[30]».
Ал-Мас’уди был, конечно, далеко не первым арабским писателем, озаботившимся описанием простершихся за Каспийским морем дальних стран Седьмого Климата[31]. Если бы нас интересовала только чистая этнография, мы начали бы свое повествование по крайней мере на сто лет раньше и выбрали бы в качестве первого свидетеля не ал-Мас’уди, а другого мусульманского историка и географа, скорее всего Джарира Абу Джафара ат-Табари (838–923), который считается одним из величайших историков мира. Согласно Йакуту ал-Хамави, который в XII веке составил многотомный биографический словарь арабских ученых, ат-Табари писал в течение сорока лет по сорок страниц в день и мечтал написать всего две книги – книгу по истории и комментарии к Корану – по тридцать тысяч страниц каждая. Друзья отговорили его, сказав, что одной человеческой жизни не хватит на такое предприятие.
Действительно, многое в трудах ал-Мас’уди является естественным заимствованием из трудов его современников и предшественников: сведения о народах Седьмого Климата – хазарах, буртасах, печенегах, мадьярах, Болгарах, русах и славянах – были известны арабским авторам по крайней мере с VIII века нашей эры. На рубеже IX–X веков в государстве ислама жили и творили выдающиеся представители всех отраслей наук, и с такими историками и географами, как уже упомянутый ат-Табари и Абу-ль Касим ал-Балхи (ум. в 931 г.), ал-Мас’уди вполне мог встречаться в свою бытность в Багдаде. Среди мусульманских исторических географов чрезвычайно интересен для нашего рассказа и Абу Али Ахмед ибн Омар ибн Руста, чья энциклопедическая «Книга драгоценных ожерелий», вернее, дошедший до нас седьмой том этой книги, также рассказывает о странах Седьмого Климата, в число которых входили и территории современной России. Считается, что ибн Руста оставил наиболее ранние сведения о народах Поволжья и писал между 903 и 913 годом, и хотя это мнение порою оспаривается, все же очевидно, что его труды, которые в свою очередь опираются на книги старших современников ал-Мас’уди ал-Джейхани и ибн Хордадбеха (820/25-911), также созданы в годы жизни ал-Мас’уди.
Интерес мусульман к занимательной географии мира был чрезвычайно велик, и удивительная книжная культура, проникшая во все слои исламского общества, удовлетворяла и подогревала этот интерес. В городах мусульманского мира повсеместно работали лавки книготорговцев, где можно было приобрести нужную книгу, вернее, ее список, так как книги были, конечно же, рукописными, хотя и переплетались очень добротно, а то и просто роскошно. В Халифате уже давно было налажено производство бумаги: после сражения при Таласе, когда арабские войска разбили армию тюрков-карлуков, в Самарканд попал один китайский пленник, который и завел бумажное дело в подражание тому, что он видел в своем родном китайском государстве.
В 795 в Багдаде появилась первая бумажная фабрика, хотя еще дольге время Самарканд оставался центром бумажной промышленности. Однако, помимо Багдада, бумагу делали также в Сирии, Йемене, Египте и северной Африке. Бумага, таким образом, уже в первые века ислама заменила собой более дорогой пергамент и менее удобный папирус и дала возможность приобщения к книжной культуре не только самым богатым, но и людям среднего достатка. Достаток, впрочем, был не при чем: в исламских городах работали библиотеки, и не только при мечетях, хотя и существовала традиция завещать домашние библиотеки с сотнями и тысячами книг именно мечетям. По всей исламской ойкумене существовали светские библиотеки, и даже целые «дома знаний», в которых могли бесплатно работать ученые, и где за плату работали профессиональные переписчики книг. Как пишет Адам Мец,
«Наряду с библиотеками возникла новая форма научных учреждений, в которой хранение книг сочеталось с обучением или, во всяком случае, с оплатой выполненной в их стенах работы. Поэт и ученый Ибн Хамдан, принадлежащий к мосульской знати, учредил в Мосуле «дом науки» (дар ал-‘илм) с библиотекой, в которой имелись книги по любой отрасли знания. Доступ к ним был открытым всякому, кто стремился к знаниям, а неимущим даже выдавалась бумага… Эта перемена нашла свое отражение в названиях учреждений: прежние учреждения, являвшиеся только библиотеками, именовались «сокровищницами мудрости» (хизанат ал-хикма), а новые – «дом науки» (дар ал-‘илм), где библиотека (хазана) являлась лишь особой частью. В Египте также учреждались подобные академии; так, ал-‘Азиз купил в 378/988 г. дом по соседству с мечетью ал-Азхар и устроил в нем на благотворительных началах заведение для тридцати пяти богословов, которые каждую пятницу, между полуденной и послеполуденной молитвами, собирались в мечети на ученые диспуты[32]».
