В XIII–XV веках на территории части Руси, подвластной Орде (Залесской, Северо-Восточной Руси) начинает формироваться великоросский этнос, всё более противопоставляющий себя Руси Литовской и объединяемый вокруг православной церкви (крайне нетерпимо относящейся к «латинству» и более терпимо – к «поганству» и «басурманству») и всё более деспотических форм социально-политической организации.
В наше время в исторической науке и в массовом сознании всё ещё зачастую бытуют мифы о том, что весь XIV век проходил под знаком «объединения Руси» и «свержения монгольского ига», а также о том, что с самого начала будто бы роль такого объединителя была предназначена Москве. Однако это в корне неверно.
В действительности речь тогда не могла идти о свержении ига (ибо его необходимость и легитимность обосновывала церковь, а князья пользовались покровительством Золотой Орды для усиления своей власти над русским населением). И речь шла вовсе не об «объединении» Руси, а лишь о доминировании на Северо-Востоке Руси. Орудиями такого доминирования были, во-первых, получение (из рук ханов) ярлыка на Великое княжение Владимирское, во-вторых, установление политического и финансового контроля над Новгородом (самой богатой территорией на Монгольской Руси той эпохи) и, в-третьих, расширение и обогащение собственного княжества за счёт ограбления других. Аргументами в этой борьбе за гегемонию были и военная сила, и древнее «лествичное право», и соперничество за симпатии ханов Орды (при помощи неуклонного увеличения дани с Руси), переманивание князьями друг у друга бояр, и привлечение к себе поддержки церковных иерархов. По словам современного историка Л.М. Ляшенко: «Борьба за Владимирский престол не являлась схваткой сторонников и противников единства Русского государства. В ней решался достаточно частный вопрос, какое из княжеств станет ядром будущего объединения». И всё же с этим «частным вопросом» был связан и другой, более важный, – о том, как, по какому пути будет развиваться новое государство, на каких принципах оно будет строиться.
По словам С.Ф. Платонова: «Добиться владимирского княжения для князей теперь значит добиться материального обогащения и авторитета «великого князя».» Контакты с Золотой Ордой были важной привилегией великого князя – не зря он писал в грамотах к удельным князьям: «мне знать Орду, а тебе Орды не знать». Конечно, поездки в Сарай были небезопасны и требовали больших денежных затрат. Зато – к услугам Великого князя Владимирского были право сбора дани с русских земель, татарские полки и широкие полномочия от ордынской легитимной «царской» власти, которые редко кто из горожан или других князей мог осмелиться оспорить.
В Монгольской Руси в XIV веке окончательно укрепляется система княжеств с постоянными династиями местных правителей-монархов. Если раньше вся Русь считалась родовым владением Рюриковичей, а князья легко переходили с княжения на княжение (по старшинству или по призванию городов-государств), то отныне князья передают власть (всё более возрастающую) в княжествах своим детям и смотрят на свои земли, как на вотчины – постоянные владения семьи. А значит, князья всеми средствами пополняют свою казну, приращивают к своим княжествам новые земли, строят храмы и города, привлекают на подвластные им территории переселенцев – бояр и крестьян, покровительствуют новым монастырям. На смену запустевшему плодородному югу Руси (ставшему на четыре столетия Диким Полем) под влиянием набегов татар и усиленной колонизации дикого Севера, поднимаются новые княжества в Залесской Руси: Переяславское, Нижегородско-Суздальское, Московское, Тверское…
Как верно отметил британский историк Г. Кенигебергер, «возвышение Москвы отнюдь нельзя считать чем-то заранее предрешённым: здесь нужна была удача в сочетании с той взвешенной и последовательной политикой, которую вели способные московские князья из рода Рюриковичей». Совершенно несправедливо было бы полагать, что Северо-Восточной Руси было с самого начала «суждено» объединиться вокруг Москвы, и что это объединение было и единственно возможным и вполне прогрессивным. На деле были возможны различные пути и центры объединения Руси. Каковы же были реальные кандидаты на эту роль?
Из этого списка следует сразу исключить Новгородскую республику – самую богатую и обширную территорию, находившуюся лишь в частичной зависимости от Орды. (Под иго Великий Новгород принудительно привёл князь Александр Ярославич (Невский)). Новгород всегда стремился лишь к экономической, а не к политической экспансии на Руси. Он был больше повёрнут на Запад – к немцам, датчанам и шведам, чем на Восток – к «низовской Руси» и беспокоился лишь о бесперебойном подвозе оттуда. хлеба да о сохранении своих вольностей перед лицом настырного натиска Великих князей Владимирских, но никак не об объединении страны. По справедливым словам Б. Кагарлицкого, «Новгород вполне удовлетворялся ролью периферии немецкой Ганзы, её восточного форпоста».
Одно время на роль центров Залесской Руси претендовали Рязанское, Нижегородско-Суздальское и Переяславское княжество. Переяславские и суздальские князья даже какое-то время владели Владимирским престолом, но это продолжалось недолго. Все они находились в опасном соседстве с Золотой Ордой, принимали на себя первые удары татарской конницы и регулярно подвергались страшным разгромам, а потому так и не смогли удержать свою роль лидера.
Наиболее реальным и оптимальным центром объединения и освобождения всей Руси на протяжении XIV–XV веков оставалось Великое княжество Литовское и Русское, но, по причинам, описанным выше, оно, к несчастью, так и не смогло завершить это начатое им нелегкое дело. Наконец, в начале XIV века в борьбу за гегемонию – если не во всей Руси, то в Руси Монгольской (Северо-Восточной) вступили два новых наиболее серьёзных «игрока»: Тверь и Москва.
Тверь изначально имела куда более предпочтительные шансы стать будущей столицей Руси, чем Москва. И прекрасное расположение – максимально далеко от Орды, на Волге, на торговых путях, по соседству с Новгородом, – и наличие здесь, начиная с 1260 года, епископской кафедры – всё способствовало стремительному политическому, экономическому и культурному взлёту Твери.
Первое упоминание о Твери в летописи относится к 1207 году. В 1247 году здесь появилось удельное княжество. А уже в 1264–1271 годах тверской князь Ярослав Ярославич был Великим князем Владимирским. Именно в Твери в 1285–1290 годах впервые на северо-востоке Руси после Батыева нашествия возобновляется каменное храмовое строительство. Богатая, независимая, с мощным купечеством и славным княжеским родом, Тверь к началу XIV века оказывается признанным лидером Северо-Восточной Руси. Она опирается и на законное право старшинства, и на мощь и богатство собственного княжества, и на поддержу всей Владимирской земли. В 1293 году, во время «Дюденевой рати», татары, приведённые на Русь сыном Александра Невского Андреем, разрушили Владимир, Суздаль, Москву и Переяславль, но они не решились напасть на могучую Тверь, в которую собрались (и затем остались в ней) беженцы с других земель. Когда в 1304 году тверской князь Михаил Ярославич получил (по закону и с согласия всей земли) Великий стол Владимирский, многие видели в Твери центр объединения Залесской Руси.
