гачевым в течение шести месяцев; в то же время храбрый подполковник Михельсон, которому впоследствии принадлежала честь последнего сражения с мятежником, избавил от него Уфу; генерал Мансуров освободил крепости и городки Илецкий и Яицкий, взятые мятежником в самом начале.
С такими помощниками умный Бибиков, вероятно, скоро довершил бы крах злодея, но здоровье его расстроилось еще больше от трудов и волнений, и в апреле он скончался от горячки. Казанцы были неутешны по поводу потери своего избавителя — так они совершенно справедливо называли Бибикова. Но не одни они плакали по нему: сама государыня скорбела вместе со всеми; эта утрата вскоре стала общим горем: со смертью Бибикова Пугачев снова активизировался и в июне уже ворвался в Казань. Хотя он пробыл там только один день, но успел разграбить и сжечь почти все ее церкви и дома (из 2800 домов в Казани сгорело тогда 2057, кроме того, 25 церквей и 3 монастыря), а также увести в плен 10 000 жителей. На этот раз освободителем несчастного города был Михельсон: он выгнал жестокого мятежника из его стен, возвратил свободу пленникам, уже уведенным в лагерь Пугачева, и на несколько дней остался в разоренном городе, чтобы хоть как-то успокоить несчастных жителей.
Между тем злодей шел дальше с остатками своей шайки, почти полностью разбитой Михельсоном. К несчастью, эта шайка, всегда состоявшая из бродяг и самых дурных людей, очень быстро снова пополнялась: прошло немного дней, и у него была уже не одна тысяча дерзких товарищей.
Он переправился с ними за Волгу и по дороге к Москве взял Пензу и Саратов.
Ужас овладел всеми и не давал возможности радоваться новым победам Румянцева в странах, лежащих за Дунаем. Этот полководец, наведя страх на всю Турецкую империю, принудил ее, наконец, к миру, имеющему большое значение для Русских и заключенному в Кучук-Кайнарджи 10 июля 1774 года. По этому миру к России отошли Кинбурн, Азов, Таганрог и часть Крымского полуострова; была признана независимость Крымских и Кубанских Татар и тем самым уменьшилось число Турецких подданных, всегда наносивших вред России, а теперь искавших ее покровительства; наконец, этот мир открыл Русским возможность свободного плавания по Черному морю и по всем Турецким морям. Нельзя было не радоваться такому счастливому окончанию войны, которую враги Екатерины замыслили для погибели ее царства. Но кто мог думать в то время о радости, получая постоянно самые печальные известия о жестокой судьбе городов и селений, занятых бесчеловечными мятежниками.
Окончание войны дало императрице возможность отправить к войскам, сражавшимся с Пугачевым, двух ее лучших генералов — графа Панина и Суворова. Но они оба приехали в армию в то время, когда храбрый Михельсон уже полностью разбил злодея в городе Царицыне. Пугачев успел переправиться с несколькими казаками назад за Волгу и, потеряв всякую надежду, хотел бежать в Киргизские степи. Но казаки, уже начиная думать о том, как заслужить прощение правительства, решили выдать своего дерзкого предводителя и привезли его связанного в Яицкий городок, где он был представлен Суворову, только что приехавшему туда. На вопросы, которые задавали самозванцу о причинах его дерзости, он отвечал: «Богу угодно было наказать Россию через мое окаянство».
Из Яицкого городка его повезли в Симбирск в деревянной клетке на двухколесной телеге. Две пушки и многочисленный отряд солдат под командованием Суворова сопровождали его. В Симбирске он пробыл недолго и был отправлен в Москву, где над ним свершились суд и потом казнь. Во время суда, продолжавшегося около двух месяцев, он сидел на монетном дворе, прикованный к стене. Любопытные могли видеть его с утра до вечера; и говорят, что его взоры и гордость были так страшны, что многие женщины при виде его падали в обморок. Наконец, судьба мятежника решилась: он и его пятеро главных сообщников были приговорены к смерти, восемнадцать других — к ссылке в Сибирь. Люди, которые видели эту казнь, рассказывали, что голос злодея был страшен даже и тогда, когда он, стоя на эшафоте, должен был отвечать на вопросы и громко перед всем народом объявить, что он — беглый Донской казак Зимовейской станицы, Емелька Пугачев.
После нескольких земных поклонов Московским золотоверхим соборам и церквам, Пугачев поклонился на все стороны и сказал: «Прости, народ православный; отпусти, в чем я согрешил перед тобой… прости, народ православный!»
Это были последние слова преступника: через несколько мгновений его уже не было; но воспоминания о нем еще долго пугали людей, и слово Пугачевщина, означало время его страшного бунта и один из ужаснейших периодов Отечественной истории.
