерины наряду с жемчужными серьгами и серебряными чарками встречается «серебряная белильница». И этого скромного наследства своих братьев переживший их Иван Шуйский, по-видимому, не получил; польский пристав Бобровницкий отобрал у него даже и то, что было ему подарено братьями и невесткой при их жизни. Профессор Варшавского университета Д. В. Цветаев приготовил к печати особую монографию, посвященную судьбе Василия Шуйского и его братьев со времени заточения их в Гостынский замок. Благодаря обязательности автора, я просматривал рукопись этой монографии, основанной на собранных им архивных и других источниках. Привожу оттуда только главные факты, не касаясь любопытных подробностей. Гостынский замок, расположенный верстах в ста тридцати от Варшавы и прежде незначительный, теперь представляет развалины. При Сигизмунде им ведал староста пан Гарвавский. Скорая кончина в этом замке царя Василия, брата его Димитрия и Екатерины Григорьевны, в 1612 г., подала повод русским летописцам (Никон. Иное сказание) объяснять ее насилием. Но это несправедливо. Их смерть ускорили лишение свободы, горе и тоска. После Деулинского перемирия Сигизмунд III решил напомнить миру о пленном московском царе, чтобы придать вес притязаниям своего сына. Прах Шуйских из Гостынского замка в 1620 г. был перенесен в Варшаву и торжественно погребен за городской стеной, где теперь находится Первая гимназия. Над тесным каменным склепом возвышался каменный просторный круглый столп, или так называемая «каплица»; над входной дверью в ней красовалась мраморная плита с золоченой надписью. Иван Шуйский по смерти братьев был освобожден из заключения и взят на королевскую службу; при размене пленных в 1619 г. его не отпустили, а сделали это только в следующем году по настоянию московского правительства. После Поляновского мира 1634 г. король Владислав IV согласился на просьбу царя Михаила Федоровича и отпустил в Москву прах Шуйских. Время их кончины распределилось так: царь Василий отошел в вечность 26 февраля 1612 г., князь Димитрий 28 сентября, на глазах своей жены и русской прислуги, а княгиня Екатерина 25 ноября нового стиля, в присутствии своего деверя Ивана и русских слуг. Относительно интриги против Ляпунова источники несколько разноречат. Так, по одним (Маскевич), речь идет о подделках изменнического письма от Ляпунова к Гонсевскому, по другим — о поддельной грамоте Ляпунова с приказом избивать казаков. Мы думаем, что пущены были в ход обе подделки. На стачку Заруцкого с Гонсевским намекают Будило и Маскевич. Последний замечает, что Заруцкий вообще «доброжелательствовал» полякам, но не смел обнаруживать своих намерений. По некоторым известиям, в это гнусное дело замешан Иван Петрович Шереметев (сын убитого в Пскове воеводы Петра Никитича). Будучи сторонником Владислава, он, вместе с известным кн. Григ. Шаховским, интриговал в ополчении против Ляпунова и, может быть, действовал по тайным наставлениям Гонсевского. По крайней мере, в одной грамоте из ополчения Пожарского, от 9 сентября 1612 г., убиение Ляпунова приписывается наущению Ив. Шереметева (Уч. зап. АН. По 1 и 3 отд. Т. III. С. 96). По Столярову хронографу, главным агентом Заруцкого в убиении Ляпунова был атаман Сережка Карамышев, который нанес ему первый удар саблей (Изборн. А. Попова. С. 352). По словам одной грамоты временного боярского правительства, Заруцкий и казаки три дня держали тело убитого Ляпунова на площади «собакам на съедение» (СГГ и Д. Т. II. № 277). В той же грамоте боярское правительство приводит известную картину казацких неистовств под Москвой. В своем изложении Смутного времени, особенно по поводу столкновения Ляпунова с Заруцким и гибели первого, Соловьев (История России. Т. VIII. Гл. 8) слишком преувеличивает темную сторону казачества и неуспех первого ополчения под Москвой главным образом приписывает его участию, тому, что «чистое было смешано с нечистым, подле земских людей стояли казаки». Такой вывод обнаруживает не совсем точное и отчетливое представление о казачестве того времени. Очевидно, он разумел только вольное казачество, донское и запорожское, а в данном случае (т. е. при осаде польского гарнизона) именно первое. Но он упустил из виду, что собственно донское казачество при ополчении составляло небольшую часть или ядро казацких дружин и что казачество, как низшее служилое и притом городовое сословие, было тогда распространено по всей Руси. Только в Смутную эпоху вольное казачество весьма умножилось отчасти разоренными посадскими людьми, а в особенности крестьянами и холопами, самовольно покидавшими свои деревни или своих помещиков и вступавшими в его ряды, и это были люди наиболее смелые и воинственные. Если казачество при самозванцах воровало, то воры и изменники в большом количестве тогда явились и в других сословиях, начиная с бояр и дворян. Зато в конце Смутного времени казачество наравне с земством боролось с внешними врагами и очищало от них Русскую землю. Это более всего ясно из истории освобождения самой столицы. После смерти Ляпунова и рассеяния большей части земской рати казачество собственно на своих плечах вынесло дальнейшую осаду польского гарнизона до самого прихода второго ополчения, т. е. Пожарского. Да и Пожарский, наученный примером Ляпунова, пытался не соединиться с оставшимся под Москвой казачеством, однако не мог без него отбить Ходкевича, и только благодаря казацкой помощи дело повернулось в нашу пользу. В грамоте Трубецкого и Пожарского прямо указывается на земскую службу казаков и принимаются меры для сбора «казацких кормов», чтобы «казаки с земския службы с голоду не разбрелися и земскому великому делу порухи некоторыя не учинилось» (Акты эксп. Т. II. № 216. С. 275–277). Из русских источников с особым сочувствием относится к Ляпунову так называемая «Рукопись» Филарета, которая честит его «властелем Московскаго воинства» и «бодренным воеводою». Эта рукопись издана П. А. Мухановым два раза: в 1837 г. отдельной книгой и в 1866 г. в его «Сборнике». О ней есть любопытное исследование А. Кондратьева в ЖМНПр. 1878. Сентябрь. Он подтверждает, что рукопись составлена не патриархом Филаретом, а только в конце его патриаршества, и притом имеет официальный характер, и что в основу ее главным образом положен хронограф Сергия Кубасова. Но так как соответствующая часть хронографа есть известная «Повесть» кн. Катырева-Ростовского, а сей последний был зятем Филарета Никитича, то понятно, откуда является официальный характер «Рукописи» при ее заимствовании из «Повести»; нет поэтому основания и отвергать действительное участие Филарета в составлении «Рукописи», носящей не только его имя, но и следы его редакции.
23
