Сам толст, его артисты тощи.
На бале, помните, открыли мы вдвоем
За ширмами, в одной из комнат посекретней,
Был спрятан человек и щелкал соловьем,
Певец зимой погоды летней.
Между тем театр генерал-майора и кавалера Познякова был одним из лучших театров Москвы первого десятилетия XIX века. Н. Полевой говорит, что, «будучи страстным охотником до театра, Позняков жил по-барски и имел свою труппу, из которой вышли многие актеры с дарованием». Спектакли у него ставил известный актер-режиссер Сандунов, а актрис учила жена Сандунова, знаменитая «оперическая» актриса, которая спорила в славе с Фелис-Андрие.
Эти и другие восторженные отзывы относятся к 1811 году, – году расцвета Позняковского театра, – а в следующем году, 1812-м, на тех же «крепостных» подмостках увеселяли армию Наполеона французские актеры – «свободные граждане», для которых г. Боссэ – генерал французской армии – приспособил, оштукатурил, выбелил и всячески украсил полуразрушенный театр П.А. Познякова.
До нас дошла афиша лишь одного из спектаклей, в этом театре, в бытность Наполеона в Москве, а именно афиша спектакля 7 октября (25 сентября), в конце которой значится: «La salle du spectacle est dans la Grande Nikitski, maison de Posniakoff» («Спектакль в доме Познякова, на Большой Никитской»).
Через неделю после этого спектакля – 15 октября 1812 года – Наполеон подписал в Кремле, среди Москвы, объятой пламенем, свой известный декрет о парижском театре «La Comйdie Franзaise», регламентировавший окончательно его организацию, администрацию, распределение «амплуа», составление репертуара, отчетности, статут «Литературного комитета» и службу полицейской охраны.
После изгнания Наполеона Москва лишь через год – к концу 1813 года – стала подумывать о забытых ею увеселениях, и с ноября этого года, в утешение москвичей, открылся ряд спектаклей русской драмы (дававшихся, на первых порах, в пользу «бедных» города Москвы) частной труппой, причем для места представлений был избран все тот же, уцелевший, хоть и не избегший хищничества французской гвардии, «славный» театр генерал-майора и кавалера Петра Андреяновича Познякова.
Наряду с Позняковским театром славился в Москве, в царствование Александра I, еще Дурасовский театр, резиденцией коего было имение Люблино, а наравне с ним – театр князя Хованского, можно сказать, «барский» в полном смысле этого слова, где ставились, по преимуществу, оперы и балеты.
К сожалению, мы не располагаем многими данными об этих прекрасных, по отзывам современников, театрах, состязавшихся в роскоши своих постановок. Зато в наших руках достаточно и любопытных, и поучительных подробностей о двух других достопримечательных крепостных театрах той же александровской эпохи: о театре графа Каменского.
Сведения о театре князя Шаховского восходят еще к концу XVIII столетия, когда князь Николай Григорьевич «держал» театр в своем Ардатовском имении, в селе Юсупове, и лишь изредка привозил свою актерскую «команду» на показ москвичам.
С 1798 года, когда князь окончательно обосновался в Нижнем Новгороде и обратил свой домашний театр в публичный, его крепостная труппа уже стала предметом оживленных толков, пересудов и анекдотов. Так, подсмеиваясь над бравым полковником, в чине которого был князь Шаховской, рассказывали, что он был беспримерным цензором своей эпохи и вычеркивал из пьес решительно все, что напоминало двусмысленность. Мало того, и в самой труппе он ввел «монастырскую дисциплину, требуя благопристойности не только в жизни, но и на сцене, где, под страхом наказания, актерам запрещалось дотрагиваться до тела актрис, во избежание чего они были принуждены находиться друг от друга на расстоянии аршина, и даже тогда, когда, по ходу пьесы, актриса должна была падать в обморок, ее партнер лишь примерно смел ее поддерживать».
С другой стороны, немало смешило современников князя то обстоятельство, что в деревне партер его театра набивался подневольной публикой, то есть крепостными же крестьянами, которые сгонялись в театр по наряду и отбывали эту повинность «бездоимочно», если не считать водки, отпускавшейся иногда князем этим послушным зрителям.
Летом труппа кн. Шаховского играла на ярмарке в Макарьеве, куда ежегодно перекочевывал, на июль месяц, слаженный на скорую руку большой дощатый сарай, где были и ложи и кресла, всего на 1000 зрителей.
Спектакли давались ежедневно и начинались в 8 часов вечера, причем все места всегда были заняты. Цена за вход была московская и доход театра, во время ярмарки, превышал, кажется, многим доход театра в городе.
«Театр Макарьевский, – пишет Н. Полевой в одном из писем к Ф.В. Булгарину, – был очень порядочный, если сообразить время и средства». В этом театре «премьерствовала» талантливая Вышеславцева, которую П.Д. Боборыкин помнил как замечательную артистку, у которой была «романтическая нервность игры, какую вы видите, – пишет Боборыкин, – в старых актрисах, начавших свою карьеру в эпоху воцарения драмы». Хвалит Боборыкин и актера Г. Завидова в труппе кн. Шаховского, говоря, что и на французских сценах мало видел актеров, «в такой степени подходящих к специальности мрачного элемента драмы».
