В это время Наполеон вздумал нанести решительный удар и двинул вперед Мюрата с множеством конницы; но наши гвардейские полки отразили нападение. Тогда Наполеон двинул на помощь Мюрату свою гвардию. Но Платов и Уваров по приказанию Кутузова с русской конницей ударили по войску вице-короля итальянского и в тыл французам и вызвали в их рядах такой беспорядок, что Наполеон велел своей гвардии остановиться, боясь нового нападения с этой стороны. Он собрал множество пушек и открыл стрельбу по центру нашего войска и по курганному укреплению. Ядра страшно гудели, бороздили землю, ломали вдребезги все, что встречали, но наше войско стояло с удивительным мужеством. Полководцы Барклай де Толли, Милорадович и Остерман подавали пример. После смоленской битвы солдаты не жаловали Барклая де Толли, и даже когда он выезжал перед войском, перестали кричать ему «ура», но в Бородинском сражении, видя его храбрость, вновь стали встречать его этим криком. Заметив, что он стоит там, где падало множество ядер, Милорадович сказал: «Барклай хочет меня удивить», и поехал в такое место, где было еще опаснее, и велел там подать себе завтрак.
Под вечер неприятельская конница под начальством Коленкура и пехота вице-короля опять пошли на курганное укрепление. Сам Барклай де Толли повел нашу гвардейскую конницу. Одно нападение следовало за другим, и наконец французы уступили нам поле битвы. На левом крыле они тоже не продвинулись ни на шаг. Дохтуров, принявший там начальство, хладнокровно распоряжался, сидя на барабане, его солдаты отразили все неприятельские нападения. Обе стороны приписывали победу себе: русские потому, что поле битвы осталось за ними, французы потому, что назавтра русские отступили.
В Бородинской битве было убито и ранено с каждой стороны больше чем по пятидесяти тысяч человек. У нас осталось в строю только 60 тысяч человек, а у Наполеона вдвое против нашего, и нельзя было начать с ним нового сражения, пока наше войско не получит помощи. Поэтому Кутузов повел войско к Москве, надеясь около нее найти выгодное место, где можно будет сразиться с французами.
Главнокомандующим в Москве тогда был Ростопчин. Он мастерски умел соблюдать в Москве тишину и порядок и прославился своими объявлениями или афишками. Вот одна из них: «Слава Богу! Все у нас в Москве хорошо и спокойно, хлеб не дорожает и мясо дешевеет. Одного всем хочется, чтобы злодея побить, и то будет. Станем Богу молиться, да воинов снаряжать, да в армию их отправлять. А за нас пред Богом заступники Божия матерь и московские чудотворцы, пред светом милосердный государь наш Александр Павлович, а пред супостаты христолюбивое воинство; а чтобы скорее дело решить, государю угодить, Россию одолжить и Наполеону насолить, то должно иметь послушание, усердие и веру к слонам начальников, и они рады с вами и жить, и умереть. Когда дело делать – я с вами, на войну идти – пред вами, а отдыхать – за вами. Не бойтесь ничего: нашла туча, да мы ее отдуем; все перемелется, мука будет, а берегитесь одного: пьяниц да дураков; они, распустя уши, шатаются, да и другим в уши врасплох надувают. Иной вздумает, что Наполеон за добром идет, а его дело кожу драть: обещает все, а выйдет ничего. Солдатам сулит фельдмаршальство, нищим золотые горы, а всех ловит за виски, да в тиски, и пошлет на смерть: убьют ли там, либо тут. А для сего и прошу, если кто из наших или из чужих станет его выхвалять и сулить и то и другое, то какой бы он ни был, за хохол да на съезжую: тот, кто возьмет, тому честь, слава и награда, а кого возьмут, с тем я разделаюсь. Хоть пяти пядей во лбу: мне на то и власть дана, и государь изволил приказать беречь матушку Москву, а кому же беречь мать, как не деткам. Ей Богу, братцы, государь на вас, как на Кремль, надеется, а я за вас присягнуть готов. Не введите в слово. А я верный слуга царский, русский боярин и православный христианин. Вот моя молитва: «Господи Царь Небесный! Продли дни благочестивого земного царя нашего! Продли благодать Твою на православную Россию, продли мужество христолюбивого воинства, продли верность и любовь к отчеству православного русского народа! Направь стопы воинов на гибель врагов, просвети и укрепи их силою Животворящего Креста, чело, их охраняюща, и сим знамением победиши».
Выгодного места для сражения между Москвою и Бородиным не отыскалось. В деревне Фили собрался военный совет из главнейших наших генералов. Одни говорили, что надо до последней крайности оборонять Москву; другие говорили, что если будут сражаться перед Москвой, то их победят наверняка, потому что у неприятеля вдвое больше войска, а московские жители хоть и храбры и усердны, но к войне не привыкли и не устоят против обученных и опытных французских войск; если же армия будет побеждена и ей придется отступать через Москву, то она вся погибнет; с ней вместе погибнет и вся надежда победить врага. Кутузов видел справедливость последнего мнения и велел отступить за Москву. Если бы это сделал другой генерал, то ропот был бы ужасный, но Кутузова все почитали и верили, что уж ежели он велел отступать, то значит, не было иного средства победить французов, и хотя все очень горевали, но повиновались ему.