Никон. «Новый летописец». Лет. о мятежах. Иное сказание. Рук. Филар. Палиц. Хроногр. Столярова. «Ист. б-ка». Т. XIII. С. 235–240 и 244 (о видениях благочестивому Григорию в Нижнем Новгороде, Мелании жене Бориса Мясника во Владимире и Варлааму в Великом Новгороде). Акты эксп. Т. II. № 192–221. Акты ист. Т. II. № 336–343; Дополн. к Ак. ист. Т. I. № 166. СГГ и Д. Т. II. С. 268–285, с перерывами. Древ. рос. вивл. Т. XV. № 10. (Две грамоты Пожарского из Ярославля.) Из Хронографа кн. Оболенского о Минине в Архиве Калачова. Т. I. М., 1850. Отд. 6-е. С. 35–38. Дипломатич. сношения. Т. II. 1405–1431. Дворцовые разряды. I. (Оборона Волока Ламского от Сигизмунда. С. 7.) Легендарный хронограф П. И. Мельникова (Нижний Новгород и нижегородцы в Смутное время. Отечеств. Записки. 1843. № 7). Его же «Несколько новых сведений о Смутном времени» в «Москвитянине». 1850. № 21. Ноябрь. «Кратчайшие о Нижнем Новгороде известия» в Древ. рос. вивл. Ч. XVIII. (С посадских людей на содержание рати брали пятую деньгу. С. 87.) А. С. Гацисского «Нижегородский летописец». Нижний Новгород. 1886. Видекинд. Будило. Краевский. Кобержецкий. Геркман. Немцевич. Т. III Hist. Chpdk. Р. Ильинского «Описание жизни Козьмы Минина». СПб., 1799. Речь Н. Полевого — «Козьма Минин Сухорукой». М., 1833. Малиновского «Биографии, сведения о кн. Пожарском». М., 1817. Чичагова «Жизнь Пожарского, Минина и Палицына». СПб., 1848. (Строгая критика на него в «Москвитянине». 1848. № 11.) С. Смирнова «Боярин и воевода князь Димитрий Михайлович Пожарский». (Отеч. зап. 1849.) Аверина «О жизни зарайского протоиерея Димитрия». М., 1835. «Жизнь преподобного Иринарха Затворника». Изд. архимандритом Амфилохием. М., 1863. См. ЖМНПр. 1859. № 12. И. Е. Забелина «Безвестный герой Смутного времени» (Древн. и Нов. Россия. 1875. № 3). «Дело ротмистра Хмелевского» с заметкой К. Н. Бестужева-Рюмина в «Рус. архиве» 1863 г., № 10–11. Житие преподобного архимандрита Дионисия, составленное учеником его иноком Симоном Азарьиным и дополненное записками о нем священника Ивана Наседки, Дионисиева друга (у меня издание 1816 г.). Скворцова «Дионисий Зобниновский архимандрит Троицы-Сергиева монастыря». Тверь, 1890. Симону Азарьину принадлежит также «Книга о новоявленных чудесах преп. Сергия». Издана в Памят. Древ. письменности. LXX. СПб., 1888. Тут любопытно 9-е чудо: «О явлении Сергия Козме Минину и о собрании ратных людей на очищение государству Московскому». Тому же Азарьину приписывает А. Н. Попов сочинение изданной им «Повести о разорении Московского государства и всея Российская земли» (Чт. Об-ва ист. и древн. 1881. Кн. II). Эта повесть, составленная при Алексее Михайловиче, представляет поверхностный обзор событий Смутного времени. «Иное сказание», пристрастное к Василию Шуйскому, в противность другим источникам, дает неблагоприятный отзыв о патриархе Гермогене, которого оно едва ли не считает главным виновником низложения царя Василия; и это низложение будто бы повлекло и его собственную гибель. «Сей преложен бысть от неких мужей змиеобразных, иже лесть сшивающе, козньми соплеташа, иже о Василиии цари злоречством наводиша мятежницы словесы лестными. Он же им всем верует, и сего ради ко царю Василию строптивно, а не благолепно беседоваше всегда, понеже внутрь удуимый наветовалный огнь ненависти… Мятежницы же во время свое преже царский венец низложиша, потом же и святительскую красоту зле поруганием обесчестиша. Егда бо по Василии царе прияша Москву супостатнии руце, тогда убо он по народе пастыря непреоборима показати себе хотяше; но уже времени и часу ушедшу… Тогда убо аще и ярящуся ему на клятвопреступные мятежники, и обличая христианоборство их, но ят бысть не-милосердыми рукама и аки птица в заклепе, и гладом его умориша, и так ему скончавшуся» (Рус. ист. б-ка. Т. XIII. С. 125). Приблизительно то же самое повторяет Хронограф второй редакции, черпавший из одного источника с «Иным сказанием» (Изборн. А. Попова. С. 201). Начальник польского гарнизона Александр Гонсевский, естественный неприятель Гермогена, впоследствии в 1615 г. на съезде с русскими послами под Смоленском порицал покойного патриарха и говорил, будто он был прежде в донских казаках, а затем «попом» в Казани (Акты Зап. России. Т. IV. С. 481). Но тут же Гонсевский свидетельствует, что Гермоген не раз ходатайствовал у него за поляков, осужденных на смерть за насилие и обиды москвичам. Разные известия о его кончине приведены митр. Макарием в его «Истории Русской церкви». Т. X. С. 156–157. Князь Ив. Андр. Хворостинин, в молодости бывший недостойным фаворитом первого Лжедимитрия, потом вольнодумцем, впавшим в ересь и заключенным в Кириллов монастырь, в зрелых летах обнаружил раскаяние и написал «Словеса дней и царей и святителей Московских». В этом сочинении, написанном также под влиянием патриарха Филарета, он особенно прославляет Гермогена как мученика и страдальца. Когда поляки сдались, Хворостинин, по его рассказу, вместе с русским ополчением вошел в Кремль; он тотчас отправился в Чудов монастырь и спросил оставшуюся там братию, где погребен страдалец-патриарх; поклонился его гробу и много над ним плакал. (Рус. ист. б-ка. Т. XIII. С. 555.) О сочинении Гермогена «Явление Казанской Богородицы» см. у Мельникова (Неск. новых свед. о Смутн. врем. в «Москвит.» 1850. № 21). В «Москов. вед.» 1893 года № 124 под заглавием «Новое археологическое открытие в Московском Кремле» сообщено, что в церкви Михаила Архангела в Чудове монастыре при производстве ремонта открыто второе нижнее надземелье или подвал белокаменный. Верхний этаж подвала имеет оконные просветы, а нижний темный, и в него можно попасть чрез особое замурованное отверстие с помощью приставной лестницы. Тут и был, как полагают, заключен Гермоген. По сему сообщению, одна польская брошюра (необозначенная) говорит, что ему туда ставили ведро воды и куль овса. Там найдены железные вериги и человеческие черепа и кости. Нельзя при этом не упомянуть о сетовании многих благочестивых москвичей, что память Гермогена как непреклонного патриота и начинателя освободительного от поляков народного движения доселе не почтена никаким памятником и даже не устроена неугасимая лампада в месте его мученической кончины. То же «Иное сказание» отзывается о предводительстве Заруцкого в первом ополчении такими словами: «Воевода же над казацкими полки был Московской служилой рохмистр пан Иван Заруцкий. И сей бысть нехрабр и сердцем лют, но нравом лукав» (Ibid. 126). О Минине оно говорит: «Воздвизает бо некоего от христианского народа мужа, рода неславна, но смыслом мудра, его же прозвание нарицаху Козма Минин, художеством бяше преже говядар. Сей по случаю чина чреды своея бысть началник в то время судных дел во братии своей, рекше посадных людей, в Нижнем Новгороде» (Ibid. 127). Федор Андронов по указу Сигизмунда в ноябре 1610 г. был назначен собственно товарищем В. П. Головина, казначея на Казенном дворе (Акты З. Рос. Т. VI. С. 372). О его судьбе сообщает «Иное сказание»: «И всея земли Русския начанаго крамолника Федку Ондронова жива яша и во многом истязания обешен бысть, и прочих мятежников умучища с ним» (Ibid. 128. То же в Хроногр. второй ред. Изборн. Попова. С. 202). О князе Пожарском имеется два местнических дела, которые он вел с князем Б. М. Лыковым в 1602 и 1609 гг. (Сборн. Муханова. № 93 и Рус. истор. сборн. II. № X). Родословная князей Пожарских приложена к статье Погодина «О месте погребения кн. Д. М. Пожарского» в Учен. зап. по 1-му и 3-му отд. Т. I. СПб., 1852 г. и в «Москвитянине» того же года. № 19. Относительно вотчины, в которой пребывал Пожарский, когда его выбрали воеводой во время ополчения, мнения разделяются между Ландехом Гороховецкого уезда (Погодин «О месте погребения») и Пурехом Балахнинского (Смирнова вышеуказ. соч. Мельникова статьи «Нижний и нижегородцы», Гацинского «Нижегородская летопись»), Забелин указывает еще на село Мургеево Суздальского уезда, лежавшее в 120 верстах от Нижнего («Минин и Пожарский». Примеч. 