[204]. Микаил бин Джафар царствовал уже после своего старшего, оставшегося безымянным, брата. Однако время обоих царствований приходится, как мы видим, на период между 922–932 годом, поскольку в 932 году ал-Муктадир был убит.
Надо думать, что царь Джафар ибн Абдаллах не передал бразды правления старшему сыну тотчас после принятия страной ислама: в 922 году он обладал, как мы знаем, достаточной властью и силой, чтобы повелевать всеми булгарскими племенами. Следовательно, старший сын царя унаследовал престол в лучшем случае через год-два после описываемых ибн Фадланом событий и с того времени не мог уже называться царевичем.
Да и второй сын царя, Микаил ибн Джафар, до получения власти в арабских источниках назывался бы уже братом царя, а не его сыном. Однако в сообщении ал-Мас’уди речь идет именно о сыне булгарского царя, что еще раз указывает на то, что упомянутый ал-Мас’уди первый хадж из Волжской Булгарии имел место сразу после 922 года.
Чем же мог поразить и удивить Багдад булгарского царевича? Во-первых, надо думать, своей архитектурой, главные жемчужины которой были описаны так подробно и многократно, что мы можем воочию представить себе Город Мира десятого века, хотя никаких следов от аббасидского зодчества в современном Багдаде давно не осталось. Как писал о зарождении города историк архитектуры Эрнст Грубе:
«Город, основанный 1 августа 762 года по повелению халифа ал-Мансура при особенно благоприятном сочетании созвездий, был возведен по круговому плану. В четырех узловых пунктах находились четверо ворот, а посередине – широкая круглая площадь. В центре площади стоял дворец халифа, Кубба ал-Хадра, названный так по высокому зеленому куполу, возвышающемуся прямо над его сердцевиной. Этот купол был виден с огромного расстояния и стал символом столицы и самого правления Аббасидской династии.
Фортификационная система города была чрезвычайно затейлива и включала в себя окружавшие город глубокие рвы и пять круговых стен, окружающих центральную площадь. Между третьей и четвертой стеной располагались жилые кварталы, так что дворцая площадь была самой сокровенной частью столицы, отделенной от остального города двумя стенами с широким рвом между ними. Несколько усиленно охраняемых ворот, каждые со сложной системой запоров, защищали крепостные стены…
Город имел, таким образом, зримые признаки укрепленной крепости; и этот внушительный вид был полнейшим разрывом с открытой архитектурой Омеййядского периода, когда даже в «пустынных дворцах» укрепления были полностью декоративными и нефункциональными. Сама идея поместить царский дворец в окружение такого количества хорошо охраняемых и тяжело укрепленных стен могла бы принадлежать восточному деспоту. Действительно, сохранившиеся образцы Аббасидской архитектуры отражают эту новую концепцию сосредоточения власти в просторной и сложной структуре царского дворца[205]».
Ал-Мансур, судя по всему, еще не задумывался о том, что новый город, заложенный на берегу Тигра в местности, полной христианских монастырей, недалеко от таких древнейших очагов цивилизации как Вавилон, Ктесифон и Селевкия, станет воистину центром мусульманской империи. Впоследствии, при его преемниках, каждый из которых возводил для себя новые дворцы, Город Мира простерся на оба берега Тигра. За исключением периодов междоусобиц, когда Багдад повергался длительным осадам, да еще пятидесятилетнего перерыва в строительстве, когда новой резиденцией халифов стал вновь построенный город Самарра, город продолжал расти и усложняться, так что ко времени ал-Муктадира он был полон дворцов, куполных башен, садов, ипподромов и зверинцев.
Роскошь и затейливость багдадских садов и дворцов уже к тому времени вошла в легенду. Помимо журчащих ручьев и водных прудов в дворцовых садах и парках, ал-Муктадир в 917 году показывал византийскому послу озеро из олова, вокруг которого стояло четыреста палм одинаковой высоты, стволы которых были облицованы тиковым деревом, скрепленным позолоченными металлическими обручами. Словом, было чему подивиться:
«Во дворце в Багдаде, посреди круглого пруда с прозрачной водой, стояло дерево с восемнадцатью сучьями, ветви которых были из серебра – небольшое количество было из золота, – и на них висели разноцветные листья, которые трепетали, подобно листьям настоящего дерева, трепещущим на ветру. На ветвях сидели разные птицы из серебра и щебетали[206]».
Конечно же, Багдад был также и городом мечетей: в описываемые времена в столице Халифата было 27000 молитвенных мест, среди которых выделялись три огромных соборных мечети, в том числе и дворцовая – на правом и левом берегу Тигра. Как писал об этом А. Мец:
«Естественно, они (соборные мечети) были не в состоянии вместить толпы верующих, и поэтому каждую пятницу взору представлялось зрелище, как ряды молящихся, выливаясь через распахнутые настежь двери мечети, тянулись далше по улицам вплоть до Тигра и как последние ряды устраивались на лодках; как по цепи молящихся передавались слова и жесты имама при богослужении[207]».