Так что ал-Мас’уди, в принципе, мог писать свою книгу и в таком «доме знания», но человек он был, судя по всему, достаточно состоятельный, и, скорее всего, предпочитал работать в благородном одиночестве. Ясно одно: уважение к рукописям и книгам к его времени давно уже стало благородной традицией ислама, и неграмотность времен великих завоеваний ушла в прошлое, чтобы, увы, вернуться во многие мусульманские страны сегодня – через четырнадцать веков.
Нужные ал-Мас’уди рукописи и книги он, как и все другие пытливые ученые его времени, искал и находил не только в Фустате, но и в Александрии. Да, в той самой Александрии, завоевание которой в 642 году породило проникший даже в российские исторические учебники слух о сожжении арабами по повелению халифа Омара знаменитой Александрийской библиотеки[33]. Слух этот, между тем, совершенно неверен.
Классик ориентализма Г. Э. Фон Грюнебаум говорит, что «легенда, согласно которой александрийская библиотека была сожжена по приказу халифа, впервые появляется в XIII веке[34]», между тем как российский ученый О. А. Большаков в своем трехтомном труде «История Халифата» утверждает:
«Специалисты хорошо знают, что это всего лишь благочестивая легенда, приписывающая Омару добродетельный поступок – уничтожение книг, противоречащих Корану, но в популярной литературе эта легенда иногда преподносится как исторический факт. Однако, ни Иоанн Никиуский[35], немало сообщающий о грабежах и погромах во время арабского завоевания, ни какой-либо другой христианский историк, враждебно относящийся к исламу, не упоминает пожара библиотеки. Скорее всего, самой великой библиотеки в это время уже не существовало – она тихо угасла под напором борьбы христианства с языческой культурой в течение предшествующих трех веков[36]».
И вправду, как это ни печально, но Александрийская библиотека не дожила до мусульманского завоевания Египта. Эта библиотека была частью знаменитого храма Муз, Музейона, основанного в III веке до нашей эры царем Птолемеем Первым. В течение пятисот лет в этой библиотеки работали античные ученые, среди которых были и Эвклид, и Архимед; заведовал ею уже в 127–151 годах нашей эры отец картографии Птолемей, однофамилец правящей династии, на картах которого впервые упомянуты Волга и Каспийское море. Библиотека, в которой насчитывалось до 100000 папирусных свитков, пережила пожар в Александрии в эпоху Гая Юлия Цезаря и Клеопатры, однако была уничтожена в 272 году нашей эры в ходе другой гражданской войны, уже при римском императоре Аурелиане. Оставалась еще «дочерняя» библиотека, но и она не дожила до исламского завоевания, пав жертвой борьбы христианства с язычеством. Как пишет об этом британский ученый Джон Уилфорд:
«Храм, где располагалась библиотека, устоял, и какое-то число ученых старалось продолжать великую исследовательскую традицию Музейона. В конце концов, в 391 году толпа христианских фанатиков ворвалась в библиотеку, предала огню ее бесценное содержимое и превратила пустое здание в церковь, что ознаменовало собой символическую победу веры над разумом[37]».
К счастью, какого бы вреда ни натворил в истории слепой фанатизм, всегда проистекающий из невежества толпы и неверно истолкованных верований, истинное знание, как выясняется, непобедимо. Александрия во времена ал-Мас’уди и без знаменитой античной библиотеки продолжала оставаться не только городом купцов, но и городом науки, в котором вместе с мусульманскими учеными работали христианские и иудейские ученые, опиравшиеся, как и ал-Мас’уди, на труды своих предшественников.
Круг ученых интересов ал-Мас’уди впечатляет, и неспроста. Для одной лишь упомянутой нами книги «Золотые луга» он черпал свои познания из ста шестьдесяти пяти письменных источников, в том числе, наряду с арабскими текстами, из переводных текстов Платона, Аристотеля, Птолемея, а также из древнеперсидской литературы. В другом своем труде, «Книге предупреждения и пересмотра», он упоминает христианских авторов, с которыми был лично знаком, и высказывает суждения об их трудах: складывается впечатление, что они делали по его просьбе переводы на арабский язык нужных ему иноязычных цитат или объясняли их содержание.
«Греческая транскрипция имени Елена в «Золотых лугах» является доводом в пользу широты его интересов и любознательности», пишет о нем лейденская «Энциклопедия ислама». Тот же источник, между тем, предполагает, что ал-Мас’уди был профессиональным географом и путешественником, то есть проводил исследования и предпринимал далекие путешествия на свои собственные средства, лишь иногда попутно занимаясь и торгово-коммерческой деятельностью.
Не поэтому ли самого ал-Мас’уди, которого позднее называли «Геродотом и Плинием» арабского мира, несмотря на всю его любознательную пытливость и огромную работоспособность, современники не считали в полном смысле ученым, а считали скорее собирателем «курьезов, басен и небылиц»», и только великий Ибн Хальдун в XIV веке, хотя и без критики, отдал ему должное, в полной мере оценив исторический метод ал-Мас’уди, его интерес к не-исламским народам, его широкий кругозор и универсальное видение человеческой истории.