Торжество мира с Турцией и учреждение губерний 1775 год
Много вытерпела бедная Москва за четыре года! И ужасы моровой язвы, и страх, наведенный мятежником Пугачевым, и, наконец, суд и казнь злодея — все это навеяло такое большое уныние на обширный город, что, казалось, его жители совсем забыли о веселье. Неожиданно печальные лица оживились, сердца забились радостью: разнеслась весть о том, что государыня приедет в Москву праздновать заключение мира с Турками. Екатерина, обладавшая в совершенстве секретом делать людей счастливыми, и вправду хотела праздновать в Москве заключение знаменитого мира для того, чтобы шумом этого торжества рассеять уныние ее жителей, чтобы знаками своей любви утешить их. Эта была первая цель доброй государыни, второй целью было само торжество, которому она желала придать как можно больше блеска. Она любила блеск, когда он был нужен, чтобы показать могущество ее царства, любила прославлять превосходство этого царства перед другими, любила придавать всем обстоятельствам соответствующую важность. Например, как величественна была государыня, когда, украшенная всеми знаками императорского достоинства, окруженная всем великолепием своего двора, она принимала иностранных министров и посланников! Ее прелестное лицо выражало тогда столько величия, столько важности, что все видевшие ее робели, как в присутствии неземного существа. Самые близкие придворные, принятые в домашний круг императрицы, едва узнавали в ней ту, с которой накануне так откровенно, так смело разговаривали. Перемена между Екатериной, принимавшей своих избранных гостей на маленьких вечерах, и Екатериной на троне, в торжественный день представления двора, была настолько удивительна, что современники подтверждают ее многими анекдотами, некоторые из которых особенно любопытны. Например, вот один.
Анекдот (фр.) — небольшой рассказ о забавном или поучительном случае из жизни исторического лица или фольклорного героя.
Однажды приехал в Петербург посланник Французского короля господин Верак, славившийся остроумием и смелостью. За несколько дней до представления его Екатерине он получил от своих знакомых не одно предостережение, как не оробеть перед государыней. Веселому Французу показалось это странно. Он смеялся над излишней опекой своих друзей и успокаивал их тем, что он уже не в первый раз будет представлять лицо своего государя. С большой самонадеянностью Верак отправился во дворец в день своего представления. Но как только он увидел Екатерину в короне и порфире, как только его глаза встретились с ее взорами, в которых сияло неизъяснимое величие, смелость Француза превратилась в такое замешательство, что он в одну минуту забыл всю длинную, давно заготовленную речь и несколько раз повторял только ее начало: «Король, мой государь, король, мой государь…» Наконец, Екатерина сжалилась над ним и с улыбкой снисходительности договорила его важную речь словами: «Он в дружбе со мной!»
В другой раз то же самое случилось с одним архиереем[398] в церкви, мимо которой государыня проезжала во время одного из своих путешествий по России. Он, как и господин Верак, приготовил речь, которой хотел встретить императрицу при входе в церковь. Но как только он увидел Екатерину, язык его, как будто онемевший, едва мог выговорить: «Всемилостивейшая государыня, всемилостивейшая государыня!» Императрица, всегда сохранявшая удивительное присутствие духа, сумела и его так же, как господина Верака, вывести из замешательства. С обычной своей приветливостью она подошла к оробевшему пастырю и сказал ему: «Я прошу вашего благословения».
Похожий случай произошел также и с Александром Ильичом Бибиковым, о котором мы уже говорили. Екатерина любила и уважала Бибикова и поэтому обходилась с ним просто. Однажды ему надо было произнести перед ней речь от имени комиссии, занимающейся составлением законов. Государыня шутя говорила ему накануне: «Смотри, не оробей!» «Помилуйте, ваше величество, — отвечал Бибиков, — отчего? Я привык к вашим милостям, всякий день в короткой беседе с вами». «Однако, остерегись, — прибавила государыня, — я тебя предупреждаю!» И что же? На другой день он увидел государыню на троне и долго не мог оправиться от смущения, прежде чем начать свою речь.
По этим примерам можно судить, в какой степени Екатерина обладала искусством воздействовать на сердца людей и как естественно было в ней это величие, которым она удивляла всех. Здесь кстати представить моим читателям Екатерину такой, какой ее видел поэт, упоминавшийся нами, — Г.Р. Державин. Стихотворение, верными словами описывающее ее, называется «Фелица*». Державин начинает его обращением к живописцу, которого просит написать изображение Екатерины и которому рассказывает о ее отличительных чертах. Это стихотворение тем более интересно, что вместе с этими чертами поэт часто соединяет в своем описании и важнейшие события в жизни великой государыни.