14). Он ссылается на писцовые книги 1630 г., где Мургеево показано как отца его и деда родовая вотчина. Соображение его до некоторой степени подтверждается следующими словами Хронографа Столярова: «Обрали столника князя Димитрия Михайловича Пожарского, а князь Димитрий в те поры был в отчине своей в Суздальском уезде» (Изборн. Ан. Попова. С. 353). О том, как хорошо организовалось и снабжалось нижегородское ополчение, летописи замечают следующее: «Кои убо покунаху лошади меншою ценою, таже лошади побыша месяц, также продавцы не познаху, тако Богу поспоряю щу всем» (Никонов. Нов. лет.). «Князь Дм. Михайлович да Кузма Минин Смольян пожаловали денежным жалованьем большим: первой статье давали по 50 рублев, а другой по 45 рублев, третьей по 40 рублев, а менши 30 рублев не было» (Столяров хроногр. у Попова. 353 и Лобковский у Мельникова в «Москвит.» 1850. № 21). Что касается сношений Пожарского с Габсбургским двором, о том см. Schreiben des Fursten Dm. Mich. Poscharsky an d. Romischen Kaiser Mathias aus d. Jaroclawd. 20 juni. 1612. Изд. Аделунга. СПб., 1840. Также Акты ист. III. № 6. СГГ и Д. Т. III: № 13, 15, 24. Древ. рос. вивл. XV. (Грамота бояр в 1613 г. к цесарскому послу при польском дворе Якобу Мирку.) Войницкий (Pamictniky до panorwonia Zygmunta III etc.) указывает на вражду Якова Потоцкого с литовским гетманом Яном Каролем Ходкевичем, которая мешала своевременной и действительной помощи польскому гарнизону в Москве. Тот же автор говорит о расхищении поляками царской казны в Кремле. (См. у Соловьева «Дополнения» к его «Обзору царст. Мих. Феод. Романова». Современник. 1859. Январь.) Относительно царского казнохранилища и его драгоценностей, которыми заведовал Ф. И. Шереметев и которыми платили жалованье (собственно давали в заклад) польскому войску, причем оценщиком был Адам Жолкевский, см. Рус. ист. б-ка. И. № 95–97. На съезде 1615 г. на упреки русских послов в расхищении царской казны поляки отвечали: «А казны много ваши же русские люди покрали: кого ни приставили бояре, но мало не каждый, набравши себе, за город в полки утекали» (Акты Зап. России. IV. 496). Документы о составлении конфедерации польским гарнизоном в Москве, личном ее составе и длинную ее переписку о помощи и уплате жалованья с королем, гетманом, гнездинским архиепископом и пр. см. в Археогр. сб. Вилен. учеб. округа. IV. Вильна, 1867. № 78–108. Уже весной 1612 г. некоторые остатки сапежинцев, возвращавшиеся в Литву, распространили там преждевременное известие о взятии Москвы русским ополчением (Ibid. VII. Вильна, 1870. № 47). Что касается до полемики, которую возбудили между русскими писателями «Сказание» Палицына и его личное значение в освободительном движении, позволим себе высказать следующее положение. Деятельное участие келаря в этом движении не подлежит сомнению. Но, очевидно, он слишком усердно выдвинул в «Сказании» свою деятельность на первый план и оставил в тени деятельность и значение архимандрита Дионисия, который, несомненно, имел большее сравнительно с ним значение и влияние на события. Поэтому известная и прославленная в нашей отечественной истории троечность лиц, освободивших Москву от поляков, подлежит поправке, т. е. вместо Пожарский, Минин и келарь Авраамий, следует говорить: Пожарский, Минин и архимандрит Дионисий.
24
СГГ и Д. Т. I. № 203. III. № 1–12. Дополн. к Актам ист. I. № 166. Акты эксп. III. № 3. Дворц. разряды. Т. I. С. 10–106, 1120, 1152–1212, Прилож. № 1–67. ПСРЛ. Т. V. С. 63. Палицын. Никонов. Нов. лет. Лет. о мятежах. Хронографы в Изборнике А. Попова. Хронограф кн. Оболенского. (Неполный в Арх. ист. — юр. свед. Калачова. 1850. Т. I. С. 35. А окончание его напечатано у Забелипа «Минин и Пожарский». Прилож. № 16. С. 310.) Древ. рос. вивл. Т. VII. С. 128. Т. XX. С. 76 и 79. П. Иванов «Описание Государ. Разряд. архива». М., 1842. № 1–67. Strahlenberg. Das Nard- und Oestliche Theil von Europe und Asia. Stockholm, 1730. Книга об избрании на царство Михаила Федоровича Романова, составленная в 1672–1673 гг. в Посольском приказе. Издана Комиссией печатания Государст. грамот и договоров при Моск. архиве Мин. ин. дел. М., 1856. Под ред. П. А. Бессонова, с предисловием кн. М. А. Оболенского. (О составе этой книги см. Платонова «Древнерусские сказания и повести». С. 319, 320.) Вместе с ней издан атлас рисунков, изображающих сцены избрания и коронования Михаила Федоровича. Рисунки эти были исполнены тогда же, т. е. в 1672–1673 гг., царскими иконописцами под надзором начальника Посольского приказа А. С. Матвеева. В Моск. архиве Мин. ин. дел сохранился и портрет Михаила Федоровича, как полагают, работы какого-то итальянца, и притом приблизительно ко времени его избрания; так как он тут изображен еще безбородым юношей. Портреты его родителей в Романовской галерее Зимнего дворца. Они в издании «Российский царственный Дом Романовых», вместе с биографическими сведениями и «Очерком истории боярского дома Романовых-Юрьевых, Захарьиных». Гравированный портрет Филарета Никитича приложен к «Русскому архиву». 1882. № 4, с краткими о нем биографическими сведениями. Портрет его и великой старицы Марфы также приложены к статье И. П. Хрущова «Ксения Ивановна Романова». «Древняя и новая Россия». 1876. № 12. Литература. Во-первых, труды о Смутном времени Костомарова и Соловьева. Но последний о самом избрании Михаила говорит слишком коротко и стереотипно. Относительно Земского собора 1613 г.: Загоскина «История Права Московского государства». Т. I. В. И. Сергеевича «Земские соборы в Московском государстве» (Сборн. гос. знаний. В. Безобразова. Т. II. СПб., 1875). С. Ф. Платонова «Заметки по истории Московских соборов». ЖМНПр. 1883. № 3. Латкин «Земские соборы Древней Руси». СПб., 1885. А относительно избрания: брошюрка П. Львова «Избрание на царство Михаила Феодоровича Романова». СПб., 1812. Н. Полевого «Вступление на престол царя Михаила Феодоровича». «Библиотека для чтения». 1834. Июль. Далее, любопытное исследование П. А. Лавровского «Избрание Михаила Феодоровича на царство» в «Опытах трудов студентов Главн. Педагог. ин-та». СПб., 1852. Хмырова историч. очерк «Избрание и вступление на царство Михаила Федоровича Романова». СПб., 1863. Erwin Bauer. Die Wahl Michail Feodorowitsch Romanow’s zum Zaren von Russland. (H. Sybel. Historische Zeitchrift. 1886.) Самое обстоятельное исследование принадлежит проф. А. И. Марковичу «Избрание на царство Михаила Федоровича Романова». ЖМНПр. 