Глава LКонец войны 1812 года
Печально проходили наши солдаты через Москву, оставляя ее врагам. Сам Кутузов несколько раз плакал, когда решился ее оставить, и говорил: «Уж доведу я проклятых французов, как в прошлом году турок, до того, что они будут есть лошадиное мясо». А что думали в это время московские жители! Французы уже достаточно показали себя на пути в Москву. Они не только грабили, насиловали и убивали, но и надругались над храмами Божьими, выносили святые иконы и на них мыли черное белье. Поэтому страшно было и подумать что Москва попадется им в руки. Да и не приходило это в голову никому из москвитян. После Бородинской битвы было объявлено, что наши совершенно победили, так чего было бояться? Кутузов писал Ростопчину, что хочет еще раз сразиться для защиты Москвы. Ростопчин призывал московских жителей вооружиться, идти в три горы и там биться с врагами. Из казны сперва продавали жителям оружие по дешевой цене, а потом раздавали даром. Поэтому все были уверены, что близ Москвы будет сражение, и, зная свою храбрость, не сомневались в победе. Правда, казенное имущество давно уже вывозили из Москвы и многие жители выезжали оттуда, но окрестные крестьяне стыдили их и говорили: «Куда бежите, аль Москва в невзгодье вам не мила?» Когда стали провозить по Москве раненых в Бородинской битве, народ толпами окружал их; всех наделяли чем могли, перевязывали раны, расспрашивали о битве и о врагах. Услыхав, что Наполеон идет к Москве, жители стали выезжать более и более, наконец уже столько было желающих ехать, что нельзя было достать лошадей. Но когда войско наше со всеми обозами стало проходить по Москве, то обнаружилось, в чем дело. Утопающий и за соломинку хватается, поэтому еще находились люди, которые говорили, что наши идут в обход и не отдадут Москву без боя; даже толковали, что англичане идут к нам на помощь; но большая часть оставшихся в Москве жителей старалась выбраться из нее. Теснота сделалась страшная. Уж не хлопотали о том, чтобы забрать имущество, старались спастись сами. Матери с грудными детьми, старики, старухи, дети, отставшие от своих родных, толпились вместе с другими. Повсюду раздавались плач и стоны. Многие сами не знали, куда идут.
Передовое войско Наполеона вел Мюрат. Нападение его отражал Милорадович. Этот генерал не только в нашем, но и в неприятельском войске был славен храбростью. Генерал Ермолов говорил, что тот, кто хочет сражаться подле Милорадовича, должен иметь две жизни: одну свою, а другую в запасе. Милорадович послал к Мюрату сказать, что ежели французы хотят занять Москву невредимо, то не должны напирать на наше войско и дать всем выйти из города; иначе он будет сражаться до последнего человека и вместо Москвы оставит одни развалины. Мюрат удержал свое наступление. Милорадович благополучно вывел из Москвы войско и обоз и, когда уже был в четырех верстах оттуда, узнал, что небольшой отряд русской конницы задержан там французами. Он один воротился туда и вывел этот отряд.
Французы готовы были на все согласиться, только бы получить Москву невредимою. Они уже давно терпели недостаток в продовольствии, особенно после взятия Смоленска. В Москве они надеялись отдохнуть, запастись всем и обогатиться. Наполеон уже покорил несколько неприятельских столиц. Обыкновенно приезжала к нему при этом из покоренной столицы депутация, то есть посланные люди, с просьбою пощадить столицу и ее жителей; потом французы с большим торжеством входили в город, а жители беспрекословно им повиновались и выполняли все их желания. Того же Наполеон ожидал и в Москве. У Дорогомиловской заставы поджидал он нашей депутации; войско его было в полном параде для торжественного вступления. Но депутации не было. Наконец Наполеон послал отыскать русских. Посланные отыскали несколько живущих в Москве иностранцев. Наполеон спрашивал их, где сенат, губернатор, бояре, народ, и узнал, что все выехали. И точно, в Москве едва осталась сороковая часть жителей, да и те потому только, что не было им возможности уйти. Они не добром встретили врагов. Вооружившись чем попало, несколько сот русских засели в Кремле и стали оттуда стрелять в конницу Мюрата. Конечно, их скоро разогнали, но французы увидели, как они ошиблись в своей надежде.
В тот же день в Замоскворечье начались пожары: хозяева домов жгли их, чтобы они не достались французам. Назавтра Наполеон въехал в Кремль. Ночью французы врывались в дома, грабили и неистовствовали. Некоторые дома они зажгли. Но еще больше усиливался пожар оттого, что русские для погибели французов продолжали жечь свои дома. Поднялся ветер. Некоторые французские генералы хотели было потушить пожар, но все старания были напрасны. Пожар распространился по всей Москве, как огненное море. Наполеон смотрел на пожар с балкона и думал: «Москвы нет! Я лишился награды, обещанной войску! Русские сами зажигают! Что за люди!» Надо было ему выехать из Кремля, чтобы не сгореть живому. Но нелегко было выбраться из Москвы. Повсюду обрушивались кровли, падали стены, бревна, доски; летали железные листы с крыш; пламя кружилось над головою Наполеона, пылающие бревна и раскаленные кучи кирпича загораживали ему дорогу. Наконец он выбрался из города. Французским войскам было дозволено грабить Москву поочередно, и они ходили на это дело, сменяя друг друга, как на службу. Они превзошли всех грабителей, какие были в Русской земле: татары иногда сжигали церкви, в которых укрывались русские, но не глумились над святыми иконами и священными предметами; напротив, французы страшно неистовствовали в церквах, наряжались в ризы и плясали в наших храмах, ругались над святыми иконами, оскверняли святые престолы и ставили в храмы лошадей. С жителями, которые попадали в их руки, они поступали очень дурно: заставляли их, как животных, переносить свою добычу, били до полусмерти, многих и совсем убивали, не щадили даже малолетних.