Однако именно в этот момент в погоню за лидером включается Московское княжество. Москва, бывшая ещё в XII веке большим селом на границе между суздальскими и черниговскими землями, укрепленным пунктом на юго-западных рубежах Суздальского княжества, лишь во второй половине XIII века стала крошечным удельным княжеством. Постоянная княжеская династия здесь начинается в 1263 году с младшего сына Александра Невского – Даниила, который, в качестве ребёнка и младшего сына и получил в удел это захолустное княжество.
Будучи маленьким городком, Москва обычно доставалась младшим представителям княжеских династий, которые, будучи не в силах тягаться на равных с сильными соперниками, потому развивали в себе необузданный инстинкт накопительства и стяжательства. Покупки, колонизация, захваты, дарения понемногу увеличивали надел московских князей. По словам историка А.Л. Юрганова: «Целеустремлённое накопительство – тот фундамент, на котором возникло будущее строение» Московского государства.
Следует указать на такие факторы, способствовавшие постепенному усилению Московского княжества и его вступлению в борьбу за власть над всей Монгольской Русью, как: удачное (срединное) географическое положение, целеустремлённая накопительская, «скопидомская» политика первых князей, неуклонная поддержка со стороны Золотой Орды своих московских слуг, опора на иерархов православной церкви и бояр, новые принципы передачи власти и собственности, способствующие их неуклонной концентрации и росту в роду Даниила Московского.
Рассмотрим эти факторы несколько подробнее. Географически Москва располагалась хотя и не столь удобно, как Тверь, но тоже довольно удачно – между «верхневолжским севером» и «днепровским югом». Река Москва связывает волжский и окский водные пути. Со всех сторон Москва защищена от неприятеля другими княжествам: Смоленским, Рязанским, Ростовским, Ярославским, Суздальско-Ниже-городским, что приводило к оседанию в этих диких неуютных лесных и болотистых местностях беглецов с окраин Залесской Руси. На протяжении семидесяти лет – с конца XIII до середины XIV веков – московское княжество почти не подвергалось вражеским набегам и вторжениям. Спасаясь от татар, массы людей бежали с черноземного юга на дикий север и северо-восток, в лесные и болотистые районы Руси. Как образно выразился В.О. Ключевский: «В Москву, как в центральный водоём, со всех краев Русской земли, угрожаемых внешними врагами, стекались народные силы».
А С.Ф. Платонов писал: «Народ шёл на московские земли, и московские князья строили для него города, слободы, сёла. Они сами покупали себе целые уделы у обедневших князей… и простые сёла у мелких владельцев. Они выкупали в Орде русский «полон», выводили его на свои земли и заселяли этими пленниками, «ордынцами», целые слободы. Так множилось население в московских волостях, и вместе с тем вырастали силы и средства у московских князей… К московским князьям приезжало много знатных слуг, бояр со своими дружинами, с юга и из других уделов Суздальских. Поступая на службу к московским князьям, эти слуги усиливали собой знать московскую, но и сами, служа сильному князю, улучшали свое положение и становились ещё знатнее. Быть слугой и боярином великого князя было лучше, чем служить в простом уделе; потому слуги московских князей старались, чтобы великое княжество всегда принадлежало Москве». Так бояре, наряду с Ордой и церковью, стали надёжной опорой власти московского князя.
Положение этнографического центра складывающегося великоросского этноса, занимаемое Москвой, с выгодой использовалось московским князьями. Подытоживая факторы, обеспечившие успех Москвы в борьбе за лидерство, Л.М. Ляшенко отмечает: «её географическое положение (срединное), дающее ей и население, и средства… личные способности первых московских князей…, их политическую неразборчивость и хозяйственность… сочувствие к Москве высшего духовенства… Свою роль сыграла и политическая близорукость Золотой Орды… а также отсутствие по-настоящему сильных соперников… Нельзя обойти вниманием и сочувствие, проявленное к Москве русским боярством, которое всегда стремилось встать на сторону сильного и удачливого».
В.О. Ключевский ярко рисует «фамильный тип личности» первых московских князей: посредственность, «без признаков как героического, так и нравственного величия» (это были «средние люди древней Руси»), нежелание и неумение вести войну, клановая солидарность, целеустремлённость и скопидомство. Будучи младшими князьями в роду Мономаховичей и потому не имея никаких законных оснований для претензий на власть над Русью, московские князья решительно отвергли традицию, введя на место «лествичного права» – «право силы» и «право», опирающееся на волю ордынского хана. По словам В.О. Ключевского: «Благодаря тому, московские князья рано вырабатывают своеобразную политику, с первых шагов начинают действовать не по обычаю, раньше и решительнее других сходят с привычной колеи княжеских отношений, ищут новых путей, не задумываясь над старинными счётами, над политическими преданиями и приличиями… Они являются зоркими наблюдателями того, что происходит вокруг них, внимательно высматривают, что лежит плохо, и прибирают это к рукам», а затем, «начав своё дело беззастенчивыми хищниками, продолжают его мирными хозяевами, скопидомами, домовитыми устроителями своей земли».
Московский князь XIV века – тип «крепкого хозяйственника» с чрезвычайно развитым «хватательным рефлексом» накопителя и беспринципного интригана, переманивающего к себе людей с соседних земель, всеми силам выслуживающегося перед ханами Орды, привлекающего церковных иерархов своим хлебосольством и почтением и беспощадного к населению всех прочих русских земель. По словам В.О. Ключевского: «Можно различить пять главных способов, которыми пользовались московские князья для расширения своего княжества: это были скупка, захват вооружённый, захват дипломатический с помощью Орды, служебный договор с удельным князем и расселение из московских владений за Волгу».
Рассмотрим теперь, как ничтожное и крошечное княжество на границе суздальских земель накопило свою силу и вступило в борьбу с самой Тверью за господство над Залесской Русью. Пока старшие братья Даниила Александровича Московского Дмитрий и Андрей, подобно их отцу Александру Невскому, опустошали Русь татарскими ратями в борьбе за вожделенный Владимирский стол, Даниил непрерывно укреплял основу собственной силы – наследственное владение, свой удел-вотчину. По замечанию С.Т. Жуковского и И.Г. Жуковской: «Даниил первым из наследников Александра Невского понял, что в конечном счёте прочной победы добьётся тот князь, который сумеет расширить, укрепить, сплотить и передать детям земли, на владение которыми не нужно испрашивать разрешения в Орде». Даниил укреплял Москву и окрестные городки, собирал вокруг себя полностью зависимых от него и преданных ему бояр, привечал иерархов церкви, накапливал богатства в казне (его сыну, князю Ивану Калите, будет принадлежать уже 50 сёл с пашнями и лугами, а митрополит и вовсе поселится в хлебосольной и безопасной Москве).