1891. Сентябрь и октябрь. О нетерпении народа иметь царя и требовании скорейшего его избрания имеем несколько указаний. Троицкие власти писали о том вождям ополчения в апреле 1612 г. (Акты Арх. эксп. 11. № 202). Сам Пожарский писал из Ярославля о присылке выборных для земского совета и выбора государя (Ibid. № 203 и Древ. рос. вивл. Т. XV. С. 189). Масса по поводу избрания Шуйского замечает вообще, что «Москва без царя не может долго оставаться» (с. 211). О том, что в числе первоначальных кандидатов на соборе 1613 г. выступали и главные воеводы того времени, князья Д. Т. Трубецкой и Д. М. Пожарский, имеются следующие косвенные указания. Относительно Трубецкого Костомаров в своей истории Смутного времени передает словесное сообщение А. Ф. Бычкова: сей последний читал приписку к одной рукописи; из этой приписки видно, что на соборе была речь и об избрании Трубецкого («Московское разорение». Гл. VII). Кроме того, как я слышал, предание о его кандидатуре сохраняется и доныне в семье князей Трубецких. О его притязаниях и очень высоком мнении о своем значении в то время свидетельствует также следующая заметка в послесловии к одному Евангелию, написанному в 1612 г.: «При благоверном князе Димитрие Тимофеевиче Трубецком и при его Державе» («Сказания о роде князей Трубецких». М., 1891. С. 116). А относительно Пожарского имеем свидетельство одного сыскного дела 1635 г.: о ссоре князя Ромодановского и дворянина Сумина. Эта ссора имела местнический характер. Разобиженный презрительным тоном Ромодановского, Сумин начал его бранить за гордость и, между прочим, сказал: «Ты не государься и не воцаряйся (т. е. не принимай на себя тон государя). Вот и брат твой князь Димитрий Пожарский воцарялся и докупался государства, хотел на Москве государем быть. Стоило ему тысяч в двадцать» (Чт. Об-ва ист. и древн. 1848. № 7. С. 85 и след.). Это единственное свидетельство, хотя и сделанное в пылу гнева и вражды, однако не заключает в себе ничего невероятного. Только цифра 20 000, очевидно, преувеличена. По тому времени это была очень большая сумма, и Пожарский едва ли мог ею располагать. Относительно князя В. В. Голицына любопытно мнение патриарха Гермогена, который выставлял его первым кандидатом после свержения Шуйского. Частным образом я слышал, будто бы Гермоген сам был из рода князей Голицыных, но документального подтверждения тому не имею. (Дм. Мих. Пожарский во втором браке был женат на княжне Голицыной; но этот брак относится к более позднему времени.) Во всяком случае, в данное время семья Голицыных пользовалась особым почетом. Кроме Гермогена, Ляпуновых и князя Пожарского, засвидетельствовавших свою приверженность к этой семье, можем привести еще письмо знаменитого воеводы М. Б. Шеина к младшему из братьев Голицыных князю Андрею Васильевичу от 10 октября 1610 г. «Государю моему князю Ондрею Васильевичу великаго твоего жалованья искатель Михалец Шеин челом бьет. Пожалуй, государь, вели ко мне писати о своем здоровье, чтобы мне твое здоровье слышать, аже, государь, даст Бог очи твои государя своего в радость видеть; а пожалуешь, государь, похочешь ведать о мне, и яз на государстве службе в Смоленске, в осаде от короля октября на 10 день жив до воли Божией; и вперед, государь, на Божью волю полагаю. Да будет, государь князь Ондрей Васильевич, мне в осаде случится за Бога, да за государя смерть, и тебе б государю моему пожаловать меня во всем просить; а тебя, государя моего, во всем Бог простит, а яз тебе, государю своему, много челом бью» (Акты ист. II. № 268). Предпринимая отчаянную оборону Смоленска, Шеин, очевидно, прощается со своим приятелем и милостивцем князем Андреем Голицыным, на случай своей смерти. В действительности он пережил сего князя более чем на 20 лет. Замечательно, что все эти три брата не оставили после себя мужеского потомства, а последующие князья Голицыны принадлежат к другой ветви этого рода (Серчевского «Записки о роде князей Голицыных». СПб., 1853. Кн. Н. Н. Голицына «Род князей Голицыных». I. СПб., 1892). Что касается письма Ф. И. Шереметева к князю В. В. Голицыну со словами: «выберем Мишу Романова» и пр. — об этом письме свидетельствовал П. И. Меньшиков, который видел его в собрании Погодина. Он сообщал о нем словесно Костомарову (Московское разорение. Гл. V), а письменно графу С. Д. Шереметеву (А. Барсукова «Род Шереметевых». Т. II. С. 311. Примеч. 415). Автор «Рода Шереметевых» «положительно отрицает» достоверность сего письма, но голословно или с единственным замечанием, что оно было отправлено князю В. В. Голицыну, «который между прочим и сам метил на московский престол». Во-первых, нет причины не верить двукратному свидетельству Мельникова, который не мог иметь никаких оснований выдумывать что-либо подобное; а во-вторых, он тогда еще и сам не мог знать, до какой степени это письмо соответствовало обстоятельствам и образу действия Романовых вообще и Ф. И. Шереметева в особенности, — что открывается только теперь при более тщательном и критическом их рассмотрении. А что такое письмо было послано или предназначалось В. В. Голицыну, то именно для него, как неудавшегося претендента, оно показывает явное желание смягчить неприятность сообщения, позолотить пилюлю. Относительно известия Страленберга о переписке Ф. И. Шереметева с пленным Филаретом Никитичем об избрании царя г. Барсуков в своем означенном сочинении говорит следующее: «В архиве графа Сергея Димитриевича Шереметева нам удалось найти указание на эту драгоценную переписку. Граф Николай Петрович Шереметев в ответном письме к графу Безбородку от 3 мая 1789 года писал между прочим следующее: „С истинным усердствованием старался я по писанию вашего сиятельства приискать желаемые вами письма патриарха Филарета Никитича, писанные предку моему, но, к сожалению, не мог еще их отыскать. Я прошу, однако ж, ваше сиятельство дать мне еще некоторое время поискать их в старинных бумагах наших, которые при настоящей ломки дому покойного родителя моего несколько от размещения перемешаны“. Но, — прибавляет г. Барсуков, — все наши разведки о данной переписке доселе остаются тщетными» (Род Шереметевых. Т. II. С. 257). Он полагает, что отец Николая Петровича граф Петр Борисович показывал эту переписку императрице Екатерине и что она в своем «Антидоте» вероятно, на основании знакомства с перепиской хвалит Ф. И. Шереметева, как одного из русских патриотов, «спасших родину от поляков, давших ей государя и возвративших ей мир». Указанное место «Антидота», хотя касается Шереметева вскользь и глухо, однако возбуждает вопрос, почему Екатерина ставит его рядом с Авраамием Палицыным, Козьмой Мининым и князем Сергеем Трубецким? Почему она князя Трубецкого (конечно, Димитрия Тимофеевича, а не Сергея) упоминает, а о князе Пожарском умалчивает? (Осьмнадцатый век. Изд. П. И. Бартенева. Т. IV. С. 292.) «Утвержденная грамота» об избрании Михаила Федоровича издана в Древн. рос. вивл. (Т. V, изд. 1-е и Т. VII, изд. 2-е) и в СГГ и Д. Т. I. № 203. Подлинник ее, хранившийся в Государственном архиве, очень ветхий, представляет огромный столбец, склеенный из девяти александрийских листов. Он снабжен 273 подписями духовных и светских лиц; самое большее число принадлежит дворянам, 102. Из десяти привешенных к грамоте восковых печатей высшего духовенства сохранилось только три архиепископские. Грамота обозначена 11 мая 1613 г., но, очевидно, задним числом; на что прямо указывают некоторые подписи. Так, здесь подписались боярами князья Пожарский, Черкасский и Иван Одоевский, а также Борис Салтыков; между тем Пожарский и Черкасский пожалованы в бояре в день венчания, т. е. 11 июля, а Одоевский и Салтыков получили боярство только в 1614 г. (Древ. рос. вивл. Т. XX. С. 89). Следовательно, грамота сочинялась и редактировалась довольно долгое время, причем соборные подписи ее могли также прикладываться разновременно; ибо, как известно, Земская дума, избравшая Михаила, существовала несколько