Шляпников просил дать ему возможность опубликовать подготовленный юпечати том воспоминаний, исправить имеющиеся в его работах неточности и разрешить дальнейшую литературную деятельность. В этих просьбах ему было отказано.
Ультиматум, предъявленный Политбюро Шляпникову, ставил его перед альтернативой: или он признает несуществующие ошибки и тем самым поставит под сомнение свои труды, или он будет исключен из партии. Организаторы этого дела рассчитали верно. Они знали, что для Шляпникова партия превыше всего.
9 марта 1932 года в «Правде» было опубликовано заявление Шляпникова в ЦК ВКП(б), в котором он признавал свои ошибки и заверял, что примет все меры к их исправлению и к защите генеральной линии партии.
Но это не помогло. 17 июня 1933 года комиссия по чистке партийной организации Госплана РСФСР, где работал Шляпников, исключила его из партии за непризнание прошлых ошибок и как окончательно порвавшего с большевизмом. Это решение подтвердила областная комиссия по чистке партии.
Шляпникова так много раз заставляли каяться и в действительных, и в мнимых ошибках, что подобное обвинение звучало, по меньшей мере, фарисейски.
15 июля 1933 года Шляпников написал письмо Сталину.
«Обстоятельства чрезвычайного порядка, — говорилось в нем, — обязывают меня обратиться лично к Вам и через Вас в Политбюро с протестом против той кампании шельмования меня, в связи с чисткой ячейки Госплана РСФСР, как в самой ячейке, так и особенно в партийной печати: «Московский рабочий», «Правда». В первый день чистки ячейки я был избран мишенью для всех и хотел очистить себя от всякой политической скверны. Около меня создали атмосферу сенсации, мелкого клеветничества и из меня делают уже в печати законченного двурушника. Если к этому прибавить еще и то, что комиссия по чистке, о чем я просил ввиду обострения глухоты на оба уха, навязала мне 17 июня как окончательный срок, к которому обязала подпиской явиться, — я явился, хотя и больной, выступил, рассказал о себе, всех своих ошибках, но слушать не мог, так как был глухой, а поэтому и не мог дать должного отпора тем шкурникам типа Чупракова, которые клеветали на меня, а с их голоса шельмует меня и печать, — то картина издевательства будет полная.
Прошло уже свыше двух недель по окончании чистки, а я до сего времени не могу получить даже справку о том, какие мотивы послужили комиссии для исключения меня из партии...
В Госплан РСФСР я послан Вами... Вам я могу сказать, что работой в Госплане я сам удовлетворен не был, но не ставил ни перед Вами, ни перед ЦК вопрос о переходе на другую, потому что с конца осени 1932 года ухудшилась моя болезнь — глухота. Уже в течение четырех последних месяцев больше половины времени я был глухой на оба уха. Врачи помогали мне лечением и ограничили продолжительность работы, а в июне запретили мне всякое занятие, сопряженное с напряжением слуха, предупреждая, что несоблюдение... повлечет полную потерю слуха.
И это обстоятельство мне поставили также в вину. Нашелся даже член ЦКК, который пришел на чистку и порочил меня за то, что я не явился к нему, а послал письмо с выдержкой из постановления врачей.
Вся создавшаяся вокруг меня обстановка убеждает меня в том, что ни районная комиссия, ни областная моего дела не разрешат, а потому я и обращаюсь к Вам с просьбой положить конец издевательствам надо мною и обязать комиссию по чистке предъявить мне факты о моем двурушничестве».
Получив это письмо, Сталин наложил резолюцию: «В Центральную комиссию по чистке. И. Сталин».
Центральной комиссии ло чистке партии 29 сентября 1933 года. В его работе принял участие Ежов, выступивший с большой речью. В ней, в частности, говорилось:
«Сейчас Шляпников недоуменно всех спрашивает — в чем заключаются его преступления? Ошибки его всем известны, осуждены, он их признает, чего еще надо? Мы все знаем, что, когда перед Шляпниковым стоял вопрос — быть или не быть в партии, он всегда в конечном итоге начинал «признавать» свои ошибки. Однако на этом только и ограничивался. Через некоторое время Шляпников делал опять ошибку, вначале ее отстаивал, но, когда партия подводила Шляпникову грань — быть или не быть ему в партии, опять начиналось признание ошибок, и опять этим дело ограничивалось.
Как же так получилось, тов. Шляпников, когда ты в борьбе против партии проявлял достаточно активности и никакой активности не проявлял в борьбе за генеральную линию партии, в борьбе с осуждением своих собственных ошибок?! Перед тобой здесь Шкирятов и Ярославский поставили вопрос — дрался ли ты политически на протяжении всего этого времени за генеральную линию партии, где ты выступал с осуждением своих собственных ошибок?
Ты не смог на этот вопрос ответить и не показал ни одного документа и факта, говорящего за то, что ты в какой-либо степени дрался за генеральную линию партии. Об этом здесь идет речь.
Беда в том, что бешеной энергии, которую ты развивал в критике против партии, этой энергии у тебя не было за партию.