Помимо того, что восточный и западный берега Тигра соединял лодочный мост, лодки были одним из основных видов багдадского грузового и пассажирского транспорта. Уже в конце IX века, до восшествия на престол ал-Муктадира, в Багдаде насчитали 30000 лодок, и ежедневный доход лодочников был оценен в 90 000 дирхемов. Куда там Венеции, да впрочем, она только начинала всерьез строиться на островах своей лагуны… Но главное, чем славился Багдад – была ученость:
«Багдад, вставший на слиянии двух культур, арамейской и греческой, стал в десятом веке интеллектуальным центром мира[208]».
Действительно, в контексте расцветшей исламской культуры истоки знаний не имели никакого значения, и в городе жили и работали десятки и сотни ученых мусульманского, христианского, иудейского и даже зороастрийского вероисповедания. Как пишет современный американский ученый Гастон Вьет, для халифов было совершенно безразлично происхождение ученых людей:
«Люди искусства и науки собрались в этом городе либо благодаря культурной общности, либо были призваны ко двору халифа благодаря своей компетентности[209]».
В это время в Багдаде жили и работали десятки ученых, философов, поэтов и богословов. Одним из тех, с кем булгарский царевич мог бы поговорить на родном тюркском языке, был в Багдаде гениальный математик и философ ал-Фараби (870–950). Его, как писал ибн Хальдун, благодаря достижениям в области логики, современники называли «вторым учителем» после самого Аристотеля[210]. Ал-Фараби в своих трудах, лишь малая часть которых дошла до нас, развивал идеи своего великого предшественника ал-Кинди (801–866), который объяснял мир как эволюцию первоидеи Бога, чем приводил в негодование консервативных ортодоксальных богословов, и без того неустаннои сражавшихся с философией му’тазилитов[211].
«Мусульманских ортодоксов, как правило, раздражала попытка объяснить творение как непрерывный процесс, проистекающий из первичного источника, поскольку этот довод не поддерживался научными свидетельствами. Их особенно оскорбляло то, что Разум тем самым возвышался до немедленной близости к Богу как Его первое качество. Проистекая из Первопричины, все проходит через, и развивается через посредство отражений этого первого разума. Таким образом, разум должен был заменить ангелов как передатчиков божественной истины. Ал-Фараби еще более заострил доктрину эманации, отождествив Активный Разум с архангелом Гавриилом и объяснив феномен пророчества как результат способности Души к воображению. Однако идея эманации не могла объяснить божественный акт творения удовлетворительным для ортоксального правоверия образом[212]».
Мусульманские философы, подобные ал-Кинди и ал-Фараби, опередили время на тысячу лет, поскольку, как и в случае с материалистическим богословием му’тазилитов, любые научные доказательства их логических построений были получены разве что в начале XIX века. Гораздо более практические и зримые результаты проистекали из трудов другого современника булгарского царевича, врача, философа, химика и вольнодумца ар-Рази (864–925 или 930) или, по-латыни, Разеса, который как раз в указанное время руководил большими больницами в Багдаде и своем родном городе Рей близ сегодняшнего Тегерана. Ар-Рази создал около двухсот трудов, и его, предшественника Авиценны, называли «непревзойденным врачом ислама». В своих трудах ар-Рази занимался вопросами диеты и лечением паралича, артрита, диабета, желудочных колик; изучал анатомию печени, глаза и сердца. Среди его наиболее знаменитых работ книги о почечных камнях и первый в мире трактат об оспе, многажды переведенный на латинский и другие европейские языки. Кроме того, он посвящал свое время трудам по философии, этике, общей гигиене, смене времен года; писал о божественной мудрости и причинах сотворения природы. То, что он ниже пишет о себе, можно отнести к большинству его знаменитых современников этого «золотого века» ислама:
«В практическом отношении я могу сказать, что с Божьей помощью и поддержкой я никогда не переходил верхнего и нижнего пределов (потворства своим прихотям и самоотрицания), которые я положил для себя. Ни одно мое деяние не свидетельствовало ни о чем, кроме философского образа жизни. Я общался с властителем не как военный или чиновник, но как врач и друг, служа ему в дни недомоганий и улучшая его телесное здоровье как советчик и товарищ. Моей единственной целью, да поможет мне Аллах, было его благополучие и благополучие его подданных. Никто никогда не видел меня жадно преследующим цели личного обогащения, швыряющим деньги на ветер, вступающим в спор ради спора, сварливым или несправедливым. Всем известно, что я представляю собой как раз обратное сказанному – до такой степени, что часто пренебрегаю собственными правами.