В 1301 году Москва впервые вышла на большую дорогу территориальных приобретений, хитростью и обманом захватив Коломну у рязанского князя Константина. Сам рязанский князь был вероломно захвачен москвичами и позднее зверски убит, по приказу московского князя Юрия. В 1302 году Даниил овладел Переяславлем (завещанным ему умершим племянником – бездетным князем Иваном Дмитриевичем) и сумел удержать его в схватке против Твери.
А в 1303 году, когда Даниил умер, его сын, новый московский князь Юрий Красный (столь же властолюбивый, сколь жестокий и беспринципный) также внезапно напал на можайского князя и захватил его удел. Так за три года Московское княжество выросло в три раза по территории и установило контроль над землями по всему течению реки Москвы.
Эти ловкие стремительные захваты позволили московским князьям ввязаться в неравный и ожесточённый спор с самими тверскими князьями за Великое княжение владимирское. В этой долгой, упорной и кровавой борьбе, по справедливой характеристике В.О. Ключевского, «на стороне тверских князей были право старшинства и личные доблести, средства юридические и нравственные; на стороне московских были деньги и умение пользоваться обстоятельствами, средства материальные и практические».
До 1302 года Тверь и Москва выступали, как союзники в борьбе против Переяславля – тогдашнего (в последней трети XIII века) лидера Залесской Руси, причём Тверь была «старшей» в этом союзе, а Москва играла вторые роли. Но в 1302–1304 годах всё меняется, и между вчерашними союзниками начинается ожесточённая, смертельная борьба, растянувшаяся на три четверти века! Москва силой захватывает Переяславль (на который претендовала Тверь), но тут умирает Даниил Московский, и на его место приходит сын Юрий Красный (1303–1325).
После смерти в 1303 году Даниила (так и не успевшего побывать на великокняжеском престоле во Владимире) его сыновья и вообще потомки по лествичному праву автоматически лишались навсегда возможности даже теоретически претендовать на великое княжение. Это княжение – и по праву старшинства и по праву силы, перешло в руки тверского князя Михаила Ярославича. Михаил был выдающимся дипломатом, замечательным политиком и полководцем, главой сильнейшего княжества в Залесской Руси и законным обладателем великокняжеского престола. Он первым начал именоваться «великим князем всея Руси», подчеркивая этим как общерусский характер своей власти, так и то, что источником её было «лествичное право», а не воля ордынцев. По словам АЛ. Юрганова: «Сама постановка вопроса о суверенности, независимости власти русских князей означала одно – непризнание ханского диктата». Таковым Михаила признали и русские княжества, и хан Золотой Орды Тохта. Однако князь Юрий Красный московский в 1304 году оспорил право Михаила Ярославича на великое княжение.
В завязавшейся борьбе за Владимир и контроль над богатым Новгородом тверской князь апеллировал к своему старшинству, законному авторитету, и вёл довольно независимую от Орды политику, тогда как московский князь, не имея других ресурсов, апеллировал к Орде, обещая увеличить «выход» с русских земель и не останавливаясь перед провокациями и доносами. Как это ни парадоксально, именно явное превосходство Твери среди русских земель и её независимая позиция в отношении татар стала одной из главных причин её поражения в борьбе за лидерство. Против Михаила Тверского выступили не только Юрий Московский, но и свободолюбивые новгородцы, опасающиеся Твери, и хан Орды, побаивающийся слишком независимого русского князя. К тому же Михаил вступил в затяжной конфликт с главой православной церкви на Руси: после смерти митрополита он попытался посадить на митрополичью кафедру своего ставленника, но в итоге митрополитом стал Пётр (из галицко-волынских земель), противник тверского князя, а значит, – автоматически – союзник Москвы.
Таким образом, могучая и гордая Тверь неожиданно оказалась одновременно втянута в конфликты с Москвой, Новгородом, Ордой и церковью. И, хотя Михаил Ярославич разбил в битве новгородцев и, перекрыв доступ хлеба, заставил их принять своего наместника, и победил на войне Юрия Московского, его положение серьезно осложнилось. Юрий сумел убедить нового великого ордынского хана Узбека в том, что Михаил недоплачивает дань в Орду и добился того, что хан Узбек выдал свою сестру Кончаку (в крещении – Агафью) замуж за него, Юрия, и передал ему ярлык на Великое княжение Владимирское, послав с ним на Русь татарское войско. В 1317 году с ханским ярлыком на Владимир и ордынскими ратями Юрий Данилович, торжествуя, вернулся на Русь и решил, воспользовавшись ситуацией, добить своего ненавистного соперника. С московским и татарским войском он вторгся в пределы тверской земли.
Михаил Ярославич признал Юрия великим князем, но не мог без боя отдать Тверь на разграбление москвичам и ордынцам. В 1318 году (за 60 лет до Куликовской битвы!) под селом Бортенево (у Твери) он наголову разбил московско-татарских захватчиков. В плен попала и жена Юрия, сестра хана Узбека Кончака-Агафья. Вскоре она заболела и умерла в тверском плену. После этого Михаил с почестями принял татарского посла, сопровождавшего Юрия, уверив в своей послушности и лояльности хану. Так он продемонстрировал и военное мужество, и готовность постоять за свою землю, и достоинство, и принципиальность, и дипломатические способности. Впервые на Руси татары и их приспешники получили достойный отпор. Юрий Московский снова прибег к проверенному и беспроигрышному способу – доносу в Орду. Он обвинил Михаила в сопротивлении Сараю, недоплате дани, отравлении Кончаки (если первые обвинения имели под собой основание, то последнее было явно абсурдным и нелепым).
Одержав очередную впечатляющую победу на поле брани, Михаил вновь признал Юрия Московского великим князем, отказался от претензий на власть в Новгороде и заверил хана в покорности. Но ему не верили, подозревая в нелояльности Орде. Юрий Московский обещал Сараю полную покорность и существенное увеличение дани с русских земель по сравнению с той, которую собирала Тверь. Михаил был вызван в Орду на суд и, хорошо осознавая, что это для него означает, всё же поехал – жертвенно пострадать за Тверь, за Русь, не допустить опустошительного татарского нашествия. Там он по навету Юрия был обвинён в противостоянии Москве и татарскому войску, в отравлении Кончаки и в утаивании дани, и затем был зверски убит (и вскоре причислен к лику святых, как мученик). Разумеется, слабый, подлый, беспринципный, покорный и готовый платить любую цену за власть над Русью Юрий Данилович был милее хану, чем независимый, отважный и могучий тверской князь, разбивший непобедимых татар и их слуг – москвичей на поле брани.