лет. Грамота очень пространна и риторична. Во введении к ней заключается краткое изложение русской истории от Рюрика до Федора Ивановича. Затем следует многословное изложение главных событий Смутного времени; причем заметно явное старание выдвинуть на передний план Филарета Никитича. Так, повествуется, что когда москвичи Василия Шуйского свели с престола и приступили к избранию Владислава, то преосвященный Филарет выехал на Лобное место и взывал к народу, увещевая его не верить клятвам и обещаниям Сигизмунда, злоумышляющего против православной веры. Но, сколько нам известно, другие источники о таком воззвании не говорят. Далее грамота неоднократно и с особым ударением указывает на то, что осажденные в Китай-городе и Кремле поляки держали юного Михаила Федоровича и мать его инокиню Марфу Ивановну в неволе «за крепкими приставы», морили их голодом и умышляли на его жизнь; о чем люди Московского государства «скорбели и всякими мерами промышляли, чтобы его государя от такового злого пленения освободить». По поводу Земской думы, занявшейся избранием царя, будто шведский король еще прежде писал в Москву, чтобы не выбирали никого из иных земель, ни польского, ни татарского рода, а выбирали бы из русского, и притом родственника прежним государям. (Впрочем, такой совет был возможен ради того, чтобы устранить кандидатуру Владислава.) Избрание Михаила с самого начала изображается единодушным, и о других кандидатах не упоминается. В конце подробно описываются переговоры московского посольства с великой старицей Марфой в Ипатьевском монастыре и их заключение. Вообще грамота составлена искусно и красноречиво. Автор «Замечаний об осаде Троицкой лавры» (Москв. 1844. № 6) указал на некоторое ее сходство с Грамотой Утвержденной об избрании Бориса Годунова. Последнюю см. в Древ. рос. вивл. Т. VII и в Акт. Арх. эксп. 11, № 7. Тут сказано, что рукоприкладства сделаны на двух экземплярах грамоты: один хранился в царской казне, а другой в патриаршей ризнице. Надобно полагать, что и утвержденная грамота Михаила была также написана, по крайней мере, в двух экземплярах, снабженных всеми рукоприкладствами. Любопытно известие Столярова хронографа, что в Ипатьевском монастыре вместе с Михаилом и Марфой жили Борис и Михайло Михайловичи Салтыковы (Изборн. С. 357). Напомним вкратце предшествующие судьбы фамилии Романовых. По родословным книгам Романовы-Юрьевы считаются потомками каких-то знатных выходцев из Пруссии, прибывших в XII столетии, следовательно, иноземного происхождения. Мною уже было указано, что тенденция бояр выводить своих предков от знатных иноземных выходцев явилась как подражание царствующему дому, который согласно с летописной легендой вел свое происхождение от знатных варягов; а в XVI в. эта легенда видоизменилась желанием Василия Ивановича и Ивана Грозного произвести свой род от мифического Пруса, брата римского императора Августа. По всей вероятности, в подражание своим царям в том же столетии некоторые боярские фамилии, в их числе и Романовы-Юрьевы, в родословных начали показывать своих предков «выезжими из Прус». (См. мою «Историю России». Т. III. С. 417. Примеч. 74.) Если отбросим этот легендарный генеалогический нарост, то должны считать Романовых фамилией чисто русского происхождения. Самым крупным или наиболее известным предком их является Андрей Кобыла, боярин времен Симеона Гордого, в первой половине XIV в. Потомство его с течением времени так разветвилось, что насчитывают более 20 происшедших от него боярских и дворянских родов. Кроме Захарьиных-Юрьевых-Романовых, сюда относятся Шереметевы, Беззубцевы, Колычевы, Ладыгины, Неплыевы и т. д. Возвышению Захарьиных-Юрьевых в особенности способствовал брак Ивана IV с Анастасией Романовой, лицо которой в русской истории окружено светлым ореолом. Немало также поднял значение своей фамилии ее брат Никита Романович, который и после смерти своей сестры, во время страшных опал и казней Грозного, сумел до конца сохранить и уважение самого тирана, и уважение народное, так что сделался одним из героев народных былин Московского цикла. После его смерти (в 1585 г.) его высокое значение вполне наследовали пять достойных сыновей. О степени их популярности можно судить уже по тому, что народ называл их не полными именами, а говорил просто Никитичи, т. е. одним отчеством, по имени своего любимца Никиты Романовича; о том свидетельствуют как иноземные, так и туземные источники (например, Буссов-Бер, Палицын, Допрос польских послов — в Акт. Зап. России. Т. IV). Из пяти братьев особенно выдавался своим умом, характером и способностями старший Федор Никитич. И уже тотчас с прекращением Рюрикова дома на передний план выступила его кандидатура, как двоюродного брата последнему Рюриковичу Федору Ивановичу. Но тогда превозмогла кандидатура шурина, т. е. Бориса Годунова, потому что власть фактически находилась а его руках, а юридически в руках его сестры, вдовствующей царицы Ирины. Годунов, естественно, не считал свою династию упроченной, пока существовали главные ее соперники, т. е. Романовы, и он принялся их гнать с особой энергией, особенно когда до него дошла глухая весть о каком-то их участии при вызове на сцену тени царевича Димитрия. Как известно, подстроено было обвинение в умышлении на царское здоровье, и все пять братьев разосланы в заточение; причем самый опасный из них, Федор, насильно пострижен в монахи, чтобы лишить его всякой возможности явиться претендентом на престол. Супруга его Ксения Ивановна, урожденная Шестова, также была пострижена в монахини под именем Марфа и отправлена на житье в глухой Заонежский край в Талвуйскую волость; а их четырехлетний сын Михаил и дочь Татьяна взяты от родителей и сосланы особо вместе с теткой своей княгиней Черкасской и некоторыми другими родственницами на Белоозеро. Впрочем, Борис вскоре возвратил детей их матери и позволил им жить в одной из их вотчин, в Клину Юрьевского уезда. Из пяти братьев Романовых трое, Александр, Михаил и Василий, погибли в заточении; а двое, Иван и Федор, возвращенные из ссылки, первый еще при Годунове, а второй при Лжедимитрии, вновь заняли почетное положение, которое продолжалось и при Василии Шуйском, Марфа Ивановна выдала свою дочь Татьяну за князя Ивана Михайловича Катырева-Ростовского, родственника супруги царя Василия; но Татьяна вскоре умерла, во время московской осады 1611 г. (Надгробную над ней надпись см. старца Ювеналия Воейкова «О произшествии Юрьевых Романовых и жизни Филарета Никитича» М., 1798.) Филарет Никитич был одним из образованных русских людей. По этому поводу имеем следующее свидетельство. Горсей сообщает, что он составил для боярина Федора Никитича Романова латинскую грамматику русскими буквами и боярин усердно ее изучал. Масса говорит, что в молодости он был приветливый, статный и красивый мужчина, ловко сидевший на коне и большой щеголь; так что московские портные, желая сказать кому-либо, что платье сидит на нем хорошо, прибавляли: «Ты второй Федор Никитич». Возведенный Лжедимитрием в сан митрополита Ростовского, он потом играл выдающуюся роль в истории Смутного времени; хотя на первый план не выдвигался, а действовал более через других. Впоследствии поляки прямо обвиняли его в том, что, уже отправляясь послом под