Другою знаменитостью в этом «барском» театре стала со временем Настасья Ивановна Пиунова – крепостная актриса на трагические роли. «Меня привезли из деревни в лаптях, – вспоминала потом эта артистка. – Было мне тогда лет десять. Вымыли меня, одели и поместили в “девичьей”… На репетицию и спектакль девиц возили в каретах и, по доставлении в театр, сажали в особую уборную, с мамками, и оттуда и выкликались на сцену режиссером; да и на самой сцене, во время репетиций, постоянно находилась другая мамушка, сиречь “сторожея”. Разговаривать с мужским персоналом труппы не дозволялось. Впрочем, по достижении девицами 25-летнего возраста, князь имел обыкновение выдавать их замуж, и делалось это так: докладывается, например, князю, что вот, мол, такой-то и такой-то девице уже 25 годков, то “как прикажете”? Тогда князь призывал своих артистов-мужчин, спрашивал, кому из них нравится которая-либо из 25-летних артисток, и, узнавши, вызывал “артисток”, объявляя им о таком “излиянии” и – свадьба готова!.. Князь обыкновенно сам благословлял обрученных и давал приданое, а также после свадьбы молодым назначалось и особое жалованье».
Репертуар сего удивительного театра вырабатывался в высшей степени оригинально: до постановки пьесы на сцену кн. Шаховской не интересовался, что это за пьеса, «а все решалось на одной из последних репетиций, когда он высказывал свою волю: “быть” или “не быть”». «Бывало, – говорит Н.И. Пиунова, – учим-учим какую-нибудь пьесу, мучаемся-мучаемся, а князю-то и не понравится. Встанет, бывало, махнет рукой, табачку из золотой табакерки шибко так нюхнет, да и скажет: “Не нужно!”… Ну и начнут готовить другую пьесу»…
Чтобы крепостные актрисы умели себя держать, изображая «дам общества», их назначали поочередно на дежурство к княгине Шаховской, с которой они чуть не целый день проводили время в беседе, чтении и рукоделии. Далее, когда у князя давались балы, то на них приглашались и крепостные «премьеры с премьершами» («первые сюжеты»). Мужчинам-артистам не разрешалось приглашать на танцы светских дам, но мужчины-гости считали за удовольствие пройти тур вальса с крепостной артисткой.
Насколько кн. Шаховской ревниво относился к драматическому искусству своей труппы, видно, например, из такого факта: перед постановкой пьес «Горе от ума» и «Русские в Бадене» князь возил «на долгих» своих главных артистов и артисток в Москву (это из Нижнего Новгорода!) в Императорский московский театр и на хоры Московского благородного собрания, во время блестящих балов, «чтобы они еще лучше могли воспринять манеры светских людей».
Об Орловском театре графа Сергея Михайловича Каменского (сына фельдмаршала) современники оставили нам столь же разноречивые сведения, что и о театре князя Шаховского: похвальные отзывы чередуются с отрицательными, насмешливые – с почтительными. Подводя итог, нетрудно заметить, каких было в подавляющем количестве.
Вот как описывает театр графа Каменского граф М.Д. Бутурлин: «Театр с домом, где жил граф, и все службы занимали огромный четырехугольник, чуть ли не целый квартал на Соборной площади. Строения были все одноэтажные и деревянные, с колоннами. Внутренняя отделка была изрядная, с бенуарами, двумя ярусами лож и с райком; креслы под номерами, передние ряды дороже остальных. В этом театре могла помещаться столь же почти многочисленная публика, как в московском Апраксинском театре».
«Будучи ребенком, в сороковых годах, – рассказывает Н.С. Лесков в “Тупейном художнике”, – я помню еще огромное серое деревянное здание, с фальшивыми окнами, намалеванными сажей и охрой, и огороженное чрезвычайно длинным полуразвалившимся забором. Это и была проклятая усадьба графа Каменского; тут же был и театр».
Н. Полевой, видевший этот театр проездом через Орел, говорил, что граф Каменский «не жалел издержек на него и образовал свою прекрасную труппу, даже оперу и балет».
Как известно, этот фанатик драматического искусства, обладавший 7 тысячами душ крестьян, к концу жизни (1835) оказался «разорившимся на театр», и его буквально не на что было похоронить.
Оно и не мудрено, если пьесы в его театре, как утверждает И.С. Жиркевич, беспрестанно менялись, и с каждой новой пьесой являлись новые костюмы и великолепнейшие декорации; так, в «Калифе Багдадском» шелку, бархату, вышитого золотом, ковров, страусовых перьев и турецких шалей было более, чем на 30 000 рублей. «Но со всем тем, – прибавляет Жиркевич, – вся проделка походила на какую-то полоумную затею, а не на настоящий театр». Между тем это был один из тех крепостных театров, при котором находились не только знающие свое дело режиссеры, но и некая школа драматического искусства.
О распорядках этого театра тот же Жиркевич сообщает следующее: