ли его сердце, и тогда, когда он занимался государственными делами, и тогда, когда он с горестью слышал о поступках своего сына. Потом, привыкая больше и больше к той, которая так хорошо умела уменьшать душевные страдания, Петр, творец всего прекрасного в своем царстве, хотел довершить свое творение царицей, достойной его не своим рождением и предками (эти качества всегда были ничтожны в его глазах), а собственными превосходными качествами, отличавшими избранную им супругу. В ноябре 1707 года исполнилась эта воля Петра: он обвенчался с Екатериной, которая до свадьбы приняла Греческую веру[277] и была наречена Екатериной Алексеевной.
Петр вступил во второй брак с простой ливонской пленницей Мартой. Она происходила из бедного ливонского семейства Скавронских и в детстве вступила в дом лютеранского пастора Глюкка в городе Мариенбурге. При взятии этого города Глюкк со всем своим семейством и с Мартой сдался в плен фельдмаршалу Шереметеву. Петр случайно увидел молодую пленницу, отличавшуюся красотой и живым характером.
Он полюбил ее и вступил с ней в брак. Она приняла православие и была названа Екатериной Алексеевной.
В 1724 г. Петр совершил торжественное коронование своей любимой супруги.
Эта свадьба совершилась не торжественно, а тихо, так что и о самом месте венчания историки расходятся во мнениях: иные говорят, что происходило оно в Петербурге, в церкви святой Троицы; другие, по источникам, более достоверным, утверждают, что этот брак был совершен в селе Яворове; даже народу не было объявлено об этом, как обычно бывает в таких случаях: казалось, чувствительное сердце Петра, несмотря на все дурные поступки его первой супруги, боялось огорчить его торжественным объявлением о счастье соперницы, и поэтому брак царя долго оставался как будто тайной для его подданных, и только в марте 1711 года был объявлен России. С того времени Екатерина уже называлась царицей.
В том же году молодая царица доказала целому свету, что она достойна своей блистательной судьбы! Милые читатели! Когда вы узнаете, что она сделала, то, наверное, поблагодарите Бога за счастливый выбор Петра: казалось, этот необыкновенный государь проникал своим быстрым взором в будущее и, возводя на Русский престол Екатерину, видел в ней не только любимую супругу, но и гения-спасителя России. Да, друзья мои, имя Екатерины должно быть навеки незабываемо для нас: послушайте рассказ о Ее великом деле.
Для этого мы должны обратиться к тому времени, когда слух о Полтавской победе, разносясь по Европе, заставлял во всех ее государствах с удивлением говорить о Русских и особенно об их славном Петре. Только теперь, когда он победил дотоле непобедимого Карла, все в полной мере поняли его величие, все начали другими глазами смотреть на его царство, которое еще так недавно считали полудиким и азиатским. Перемены в мыслях повлекли за собой большие перемены в делах: Дания снова предъявила свои права на области, отнятые у нее Швецией. Станислав Лещинский потерял престол, предоставленный ему Карлом; Август II, благодаря покровительству Петра, простившего его трусость и поступок с Паткулем, снова получил этот престол и из благодарности, а может быть, и из боязни к знаменитому победителю Шведов не спорил с ним о Лифляндии и отдал ее под его власть. В июне 1710 года не только вся Лифляндия, но даже и вся Эстляндия и Карелия и часть Финляндии с ее главным городом Выборгом уже принадлежали Русским. Теперь великий план Петра был осуществлен: его любимица, юная столица Севера, была в полной безопасности, была окружена со всех сторон Русскими землями. Весело отмечал он в ней свои блестящие победы, а в то время грозная туча собиралась на него с юга: Карл XII со времени Полтавского сражения жил в Турции и не хотел уехать оттуда до тех пор, пока не уговорил султана начать войну с Россией. Долго Турецкий султан не соглашался с ним, не имея причины ссориться с Русскими; но Карл полтора года жил в Бендерах, полтора года твердил Турецким министрам, что для их собственной пользы нужно остановить беспрестанно возрастающее могущество России, поэтому нельзя удивляться тому, что он, наконец, преуспел в своих намерениях, и Турция в ноябре 1710 года объявила войну Русским.
Петр принял это известие без страха, хотя эта война могла быть в то время очень опасна для него, потому что с многочисленной Турецкой армией шли дикие, варварские толпы Татар и Ногайцев[278]. Помощниками Русского царя были только ненадежные Поляки, беспрерывно спорившие между собой о своих королях, Августе и Станиславе, и два господаря: Молдавский — Кантемир и Валахский — Бранкован. На последних он надеялся гораздо больше, чем на Поляков: они оба, спасая себя и свои владения от притеснений Турок, просили его принять в свое подданство их области и за это обещали помогать Русским и объединить с ними свои войска.