Смоленск, он будто бы условился с патриархом Гермогеном, как поступать, чтобы отстранить королевича Владислава и выбрать на престол Михаила Федоровича. Далее, они обвиняли Филарета в тайном подстрекательстве воеводы Шеина к отчаянной обороне Смоленска и в посылке в русские города грамот, возбуждавших народ к восстанию против поляков. Эти обвинения опирались на показания некоего Федора Погожева, которого в Москве поляки схватили и подвергли пытке (Акты Запад. России. Т. IV. С. 475, 482, 483, 487). Так действовал Филарет, находясь уже в польских руках под Смоленском, и мы имеем право считать его наравне с Гермогеном начинателем противопольского народного движения, выразившегося сбором двух ополчений, ляпуновского и пожарского. И заключенный в отдельную Мариенбургскую крепость, следовательно находясь в прусских пределах, Филарет, как мы видели, и оттуда сумел сноситься со своими родственниками и приятелями и руководить ими во время вопроса о выборе государя на московский престол. Относительно подвига Ивана Сусанина имеем изданные две грамоты времени Михаила Федоровича. Первой грамотой, 1619 г., по прошению матери своей старицы Марфы Ивановны царь жалует крестьянина Богдашка Сабинина за службу «и за кровь тестя его Ивана Сусанина». «В прошлом, в 121 (1613) г., — говорит грамота, — были мы на Костроме и в те поры приходили в Костромской уезд польские и литовские люди и тестя его, Богдашкова, Ивана Сусанина литовские люди изымали и его пытали великими немерными пытками. А пытали у него, где в те поры мы Великий Государь Царь и Великий князь Михайло Федорович всея Руси были, и он Иван, ведая про нас Великаго Государя, тем польским и литовским людям, где мы были не сказал, и польские и литовские люди замучили его до смерти». Сабинину жалуется, поэтому из округи дворцового села Домнина половина деревни Деревнищ с полутора четвертями выти земли; причем земля эта обеляется, т. е. для всего его потомства освобождается от всяких податей, кормов, подвод, столовых и хлебных поборов, городовых поделок и мостовщины (СГГ и Д. Т. III. С. 214). Из второй грамоты, 1663 г., которая повторяет также слова о подвиге Сусанина, мы узнаем, что село Домнино с принадлежащими к нему деревнями скончавшаяся в 1631 г. старица Марфа отдала Ново-Спасскому монастырю (при котором находилась усыпальница семьи Романовых) и что спасский архимандрит, несмотря на вышеприведенную обельную грамоту, пожалованную Сабинину, половину Деревнищ очернил, т. е. взимает с нее всякие доходы на монастырь. По жалобе вдовы Сабинина Антониды с детьми ее Данилкой и Костькой, царь вместо Деревнищ жалует им и потомству их приписанную к селу Красному Приселку, пустошь Коробово, в 24 чети земли, на тех же обельных правах (Ibid. 334). Из позднейших жалованных потомству Сабинина грамот императрицы Анны Иоановны, 1731 г., и Екатерины II, 1767 г., известна третья грамота Михаила Феодоровича, данная в 1644 г. вдове Антониде с детьми и подтверждающая все льготы на владение их деревней Коробово. (См. в прилож. у Самарянова «Памяти Ивана Сусанина».) Также и во всех других позднейших подтвердительных грамотах подвиг Сусанина передается теми же словами. Итак, имеем свидетельство об этом подвиге современное и несомненное. Поэтому более чем смелой является попытка покойного Костомарова отрицать самый факт в известном своем исследовании (Отечественные записки 1862 г., № 2). Он основывался главным образом на двух положениях: во-первых, будто никаких польских шаек в 1613 г. в Костромском краю не было, и, во-вторых, будто Михаил тогда жил с матерью не в Домнине, а в Ипатьевском монастыре. Костомарову возражали: Соловьев (газета «Наше время». 1862. № 76), Погодин (Гражданин. 1872. № 29 и 1873. № 47), протоиерей Домнинский (Правда о Сусанине в «Русском архиве». 1871. № 2, с предисловием Дорогобужинова) и Дорогобужинов (Ищу Отповедь. Ibid. № 10, и отдельная брошюра о Сусанине, изд. Об-ва распространения полезных книг. М., 1872). Но Костомаров оставался при своем мнении и считал рассказ о подвиге Сусанина легендой (Екатерина Алексевна — первая русская императрица. «Древняя и новая Россия». 1877. № 2). Наиболее обстоятельный свод возражений Костомарову, с прибавлением некоторых неизданных источников, был представлен В. А. Самаряновым в исследовании «Памяти Ивана Сусанина». Кострома, 1882. С приложением топографических планов (изд. 2-е, испр. и доп. Рязань, 1884). Это исследование разбивает оба главные основания Костомарова, то есть довольно убедительно доказывает, что польско-литовские шайки в том краю были, и вновь подтверждает, что Михаил с матерью пребывали тогда не в самой Костроме, а в Костромском уезде. Мы только не находим правдоподобным рассказ какой-то неизвестной рукописи, повторяемый Домнинским и Самаряновым, о том, что Сусанин при появлении польской шайки скрыл Михаила «в яме Деревнищенского овина, за два дня перед тем сгоревшего, закидав яму обгорелыми бревнами» и что вообще Михаил скрывался в сельских тайниках до ухода поляков (изд. 2-е, с. 65–67). Полагаем более вероятным, что Сусанин посредством своего зятя Сабинина успел вовремя известить Михаила и мать его об опасности и что они просто поспешили уехать в Кострому. В пользу данного факта можно привести следующее. Подвиг Сусанина не был одиночным явлением в ту эпоху; о чем свидетельствует записка поляка Маскевича. Он рассказывает, как однажды в марте 1611 г. сам едва не погиб со своим отрядом, потому что проводник его, старый русский крестьянин, навел было поляков прямо на русское войско; случайно они вовремя узнали правду, и проводнику отрубили голову. (Сказания современников о Дмитрии Самозванце. Т. V. С. 118.) На этот случай указал И. Е. Забелин в статье «Безвестный герой Смутного времени», то есть затворник Иринарх. (См. Минин и Пожарский. С. 272.) Подобные подвиги личного самопожертвования совершенно соответствуют наступившему в конце Смутной эпохи сильному подъему народного духа и охватившему почти все слои русского населения страстному желанию освободить свою родину от угнетавших ее иноземцев. Да и сам Костомаров в названном исследовании о Сусанине приводит из событий 1648 г. подвиг южнорусского крестьянина Никиты Галагана, который умышленно завел польское войско в болота и лесные трущобы, чем способствовал их поражению от казаков. Три вышеуказанные грамоты Михаила Федоровича, относящиеся к Богдану Сабинину и его семье, я имею возможность пополнить еще четвертой, благодаря любезному сообщению С. А. Белокурова, который в Дворцовом архиве (Оружейной палаты) нашел следующий документ 1632 г.: «Лета 7140 г., февраля в 6-й день. По государеву цареву и великаго князя Михаила Феодоровича всея Русии указу окольничему князю Алексею Михайловичу Львову, да дьякам Герасиму Мартемьянову, да Максиму Чиркову. Велети им отписать к Василию Ивановичу Стрешневу да к дьяку к Сурьянину Тараканову: блаженныя памяти великая государыня инока Марфа Ивановна по своей государевой думе вкладу в монастырь к Спасу на Новое в Костромском уезде дворцовое село Домнино с приселками ли и с деревнями дала или дала одно то село? И того села Домнина половину деревни Деревнищ, на чом тово дворцоваго села Домнина живет крестьянин Богдашко Сабинин, полторы чети пыти с тем же селом Домниным в монастырь дано или дано то село опричь той деревни?» Кстати, о награждении князя Д. М. Пожарского. Кроме сана боярина, за ним утверждены в вотчину пожалованные за «московское сидение» В. Шуйским села Нижний и Верхний Ландех с деревнями и слободка Холуй в Суздальском уезде (т. е. в Суздальском того времени. СГГ и Д. Т. III. № 56 и Владим. губ. вед. Май. 1852. № 11); да еще дано было «за службишку и за кровь и за Московское очищение в Рязанском уезде вотчина село Козарь пяти сот четвертей» (Врем. Об-ва ист. и древн. IV. Поместн. дела). А Козьма Минин, кроме сана думного дворянина, пожалован селом Богородицким с деревнями в Нижегородском уезде (Акты Арх. эксп. Т. III. № 83). Но богаче их обоих награжден был князь Д. Т. Трубецкой. Кроме пожалованного ему Тушинским вором и оставленного за ним боярского сана, Земская дума 1613 г. дала ему грамоту на обширные земли по р. Ваге, которые при Годунове состояли за Годуновым, а при Шуйском за Шуйским (Древ. рос. вивл. Т. XV. «Сказание о роде кн. Трубецких». Прилож. № 8). Что касается бояр, отличившихся своими изменами и крамолами в Смутное время, не видно, чтобы они подвергались наказанию с восстановлением государственного порядка. Из незнатных изменников имеем известие только о казни Андронова. Казанский дьяк Никанор Шульгин, возбуждавший казанцев не присягать новоизбранному царю Михаилу, был ими самими схвачен в Свияжске и отправлен в Москву, откуда его сослали в Сибирь. (Лет. о мятежах. Никонов.) Теперь перейдем к вопросу о тех ограничительных условиях, которые были предложены боярами Михаилу при его избрании. О них мы имеем целый ряд известий. Наиболее подробное известие принадлежит Страленбергу и помещено в его сочинении о Северо-Восточной Европе и Азии (Das Nord und Ostliche Theil von Europa und Asia. Stockholm, 1730). Страленберг был швед, взятый в плен при Полтаве и вместе с другими пленными отправленный в Сибирь. Оттуда он освободился при заключении Ништадтского мира и на обратном пути в Швецию останавливался в Москве. Тут он мог собрать несколько данных, относящихся к избранию Михаила, со времени которого прошло с небольшим сто лет. Выше мы говорили о письме Филарета Никитича к Ф. И. Шереметеву с советом выбрать царя на известных условиях. Об этом письме сообщает именно Страленберг со слов какого-то лица, который видел письмо в подлиннике у фельдмаршала Бориса Петровича Шереметева. Он говорит, что Филарет Никитич писал его из Мариенбургской крепости (в Пруссии), где тогда содержался (с. 203 и д. Заключение его именно в Мариенбурге подтверждает Пясецкий). Передав содержание письма, Страленберг рассказывает далее об избрании Михаила на царство, с некоторыми явными промахами и неточностями, но в общем довольно достоверно. Оканчивает он свой рассказ изложением тех условий, которые, по его показанию, Михаил принял и подписал перед своим коронованием. Условия эти следующие: 1) Блюсти и охранять (православную) церковь. 2) Предать забвению все обиды, причиненные отцу Михаила и вообще его фамилии. 3) Не отменять старых законов и не создавать новых (подразумевается, без согласия Боярской думы). 4) Важные дела или иски решать не по собственному усмотрению, а по закону правильным судом. 5) Также не предпринимать войны и не заключать мира по собственному усмотрению (а, конечно, по согласию с Боярской думой). И наконец, 6) Имение свое или отдать родственникам, или присоединить к государственным имуществам (с. 203–209. У Страленберга, собственно, пять пунктов; но третий пункт сам собой распадается на два). Затем известие об ограничительной записи, данной Михаилом Федоровичем, принадлежит также иноземному писателю о России в первой половине XVIII в. Фокеродту (Россия при Петре Великом. Пер. с нем. Шемякина. Чт. Об-ва ист. и древн. 1874. Кн. 2. С. 21, 22). Но, по всей вероятности, он заимствовал это известие у того же Страленберга, своего старшего современника. В свою очередь, то же известие уже со слов Фокеродта повторяется в дополнении к «Запискам» Ман-штейна, принадлежащем графу Миниху-сыну (Русская старина. 1875. № 12. Прилож. Историч. вест. 1886. № 7). А вероятно, со слов Миниха опять то же повторяет гувернер его детей Шмидт Физельдек в своих Materialen zu der Russischen Geschichte seit dem Tode Kaisers Peters des Grossen. (3. B-de. Frankfurt und Leipzig. 1777, 1778. 11. 15). Следовательно, данная группа иностранных известий, в сущности, сводится к одному и тому же источнику. В параллель с этой иностранной группой мы имеем несколько подобных свидетельств собственно русских, и притом от Страленберга совершенно независимых. Во-первых, Псковская летопись. Там по поводу воцарения Михаила Феодоровича с негодованием говорится о поведении бояр в следующих выражениях: «Царя ни во что же вмениша и не боящеся его, понеже детесксый. Еще же и лестию уловише: первое егда его на царство посадиша, и к роте (т. е. присяге) приведоша, еже от их вельможска роду и болярска, аще и вина будет преступление их не казнити их, но розсылати в затоки». Далее он поясняет, что бояре при сем имели в уме своим ходатайством потом возвращать опального из заточения (ПСРЛ. Т. V. 64–66). Очевидно, летописец, современный Михаилу и живший в Пскове, не знал вполне о записи данной юным царем, но слышал о ней, по крайней мере о том условии, которым бояре старались предохранить себя от царских опал и казней. И это условие совершенно повторяет подобное обещание, которое было дано Шуйским при его воцарении. Вторым русским источником по вопросу об ограничительной записи, источником вполне самостоятельным, является Котошихин, московский подьячий Посольского приказа времен Алексея Михайловича, бежавший в Швецию и там по поручению шведского правительства написавший любопытное сочинение о России. Коснувшись вопроса о царском самодержавии, он говорит, что после Ивана Васильевича цари при своем избрании давали письма, чтобы не быть им жестокими или опальчивыми, без суда и без вины никого не казнить и о всяких делах размышлять с боярами и думными людьми, а без их ведома никаких дел не делати. Только современный ему Алексей Михайлович не давал на себя никакого письма и потому пишется самодержцем и правит государство по своей воле. «А отец его блаженной памяти царь Михаил Феодорович, хотя самодержцем писался, однако без боярского совету не мог делати ничего» (Гл. VIII. П. 4). Это положительное свидетельство для нас имеет несомненную важность, ибо Котошихин, вращавшийся в служебной московской сфере, имел полную возможность знать не только характер Михайлова царствования, но и обстоятельства его избрания от тех стариков, которые еще помнили Смутное время. Наконец, третье русское известие принадлежит историку Татищеву. Он прямо утверждает, что избрание Михаила Федоровича сопровождалось такой же записью, какая была взята с Василия Шуйского (Сборник «Утро», изд. Погодиным. 