Однако всё это ещё не означало победы Москвы в споре с Тверью. Гибель Михаила Ярославича оказалась для Юрия Красного «пирровой победой». В 1322 году новый тверской князь Дмитрий Михайлович (сын замученного князя-праведника) получил от хана Узбека ярлык на великое княжение. Лидирующая роль Твери на Руси сохранялась и признавалась, как русскими землями, так и монголами. В 1325 году, приехав в Орду и встретив в ставке хана Юрия Даниловича – убийцу своего отца, молодой и пылкий тверской князь (не зря прозванный «Грозные Очи») не сдержался и… убил его прямо на глазах монгольского владыки! И сам, в свою очередь, был казнен ордынцами (за самосуд при ханском дворе). Впрочем, ярлык на Владимирское Великое княжение (и доминирование на Северо-Востоке Руси) по-прежнему постоянно оставался за Тверью. Он перешел к брату Дмитрия – Александру Михайловичу Тверскому. И своей силой, и авторитетом, и законными правами Тверь продолжала однозначно превосходить Москву, оставаясь центром объединения Залесской Руси и оплотом антимонгольского сопротивления – чаще скрытого, а порой и явного.
Решающий акт трагической драмы московского и тверского противостояния произошел в 1327 году. Хан Узбек решил возродить на Руси систему баскаков – татарских правителей и сборщиков налогов. В Тверь прибыло большое татарское посольство во главе с Чолханом (Щелканом народных песен и преданий), которое начало вытворять всякие бесчинства, заняло княжеский терем и нещадно обижало и грабило горожан. Попытка монголов отобрать на улице у священника кобылу привела к взрыву. Тверичи, во главе со своим тысяцким, не стерпели – подняли восстание. К ним присоединился и отважный князь Александр Михайлович. Он не подавил железной рукой восставших горожан (как обычно делали более «прагматичные» и беспринципные князья, начиная с Александра Невского и кончая его московскими потомками и продолжателями), а позволил им сжечь отряд татар в своём собственном тереме.
За этот героический акт антиордынского сопротивления и солидарности князя с тверичами расплата последовала немедленно. Восстание в Твери, которое, всколыхнув Русь, могло бы послужить сигналом к успешному общерусскому выступлению против ига татар, не было поддержано Москвой. Напротив, новый московский князь Иван Данилович (брат убитого Юрия) радостно поспешил с очередным доносом в Орду и привёл оттуда татарское войско. Московско-татарские отряды дотла сожгли Тверь и вырезали её жителей. После этого страшного удара Тверь так никогда и не смогла вполне оправиться и подняться. Татары и москвичи, по скупым словам летописца, «просто речи, всю землю русскую положиша пусту» – то есть опустошили до крайности. Тверской князь Александр бежал в Псков, но, по приказу из Орды и Москвы, митрополит Феогност отлучил от церкви всех псковичей (!) за сопротивление законной татарской власти, требуя выдачи непокорного князя на суд монголов. Однако героическое восстание тверичей привело к полной отмене системы баскачества на Руси.
В награду за лояльность и услужливость Иван Московский получил-таки вожделенный ярлык на великое княжение Владимирское и право сбора дани для хана. Этим своим правом Иван, не зря прозванный народом Калитой (Калита – кошель с деньгами) воспользовался сполна, и энергично взялся за дело, жесточайшим образом грабя, разоряя и опустошая соседние княжества и, удвоив выход дани в Орду, одновременно пополнял собранными средствами собственную казну. Так, московские сборщики дани однажды ворвались в древний Ростов, бунтующий против татар, и задолжавший ордынский «выход». Они устроили в нём чудовищный погром и резню, отнимая у жителей последнее под предлогом сбора дани в Орду. Главного боярина Ростова – Авраамия – они повесили вниз головой на площади в устрашение населению (после чего город обезлюдел и вскоре был захвачен Москвой). Иван Данилович Калита добился существенного увеличения дани, выплачиваемой Новгородом татарам.
Сочетая беспощадность, лесть, интриги, хищничество, доносы, скопидомство и жестокость, верный слуга Золотой Орды – Иван Калита выжимал все средства из русских княжеств, добиваясь возвышения Москвы за счёт разорения всей остальной Руси. Такая эффективная налоговая политика Ивана I привела не только к прекращению набегов татар на Русь на несколько десятилетий, но и к чудовищному повсеместному голоду, постигшему русские княжества в 1334–1335 годах и унесшему многие десятки тысяч жизней (известны были даже массовые случае людоедства). Ведь и ордынские ханы с вельможами и бесчисленными женами ждали выплаты удвоенной дани и «подарков» сверх дани, и церковных иерархов надо было одаривать, да и в московскую казну кое-что отложить.
По словам А.Л. Юрганова: «Иван Калита требовал с подвластных земель не «выход» по старине, а значительно больший налог. Иначе и быть не могло: чем ещё понравишься Узбеку?… Московский князь, как никто другой, отвечал требованиям «служебника» хана: рабскую покорность компенсировали жестокость и немилосердие в отношении «христиан», пытавшихся отстоять свою независимость… Учитывая стремление московского князя давать Орде больше других князей, можно представить, какой ценой доставался прибыток собственный. Так что… не милосердием сохранял авторитет Иван Калита, а жесточайшим корыстолюбием – только оно давало возможность выжить и победить». (Не зря в духовной грамоте (завещании) Ивана Даниловича так любовно и скрупулезно перечисляются все пояса, сосуды, ожерелья и золотые цепи, которые он оставлял своим наследникам!).
На скопленные таким чудовищным путём деньги Иван Калита потихоньку прикупал к Московскому княжеству новые земли (в частности, купил целых три небольших княжества: Углицкое, Галицкое и Белозерское). Подавляющая же часть денег шла на подкупы в Орде. Так, когда хан Золотой Орды решил простить Александра Михайловича Тверского, вернувшегося на свою родину, и вызвал его с сыном в Сарай, Иван Калита, дав баснословно фантастические взятки ордынским вельможам, сумел добиться умерщвления Александра Михайловича и его сына Фёдора, которых постигла мученическая участь их отца и деда – Михаила Тверского, а также брата и дяди – Дмитрия Грозные Очи. В 1339 году их, вняв настойчивым просьбам и уговорам Ивана Калиты, в Орде «розоимаша по частям» (то есть разрубили на куски). Платой за это убийство было окончательное разорение и опустошение Залесской Руси московскими данщиками. Московское серебро, а также политическая и географическая близость Твери к Литве – главному центру антиордынской борьбы на Руси – предрешили страшную и трагическую судьбу тверского княжеского дома. Так, за двойную дань с Руси случилась, по замечанию А.Л. Юрганова, «страшная по своей жестокости и бесчеловечности смерть русских князей… – едва ли не самый приятный подарок для Ивана Калиты».
События 1327 года, изменившие в пользу Москвы расклад сил в Монгольской Руси, явственно продемонстрировали, что, в то время как Тверь последовательно выступала центром сопротивления монгольскому игу, а её князья проявляли мужество, принципиальность и жертвенность, Москва являлась в XIV веке центральным проводником ордынской политики на Руси, послушным орудием в руках ханов, а её князья демонстрировали крайнюю беспощадность, жестокость, своекорыстие и раболепие. Именно так закладывались не только основы московского господства в Залесской Руси, но и главные принципы последующей московской политики. Власть над Русью, обеспечиваемая ярлыком на Великое Владимирское княжение и правом сбора дани для Орды, в свою очередь, позволяла Ивану Калите обогащаться и тратить полученные за счет крови русского народа богатства на взятки в Сарае, давание денег взаймы под проценты, и покупку новых земель. Вырученные деньги шли на подкуп ордынских вельмож, щедрые подарки церковным иерархам и привлечение в Москву бояр. В то время, как другие княжества Руси были разорены и опустошены ретивыми московскими сборщиками дани и приходили в упадок, Московское княжество усиливалось, распухало и богатело.
Как отмечает Б. Кагарлицкий: «в XIV веке Москва поднимается главным образом как признаваемый татарами административный центр – благодаря хитрости, а в известном смысле и национальному предательству князя Ивана Калиты, который взялся для хана собирать дань с других русских князей… Как известно, князь Московский Иван Калита, прежде чем стать собирателем земли Русской, стал сборщиком податей для татар. Метод Калиты был прост до гениальности: князья, не имевшие средств на выплату дани, получали от него ссуду, но расплачиваться за это им приходилось своими землями».
Иван Калита создал на Руси отлаженную систему жесточайшего сбора даней, которая сначала работала преимущественно «на Орду», а после её распада осталась к услугам московских правителей. Если в Киевской Руси древляне могли убить князя Игоря Старого, сочтя повторную дань чрезмерной, то теперь подобное было исключено: за московским сборщиками налогов и князьями стояла мощь татарского и московского войска.
По словам историка начала XX века М.Н. Покровского, князь Иван Калита был «чем-то вроде главного приказчика хана». Комментируя это замечание, Б. Кагарлицкий добавляет, что: «Мало того, что он, как свойственно было и позднейшим русским приказчикам, несколько обсчитывал хозяина; он обладал и свободными оборотным средствами, которые мог ссудить соседним княжествам. Не имея возможности расплатиться с кремлевским ростовщиком, князья отдавали свои вотчины… С одной стороны, это был важный шаг по направлению к созданию современного государства, а, во-вторых, вопреки позднейшим представлениям о «всенародной борьбе» против татар, на деле в России сложился своего рода союз между князьями и татарами, направленный на совместную эксплуатацию «черни». Исключением была Тверь, где князь Александр попытался опереться на народ против захватчиков, за что с ним и расправились общими усилиями Москва и Золотая Орда».
Игнорируя всякие нормы удельного права, Иван Калита бесцеремонно скупал сёла и земли в соседних княжествах, беззастенчиво заставлял местных бояр переселяться в Москву и поступать к нему на службу. Скупленные земли он раздавал «в кормление» своим боярам – в обмен на их безоговорочную поддержку. Захватывая территории военной силой, разоряя соседей-конкурентов, скупая, колонизируя новые земли, привлекая (льготами и пожалованиями) бояр и крестьян с других земель, князь Иван непрерывно усиливал мощь Московского княжества (за счет опустошения остальной Руси).
Именно Ивану Даниловичу удалось добиться (помимо ханской милости и покровительства) ещё одного – решающего – успеха: превратить Москву в региональную религиозную столицу Северо-Восточной Руси, резиденцию митрополита. Иван Калита не только сумел привлечь к Москве симпатии митрополита Петра (который часто бывал здесь, гостил у хлебосольного князя, здесь же и умер, был похоронен и канонизирован) и завлечь в Москву на постоянное жительство следующего митрополита Феогноста, но и – уникальный случай! – добиться поставления на митрополичью кафедру (после смерти Феогноста) не грека, как обычно, а русского – Алексия – представителя московской боярской фамилии, тесно связанного с Иваном Калитой.
С Ивана Даниловича же начинается ещё одна характерная особенность московского княжеского дома: умирающий князь не делил, как было принято прежде, своё княжество на равные доли между всеми своими многочисленными сыновьями, но завещал подавляющую часть земель и богатств одному – старшему сыну, который, таким образом, концентрировал в своих руках всю власть и собственность и превосходил по мощи всех своих братьев. В.О. Ключевский в этой связи отмечает «рано усвоенный московскими завещателями обычай нарушать равенство раздела вотчины между наследниками в пользу старшего из них». При этом, князь, по словам В.О. Ключевского, «смотрел на свои владения только как на различные статьи своего хозяйства, а не как на целое общество, управляемое им во имя общего блага». Само обилие дошедших до нас завещаний (духовных грамот) московских князей говорит о том, что они исходили не из традиции и обычая, а из своей воли, распоряжаясь своим уделом, как вотчиной и передавая большую её часть старшему сыну, обделяя всех остальных.
Чуть позднее в московском княжеском роду сложилась такая устойчивая и постоянно возобновляемая традиция: едва сев на престол, очередной князь тотчас отбирал земли и города у своих братьев, а их самих сажал под замок или убивал (если они раньше не догадывались о его намерениях и не успевали о сбежать в Литву). Так на смену «лествичному праву» и коллективному владению Русью родом норманнов Рюриковичей приходит новое право, в соответствии с которым всё более обширная и единоличная власть отныне переходит от отца к старшему сыну, и всё больше концентрируется в одних руках (окончательно эта система возобладает в ХV – ХVI веках).
Иван Калита (1325–1340) может по праву считаться подлинным создателем могущества Московского княжества и творцом вековой стратегии его правителей. За это его не раз воспевали и продолжают воспевать историки. Подобную позицию тонко высмеял в своём стихотворении, посвящённом Ивану Даниловиче Калите, известный современный поэт Наум Коржавин:
«Был ты видом довольно противен. Сердцем – подл. Но не в этом суть! Исторически прогрессивен Оказался твой жизненный путь.
Ты в Орде по-пластунски лазил, И лизал – из последних сил, Покорял ты тверского князя, Чтобы хан тебя отличил.
Подавлял повсюду восстанья… Но ты глубже был патриот, И побором сверх сбора дани Подготавливал ты восход.
Правда, ты об этом не думал. Лишь умел копить да копить. Но, видать, исторически умным За тебя был твой аппетит.»
Победой Ивана Даниловича Калиты над Александром Михайловичем (и умерщвлением его вместе с сыном по наущению Калиты) закончился второй – решающий – из трёх «раундов» схватки между Москвой и Тверью. (Первый раунд закончился мученической гибелью Михаила Ярославича Тверского в Орде по наущению Юрия Даниловича Красного). В этой борьбе тверские князья апеллировали к законности (в её средневековом древнерусском понимании), к традиции, общественному мнению, отстаиванию своего достоинства, пытались противостоять Орде, давать ей отпор, мученически принимали смерть от ханов (чтобы не допустить разорения русских земель). Характерно, что за 250 лет своего независимого существования, Тверское княжество не захватило и не присоединило к своей территории никаких чужих земель: экспансионистская, захватническая политика была чужда ему. Напротив, по справедливому замечанию Н.М. Карамзина: «Москва обязана своим величием ханам».
Вся стратегия московских князей опиралась на монгольскую помощь, доносы, интриги, непрерывные хищнические захваты чужих земель, привлечение на свою сторону иерархов церкви, привод на Русь татарских войск, устранение руками татар своих противников. Тверские князья демонстрировали раз за разом независимость, самоотверженность, широту взгляда (поднимаясь до общерусского взгляда на происходящие события), личное благородство, героизм, жертвенность и человеческое достоинство, стремление к антиордынской борьбе и освобождению Руси. Московские – демонстрировали раз за разом ненасытную алчность, своекорыстие, лизоблюдство, цинизм, интриганство, готовность использовать в борьбе любые средства, постоянно апеллируя к Орде в своих корыстных целях и способствуя не освобождению, а всё более полному и тотальному порабощению Руси. Понятно, что в этой борьбе победа, несмотря на изначальный огромный перевес Тверского княжества, должна была остаться за Москвой. В то время, как тверских князей одного за другим казнили в Сарае по московским доносам, московские князья получали от Золотой Орды всё больше доверия, власти и полномочий и всё больше подкупали татарскую элиту колоссальными приношениями. По словам А.Л. Юрганова: «За возросшую власть именно московского князя стране пришлось платить дорого – постепенным утверждением отношений жестокого господства и подчинения (на монгольский манер) внутри русского общества».
Тверь, дважды в одиночку дававшая татарам военный отпор (в 1318 и 1327 годах) и тяготевшая к Вильно, разумеется, вызывала в Сарае намного большую тревогу, чем Москва, с её постоянной готовностью беспрекословно подчиняться, приносить общерусские интересы в жертву узким и своекорыстным, выплачивать колоссальную дань, доносами сообщать о любых признаках нелояльности к Орде и, приводя монгольские отряды на Русь, последовательно проводить здесь татарскую политику. Поддерживая московских князей, ханы неосознанно готовили себе преемников и выращивали своих достойных продолжателей, органично занявших на Руси их место, когда Золотая Орда под бременем внутренних противоречий и внешних ударов распадётся на части. Напротив, Тверь не угодничала перед Ордой, не захватывала соседние земли, не проводила политику агрессивной экспансии, никогда не приносила общерусские интересы в жертву своим частным. По справедливому замечанию Л.Н. Гумилёва: «И если… тверичи призывали против Москвы литовцев, то татарские отряды, приходившие с Волги, защищали источники доходов хана… Усилиями Ивана Калиты и митрополита Алексия, политическая традиция Киевской Руси была отменена окончательно. Ей на смену пришел абсолютно новый принцип наследственной, династической монархии».
Итак, спор Москвы и Твери носил во многом судьбоносный и принципиальный характер. И от того, как будет называться новая столица Залесской Руси, идущая на смену угасающему Владимиру, во многом зависело и то, по какому пути пойдет эта, меньшая, но довольно значительная, часть Руси, насколько рано освободится от ига Орды и насколько глубоко впитает в себя флюиды азиатского деспотизма. По мнению А.Л. Юрганова: «Недоказуем тезис, что если бы не покорил Иван Калита Тверь, то погибла бы вся Северо-Восточная Русь. На равных с этим утверждением и такая логика: соединись Иван Данилович с Тверью, и Куликовская битва произошла бы на 53 года раньше».
Ставя вопрос: «была ли в первой трети XIV века иная философия борьбы, отличная от той, которую демонстрировал «дальновидный» Иван Калита?», А.Л. Юрганов отвечает на этот вопрос безусловно утвердительно, приводя в качестве примера позицию тверского княжеского дома: стремление не только к соблюдению узко местных, но и общерусских интересов, тенденция соблюдать нормы древнерусского права, избегать доносов в Орду и привода в свою поддержку татарских войск на Русь, не стремиться захватывать чужие земли и присоединять их к своему княжеству, попытки мужественно и решительно противостоять Золотой Орде (и в 1318 году в битве при Бортенево, и в 1327 году во время восстания в Твери), и жертвенно принять смерть за всю Русь (по словам летописца: «прияти нужную (то есть насильственную) смерть за христиан и за отчину свою»). Потому-то сперва Михаил Ярославич Тверской, а затем его сыновья Дмитрий и Александр и внук Фёдор поочередно приняли в Орде мученическую кончину по наветам и настояниям московских князей, в то время как Москва укрепляла за собой власть в Монгольской Руси.
И всё же Тверь, истекшая кровью в порыве к свободе, упустив более чем реальный шанс стать столицей этой части Руси, первая открыто подняла знамя борьбы с ордынским игом, подала пример другим землям, добилась окончательной отмены посылки на Русь отрядов баскаков и передачи сбора дани в руки Великих князей Владимирских (что оказалось так на руку тем же московским князьям). «Всё-таки не бесполезное дело бороться за свою свободу!» – сочувственно отмечает по этому поводу А.Л. Юрганов и продолжает: «Для исторического развития не имело значения, как будет называться тот город, который станет столицей единого государства. Но в борьбе с игом вовсе не безразлично было, как скоро созреет русское общество для активного сопротивления Орде. И тут вклад тверичей огромен… Так Александр Михайлович своей активной поддержкой тверского восстания показал, что продолжает дело отца… А такое стремление к суверенитету (пусть даже неполному) порождало иное, чем у московских князей, отношение к проявлениям независимости внутри страны… Очевидно, что большая зависимость московских князей от Орды, дававшая им возможность победить в схватке с Тверью, делала их проводниками наиболее деспотического варианта централизации – с утверждением княжеско-подданнических отношений в их холопской форме».
После смерти Ивана Калиты борьба за лидерство на северо-востоке Руси продолжилась с новой силой. В 1340-е – 60-е годы конкурентом Москвы ненадолго становится усилившееся Суздальско-Нижегородское княжество, князь которого даже получает ярлык на Владимир и Великое княжение. В 1352 году на Русь приходит чума – «чёрная смерть», выкосившая до того треть населения Европы. От неё умерли: митрополит Феогност, московский князь Семён Иванович Гордый (1340–1353), его дети и брат Андрей, а также большая часть населения. Недолго прокняжив (1353–1359) умер и брат Семёна, другой сын Ивана Калиты, князь Иван II Данилович Красный.
На московский престол сел девятилетний сын Ивана Красного, мальчик Дмитрий. В эти критические годы, когда ярлык на Владимир ушёл волею Орды и по праву старшинства в Суздаль, и казалось, власть над Владимирской Русью окончательно ускользает из цепких рук московских князей, московское правительство фактически возглавил новый митрополит Алексий (ставленник Ивана Калиты), поставивший всю духовную, политическую и экономическую мощь подвластной ему части церкви на службу узкомосковским политическим интересам (и явно в ущерб общерусским и общецерковным) и занявший последовательно проордынскую, антилитовскую и антитверскую позицию.
Почему церковные иерархи сделали ставку на Москву едва ли не с самого начала XIV века? (Чем утроили силы московских правителей.) Сначала митрополит Пётр оказался в затяжной ссоре с тверским князем Михаилом Ярославичем и естественными образом подружился с московскими князьями – Юрием и Иваном. Иван Калита щедрыми подарками привечал Петра в Москве: здесь было спокойнее, да и явное покровительство, оказываемое Ордой Москве, дорогого стоило. Пётр умер и был похоронен в Москве (и вскоре был «назначен» её небесным покровителем). А следующий митрополит Феогност и вовсе поселился здесь: ему было по душе хлебосольство московских князей, обеспечиваемое разорением Руси и милостью ханов.
Последовавший за ним митрополит Алексий (из рода бояр Плещеевых, близких к московскому княжескому дому), ценой огромных усилий (и колоссальных взяток в Константинополе, при дворе патриарха и императора – за счёт денег, позаимствованных из недоданной в Орду дани с Руси), посаженный на митрополичью кафедру Иваном Калитой, и вовсе отождествил интересы церкви с интересами Москвы. Он фактически (во время малолетства и юности княжича Дмитрия: в 1359–1378 годы) сосредоточил в своих руках управление как церковью, так и московским княжеством. Алексий более всего опасался, что завершится процесс объединения русских земель вокруг Вильно (что означало крах Москвы как регионального лидера и неопределённые перспективы для доминирующей роли православия на Руси) и употребил все силы на борьбу с Ольгердом, опираясь на помощь Орды и решительно взяв курс на раскол Руси и русской церкви.
Так Москва стала резиденцией русского митрополита и религиозным центром всей Северо-Восточной Руси, что, вместе с монгольской поддержкой, резко повысило её шансы на победу в борьбе за региональное лидерство. По словам В.О. Ключевского: «богатые материальные средства, которыми располагала тогда русская церковь, стали стекаться в Москву, содействуя её обогащению… Это сочувствие церковного общества, может быть, всего более помогло московскому князю упрочить за собою национальное и нравственное значение в Северной Руси».
XIV век, век пика ордынского ига, был одновременно и «звёздным часом» в истории русской церкви, надолго связавшей свою судьбу с Ордой и её послушным орудием – Москвой. Сохранившая единство, поддерживаемая ханами и князьями, укрепившая духовное влияние на население, проводившая монастырскую колонизацию севера Руси, церковь активно вмешивается в борьбу между княжествами. Именно православная вера, наряду с позаимствованным у татар самовластным деспотизмом, составила основу новой социо-культурной идентичности – великоросского этноса. В это время основывались десятки монастырей, церковью осваивались новые земли, под защиту церкви отдавались сотни крестьян. На Руси распространился исихазм – византийский мистицизм (приверженцами его были великий святой, основатель Троицкой обители, Сергий Радонежский и великий иконописец Андрей Рублев). Именно в эту эпоху православие начинает распространяться за Волгой, и возникает устойчивое словосочетание-самоназвание «святая Русь». Усиливается ксенофобская тенденция и крайняя нетерпимость в отношении «латинства» (католичества).
Как отмечал С.Ф. Платонов: «Руководимое св. Алексием русское духовенство держалось его направления и всегда поддерживало московских князей в их стремлении установить на Руси сильную власть и твердый порядок… Духовенство изначала вело на Руси проповедь благодетельности власти и необходимости правильного государственного порядка. С большой чуткостью передовые представители духовенства увидели в Москве возможный государственный центр и стали содействовать именно ей». Чуткость, и в самом деле, была выдающейся.
Последовательный и жёсткий курс митрополита Алексия усиливал власть московского князя, всемерно опекаемого митрополитом. Он использовал в борьбе любые средства, включая клятвопреступления или отлучения от церкви целых княжеств и городов, противостоящих Москве. Константинопольский патриарх так беспристрастно и проницательно оценивал последствия деятельности митрополита Алексия для церкви и единства Руси: «Призванный учить миру и согласию, увлекся в войны, брани и раздоры». Однако его действия, во многом ослабляя влияние церкви, дискредитируя её и разрушая общерусское единство, неуклонно способствовали возвышению Москвы в 1360-ые годы. Алексий легко устранил опасного конкурента Москвы – суздальско-ниже-городского князя – породнив его с московским княжеским домом и включив в фарватер московской политики. Порой этого энергичного, беспринципного, ловкого и талантливого церковного и политического деятеля (позднее канонизированного), сделавшего столь много для создания самодержавного Московского государства, называют «русским кардиналом Ришелье», уподобляя его знаменитому французскому церковному иерарху и первому министру короля, создателю системы абсолютизма во Франции XVII века. Митрополит Алексий, тесно связанный с двором ордынского хана, добился (за огромную взятку) вручения ордынскими владыками грамоты, передающей Великое княжение в наследственное владение роду Ивана Калиты – роду, столь ярко показавшему себя верным проводником монгольской политики на Руси. Так Московское княжество, вновь увеличиваясь в размерах, превращается а Московско-Владимирское. А вымирание от чумы большей части княжеского рода также судьбоносным образом усилило власть московского князя, сконцентрировав её в руках одного человека и устранив большинство его родственников, способных претендовать на неё.