Вот основное, что мы тебе ставим в вину, отметая все другие частные и мелкие вопросы (давали или не давали тебе машину и т. п.).
Второе. Шляпников задает недоуменный вопрос: «Как так случилось, что неожиданно в 1933 году, зная о его ошибках, зная, что он эти ошибки признал, зная об осуждении его ошибок партией, люди вдруг собрались и начинают поднимать и ворошить все старое сызнова и ставят под вопрос возможность его пребывания в партии?»
Это пустяки и никому не нужная наивность. Мы не случайно обсуждаем вопрос о Шляпникове — быть или не быть ему в партии. Тов. Шляпникову небезызвестно решение ЦК по чистке партии.
Во время чистки партии каждый член партии подводит итоги своей работы в партии, и партия подводит итоги его работы в партии. Совершенно естественно поэтому, когда мы начинаем подводить итоги и прошлого, и настоящего тов. Шляпникова, подводя эти итоги, мы должны со всей прямотой сказать, что они говорят не в пользу Шляпникова.
К тебе, Шляпников, со стороны партии было проявлено исключительно терпимое отношение. Член партии ты старый, рабочий, культурный рабочий. На твое воспитание партия затратила очень много. Своим горбом ты тоже поработал. Пишешь книги, что не под силу еще многим из рабочих. И партия все время терпеливо к тебе относилась, думая, что Шляпников исправится.
Этим терпеливым отношением партии ты все время злоупотребляешь. Все твои знания и способности, на которые потрачено немало сил партии и твоих собственных сил, ты на протяжении полутора десятков лет употребил только на борьбу против партии. Терпение партии исключительно и целиком опровергает твои же собственные утверждения о режиме в партии и т. п., о которых ты неоднократно говорил и писал.
Третье. Сейчас мы решаем судьбу Шляпникова — быть ему в партии или не быть. Если мы сейчас оставим Шляпникова в партии, ни один член партии этого не поймет. Вряд ли мы этим оставлением будем в правильном духе воспитывать молодых членов партии, которые о политических ошибках Шляпникова знают в достаточной степени. Совершенно естественно, нам будут задавать вопрос о тех строгостях, которые мы предъявляем ко всем членам партии, и о том исключении, которое мы делаем для Шляпникова.
Я думаю, что Шляпникова надо будет из партии исключить».
Выступая на этом заседании, Шляпников заявил: «Если Центральная комиссия по чистке считает, что мои выступления здесь были неясны, я говорил и еще раз повторяю, что я и не мыслю себя вне партии, и какое бы ни было ваше решение, я останусь членом партии».
Однако Центральная комиссия 31 сентября 1933 года утвердила решение ячейковой комиссии Госплана РСФСР об исключении Шляпникова из партии.
Вопрос об исключении Шляпникова был заранее предрешен.
Из стенограммы заседаний Центральной комиссии по чистке видно, что дискуссия ее членов была лишь о том, за что его исключить: за «старое» — участие в оппозиции 1920—1922 годов или за «новое» — будто бы не выступал против троцкистов и морально разложился. В конце концов было решено: исключить из рядов ВКЛ(б) и за «старое», и за «новое».
В первой части своей аргументации комиссия исходила из того, что, по ее мнению, Шляпников не признал ошибок прошлого и не участвовал активно в борьбе с троцкизмом. Вторая часть обвинений — «перерожденец» — обосновывалась тем, что, будучи председателем жилищного кооператива, Шляпников выступил в суде в защиту беспартийного члена кооператива, в квартиру которого по ордеру, подписанному секретарем ЦК, первым секретарем МГК и МК ВКП(б) Кагановичем, в нарушение существовавшего законодательства был вселен работник аппарата МК партии.
В своей объяснительной записке, написанной для комиссии по чистке, Шляпников искренне признавал, что он вел оппозиционную работу накануне X съезда РКП(б), но категорически отрицал свою причастность к троцкистской оппозиции 1923 года, а также к троцкистско-зиновьевскому блоку 1926—1927 годов. Никаких оппозиционных документов в эти годы он не подписывал, и это полностью соответствовало действительности.
Но комиссия не приняла во внимание объяснения Шляпникова. Вскоре он был сослан в административном порядке на Кольский полуостров.
В декабре 1933 года решением Московской областной комиссии по чистке партии из ее рядов был исключен и соратник Шляпникова по «рабочей оппозиции» 1920—1922 годов Медведев с формулировкой: «...как буржуазный перерожденец, не разделяющий программы и линии партии, политически и организационно порвавший с партией». Его отправили в ссылку в Карельскую АССР, где он работал в мастерских Беломорско-Балтийского канала.
Сразу после убийства Кирова 1 декабря 1934 года Шляпников, Медведев и ряд других бывших участников «рабочей оппозиции» были арестованы органами НКВД. Уже сам состав привлеченных к ответственности лиц, среди которых вместе с бывшими известными лидерами «рабочей оппозиции» были люди, не игравшие сколько-нибудь существенной роли в жизни партии, говорил о надуманности затеваемого дела.