1859. С. 373). Татищев жил в первой половине XVIII в., и в его время в Москве еще живы были предания о начале династии Романовых. Как историк и вообще человек любознательный, он мог не только собирать предания, но и видеть относящиеся к данному вопросу те документы, которые до нас не дошли, а в его время еще сохранялись. Мало того, можем предположить, что Татищев особенно интересовался этим вопросом: в 1730 г. он написал записку в защиту самодержавной власти, по поводу известной попытки членов Верховного Тайного совета ограничить самодержавие при воцарении Анны Ивановны, и в этой-то записке он кстати упоминает о прежних подобных попытках, то есть при воцарении Василия Шуйского и Михаила Федоровича. В 1724–1725 гг. Татищев был в Стокгольме и там мог познакомиться со Страленбергом (Попов Н. В. Н. Татищев и его время. М., 1861). Поэтому есть предположение, впрочем выраженное слегка, что сам Страленберг мог получить свои сведения об условиях Михайлова избрания именно от Татищева и что Татищев мог быть тем лицом, которое читало помянутое выше письмо митрополита Филарета к Ф. И. Шереметеву и сообщило его содержание Страленбергу. (Маркевич А. И. Избрание на царство Михаила Федоровича Романова // ЖМНПр. 1891. Октябрь.) Итак, выключив те указания, которые пользовались собственно Страленбергом, мы получаем четыре независимых друг от друга свидетельства о Михайловой ограничительной записи. Если даже сделаем натяжку и сблизим Страленберга с Татищевым, то все-таки имеем три вполне достоверных и компетентных свидетельства, или современные событию, или близкие к нему по времени. Поэтому историк не вправе отвергнуть известий об ограничительных условиях, тем более что они совершенно согласуются с ходом дела и обстоятельствами той эпохи. Самый характер Михайлова царствования также их подтверждает. Несомненно, что самодержавие было восстановлено постепенно, преимущественно трудами и государственными способностями патриарха Филарета Никитича, который, воротясь из плена, сделался настоящим руководителем государственных дел. Впрочем, и восстановить его было не особенно трудно, ибо на его стороне была такая могущественная сила, как народное сочувствие, а боярские стремления в этом случае не находили себе никакой прочной опоры. Против ограничительных условий встречается такое возражение: если бы они существовали, то почему же в известном избирательном акте, подписанном членами собора 1613 г., нет об них никакого помину, и вообще нет на них никаких указаний в официальных актах той эпохи? На эти вопросы я позволю себе дать следующий ответ. Ограничительная запись, по всей вероятности, была актом, который предложен Михаилу собственно от Боярской думы, помимо Великой Земской думы. Следовательно, это акт отдельный, так сказать, сепаратный, специально боярский. Если мы станем на эту точку зрения, то нам тогда понятно, почему в соборной грамоте об избрании о таком акте не упоминается и почему он бесследно исчез из официальных актов того времени. Разумеется, при восстановлении самодержавия совсем не в интересах правительства было заботиться о сохранении такого акта и официальных о нем упоминаний. Наоборот, в его интересах было совсем противное. В 1730 г. при аналогичном явлении, когда высшие сановники вздумали связать Анну Ивановну ограничительными условиями, а дворянство возвратило ей самодержавие, императрица велела торжественно разорвать ограничительный акт, уже ею подписанный. (Подробности см. у Д. А. Корсакова «Воцарение императрицы Анны Иоанновны». Казань, 1880.) При Михаиле Федоровиче и Алексее Михайловиче не представлялось случая рвать торжественно подобную грамоту; она просто уничтожилась, когда утратила свое значение. Поверхностные наблюдатели тех маневров, которые были употреблены на соборе сторонниками Михаила, могут прийти к заключению, что избрание его удалось главным образом вследствие искусно веденных происков и ловкой интриги, подкупов, заманчивых обещаний и т. п. Такое заключение было бы в высшей степени несправедливо, смотря со строго исторической точки зрения. А между тем подобные мнения действительно встречаются, и, конечно, преимущественно между нерусскими писателями, плохо понимающими русский народ и русскую жизнь или мало знакомыми с требованиями усовершенствованной исторической критики. Так, один из проживающих в Германии балтийских русофобов г. Эрвин Бауер в авторитетном историческом журнале Зибеля (Historischc Zeitschrift за 1886 год. Erstes Heft) поместил об избрании Михаила довольно большую статью. В этой статье, опираясь главным образом на известия того же неприязненного России Страленберга, он идет далее и прямо проводит тот взгляд, что Михаил был избран только благодаря искусной интриге, благодаря своей юности и незначительности и, наконец, благодаря шумной поддержке дикой солдатчины и казачины!
25
Любопытно, что уже наиболее наблюдательные из русских современников Смуты связывали ее с тиранством Ивана Грозного и усматривали в его деяниях главную ее причину. Так, дьяк Тимофеев в первой главе своего «Временника» с горечью вспоминает разделение государства на земщину и опричнину (всю землю державы своея яко секирою на полы разсече), изобретение потешного государя (Симеона Бекбулатовича), истребление бояр, пристрастие к чужеземным врачам, убиение сына и пр. «Сим смяте люди вся… земли всей велик раскол сотвори… сим разделением, мню, нынешнея всея земли роз-гласи, яко прообразуя оттуду до зде: сам тогда на ню руку не благословля наложи, даже оно и доныне неутвержденным от грех колеблемо» (Рус. ист. б-ка. Т. XIII. С. 271). Что касается самых разнообразных и невероятных слухов, которым было подвержено население областей в Смутную эпоху, наглядный пример тому представляет следующее сообщение в «Путешествии» Фомы Смита. Весной 1605 г., возвращаясь в Англию, посол в Ярославле получил известие о внезапной кончине Бориса Годунова, и это обстоятельство несколько замедлило его путешествие. В Вологде местные власти, по приказу из Москвы, относились к посольству с большой предупредительностью, и когда они снаряжали удобные ладьи для речного плавания посла до Архангельска, то в населении распространился слух, что в посольской свите находится царевич Федор Борисович, переодетый в английское платье и намеревающийся уехать в Англию (с. 65 рус. перевода). Кстати: в Двинском летописце есть известие о прибытии к Архангельску 18 мая 1605 г. «аглинскаго посла Томаса Фомина» и отпуск его в Москву 6 июля (Древ. рос. вивл. XVIII. 17.) Эти даты не совпадают с показаниями «Путешествия». Относительно широкого участия Западной Руси в московской Смуте и относительно принадлежности к православию большинства вторгнувшихся в Московскую землю «литовских людей» нельзя не указать на то, что такое важное явление доселе оставалось в тени в трудах как по общерусской истории, так и специально посвященных сей эпохе. А между тем этим фактом в значительной степени можно объяснить ту легкость сближения литовских людей с московскими изменниками и ту преданность вторых первым, на которые так жалуется Авраамий Палицын. До какой степени потрясения и перевороты, испытанные в сию эпоху, поразили умы русского народа, о том можно судить и по народному песенному творчеству. Смутное время произвело, например, весьма заметное наслоение в нашем былинном эпосе. Так, с этого времени в нем появляются: «люторы», то есть лютеране, Маринка в качестве жены-чародейки, казачество Ильи Муромца и т. д. См. мою статью «Богатырь-казак Илья Муромец как историческое лицо» (Рус. архив. 1893. № 5). Там указано и вообще на первенствующую роль казачества в Смутную эпоху: на него главным образом опирались все самозванцы.