Петр, рассчитывая на эту помощь, спокойно отправился в поход в марте 1711 года, вместе со своей супругой, уже объявленной царицей России. Перед отъездом из Москвы, заботясь о том, чтобы государственные дела были в полном порядке и все время отсутствия государя, он учредил Сенат[279], или такое верховное присутственное место, члены которого, избранные из первых чинов царства, смотрели бы за правосудием, за государственными доходами, даже за военной службой и судили бы преступников.
В июне царь со своими гвардейскими полками и с отрядами генералов Вейде, Алларта и Репнина уже переправился через Днепр и вступил во владения своего союзника господаря Молдавского. Верный своему слову, Кантемир встретил его с усердием и преданностью, войско его было готово сражаться за Русских. Но не таков был Бранкован: этот бесчестный Грек, прельстившись обещаниями Турок, изменил Петру в то время, когда прямодушный царь, не предполагая возможности такой низкой измены, уже перешел границы своих владений и был на земле врагов! Ужасно было положение, до которого этот изменник довел Русское войско! Вообразите, что оно отдельным двадцатидвухтысячным корпусом под командованием самого Петра перешло реку Прут и было там встречено вместо ожидаемых союзных Валахских[280] полков целой Турецкой армией, состоявшей более чем из 100 000 человек, помимо Шведских отрядов Карла XII, помимо Поляков, приверженцев Станислава Лещинского, и помимо Крымских и Ногайских Татар, обошедших Русских сзади! Прибавьте к этому полный недостаток в съестных припасах, невозможность достать их в земле неприятелей, жестокость этих неприятелей, и вы поймете все мучения, какие должен был испытывать Петр, чувствуя, что его собственная неосторожность и доверчивость к обманщику были виной несчастья!
Терзаемый этой мыслью больше, чем опасностями, грозившими со всех сторон, он пришел в уныние через несколько дней после несчастного перехода через Прут, когда его небольшое войско еще уменьшилось из-за отчаянных стычек с неприятелем и когда этот неприятель окружил весь Русский лагерь рвом и только ожидал прихода артиллерии, чтобы открыть пушечную пальбу по всей Русской армии.
Это было в ночь на 11 июля 1711 года. Страшная ночь, казалось, предвещавшая погибель нашему Отечеству! Мрачен был вид лагеря Русских. Все они приготовились умереть: иначе нельзя было спастись от плена и унижения. Так чувствовал каждый воин Петра; но что же чувствовал он сам? Его страдания были невыразимы: однако никто их не видел. Он сидел один в своей палатке, один предавался горести, доходившей почти до отчаяния при мысли о том, что с его пленением погибнет все сотворенное им для России! В эти ужасные минуты никто не утешал несчастного государя: он отвергнул даже заботу самой милой своей утешительницы — Екатерины. Даже ей, так же как и всем, запрещено было входить в палатку.
Здесь-то во всем блеске проявилась эта знаменитая государыня, эта предвиденная гением Петра спасительница России. Видя бедственное положение всего войска, видя даже уныние героя, своего супруга, она не теряет мужества и решается действовать тогда, когда в судьбе Русских, казалось, все уже было решено! Сохранив присутствие духа, необыкновенное в женщине, она направляет все силы своего ума на то, чтобы найти средства к спасению самого дорогого для нее: жизни Петра и славы России.
И вдруг мысль о возможности заключить выгодный мир блеснула в душе Екатерины и обрадовала ее точно так, как радует заключенного несчастливца луч солнца, неожиданно прокравшийся в его мрачную темницу. Не медля ни минуты, она созывает на совет всех старших генералов и открывает им свою мысль; все ее одобряют, но никто не осмеливается предложить ее царю, никто не осмеливается нарушить его грозный приказ войти в палатку. Екатерина и здесь проявляет себя выше всех окружающих: она с твердостью входит к государю, видит его глубокую задумчивость и потом его негодование. В слезах бросается она к его ногам, и гнев Петра исчезает; ее нежнейшие ласки прогоняют даже задумчивость супруга. С каким-то небесным спокойствием он слушает своего ангела[281] — утешителя, с кротостью покоряется ее желанию и в ту же минуту приказывает фельдмаршалу Шереметеву отправить письмо к командующему Турецким войском, великому визирю[282], с предложением о мире. Екатерина втайне от супруга отдает посланному все свои бриллианты и другие драгоценности.
Спасение России, вероятно, было уже определено Богом, потому что, несмотря на все представления Шведских генералов, старавшихся удержать Турок от мира с Русскими, почти уже побежденными, великий визирь принял предложенный мир. Конечно, условия этого мира были тягостны для Петра: он лишался всех мест, завоеванных им у Швеции, лишался важного для него Азова, Таганрога и нескольких других крепостей; должен был вывести свои войска из Польши, должен был позволить Карлу XII свободно проехать в Швецию. Но что значило все это в сравнен