После разгрома 1327 года Тверь надолго пришла в упадок. К тому же Москва, следуя принципу «разделяй, и властвуй», бдительно следила за тем, чтобы это княжество не усиливалось, прибегая к своей обычной тактике – поддержке местных князей против великого тверского князя, находящегося в региональном центре. Так, Москва всегда поддерживала Пронск против столичной Рязани, и Кашин – против столичной Твери.
Лишь в середине 1360-ых годов Тверское княжество оправилось от страшного удара, объединилось вокруг нового талантливого, решительного и благородного князя – Михаила Александровича (внука и сына князей, замученных в Орде) и в последний раз отчаянно вступило в борьбу за лидерство на северо-востоке Руси. Однако, если в начале XIV века в борьбе между Москвой и Тверью перевес явно был на стороне Твери, а Москва могла сопротивляться ей, лишь опираясь на помощь Орды, то теперь, в третьем раунде борьбы, роли поменялись: за Москвой стояло княжество Владимирское, а Тверь могла оппонировать Москве лишь в союзе с Великим княжеством Литовским и Русским, чьим стратегическим союзником она отныне стала.
Первый удар нанесла Москва. Воспользовавшись спором между Тверским и Кашинским князьями, митрополит Алексий предложил маленькому князю Дмитрию вызвать спорящих князей в Москву – на третейский суд Великого князя Владимирского. Михаил Александрович Тверской, справедливо опасаясь за свою безопасность, отказывался ехать во враждебную Москву, но митрополит Алексий, как высший духовный авторитет, крестным целованием лично гарантировал ему неприкосновенность. Однако, едва Михаил прибыл в Москву, Алексий, в нарушение клятвы, потребовал от Дмитрия Ивановича арестовать и казнить опасного тверского князя.
Он, как глава церкви, был готов взять на себя и отмолить страшный грех клятвопреступления и предательства, совершённый во имя высшей государственной необходимости, требующей убийства нового тверского князя. Тот был схвачен и, вероятно, был бы вскоре убит, (как полувеком ранее был убит сидевший в Москве под арестом рязанский князь, отказывающийся признать московскую аннексию Коломны), если бы не приехавшие в Москву татарские послы, которые случайно узнали о произошедшем чудовищном злодеянии и, возмущённые наглым самоуправством московского правителя, запретили Дмитрию своевольничать.
В итоге Михаил Тверской подписал всё, что от него под страхом смерти потребовали Алексий и Дмитрий, и, чудом спасшись от гибели, уехал в Тверь. Разумеется, за этим немедленно последовала большая война, в которой Тверь выступала в союзе с Литовской Русью против Москвы. (Князь Михаил был породнён с Ольгердом, женатым на тверской княжне.) Тверичи и литовцы, наголову разбив московское войско в поле, трижды подступали к Москве (в 1368, 1371 и 1372 годах), но недавно построенные каменные стены Кремля спасли её. Последние попытки изменить баланс сил на Северо-Востоке Руси в пользу Твери провалились.
Ордынцы, напуганные усилением Москвы, передали ярлык на Великое княжение Владимирское Михаилу Тверскому и предложили ему серьёзную военную помощь против Москвы. Понятно, что совокупного натиска Твери, Литвы и Орды Москва бы не смогла выдержать. Казалось, счастье в последний раз улыбнулось Твери. Однако, продолжая принципиальную антиордынскую политику тверских князей – своего деда и отца – и не желая, подобно Юрию Красному или Ивану Калите, становиться повелителем Руси, опираясь на татарские сабли, Михаил благородно отказался от военной помощи, предложенной Сараем. Он предпочёл бесчестной победе честное поражение. Эта принципиальность и предрешила исход третьего, последнего «раунда» борьбы за гегемонию в Залесской Руси. Напротив, Дмитрий Иванович, подобно своему деду Ивану Калите, дал ордынским вельможам колоссальную взятку, за которую они передали в его руки находящегося в Сарае в качестве заложника Ивана Михайловича – сына Тверского князя, ставшего мощным орудием шантажа в отношениях между Москвой и Тверью. Михаил Тверской, чтобы получить сына живым, не только выплатил Дмитрию огромную контрибуцию, но и отдал целый ряд завоёванных им у Москвы городов и крепостей. В 1375 году московское войско и войска других князей, зависимых от Москвы, осадили Тверь и вынудили Михаила Тверского признать юного Дмитрия Московского «старшим братом» (сюзереном) и навсегда отречься (за себя и своих потомков) от претензий на верховную власть на Руси. Тверское великое княжество, искусно балансируя между Вильно и Москвой, независимо просуществовало ещё сто лет (до 1485 года), но никогда уже больше не могло претендовать на роль центра Северо-Восточной Руси. Отныне эта роль окончательно и бесповоротно перешла к Москве.
Между тем в 1350-е – 70-е годы Золотая Орда погружается в «великую замятню», раскалывается на две части (граница между которыми проходила по Волге), сотрясается непрерывными переворотами и убийствами ханов. Москва искусно пользовалась этой ситуацией, чтобы выгадать себе, как проводнице монгольской политики на Руси, наилучшие условия, ориентируясь на тех ханов, которые могли помочь её возвышению. Конечно, речь ещё не шла о том, чтобы подданный поднял руку на своего хозяина и государя, подручный ордынского «законного царя» московский князь восстал против своего повелителя – но можно было уже выбирать: какого «государя» считать «истинным» и «законным».
Говоря о внуке Ивана Калиты князе Дмитрии Ивановиче, А.Л. Юрганов справедливо констатирует: «внук позволил себе то, за что дед (в своё время) не пощадил бы». И в самом деле: если при Юрии Даниловиче Красном (1303–1325) Москва лишь вступила с Тверью в борьбу за первенство, при Иване Калите (1325–1340) вырвалась в этой борьбе вперёд, разгромив руками татар своего соперника и превратившись в церковный центр Северо-Восточной Руси, то при Дмитрии Ивановиче (1359–1389) окончательно победила в этой борьбе, закрепив за собой роль военного и политического лидера Монгольской Руси, способного уже, если и не к сопротивлению Золотой Орде, то к поддержке «легитимного» хана (Тохтамыша) против «нелегитимного» «самозванца» (Мамая). По словам А.Л. Юрганова: «Мамай – не «царь», а вассал хана, т. е. равный Дмитрию Ивановичу, осознавшему уже себя общерусским правителем». Внук покорного слуги ордынских ханов и душителя русской свободы Ивана Калиты Дмитрий Иванович во главе соединённых сил Северо-Восточной Руси выйдет на Куликово Поле (8 сентября 1380 года), чтобы решительно вмешаться в борьбу за лидерство между правителями Золотой Орды. В жестокой битве, в которой полегла половина пятидесятитысячного русского войска, была одержана победа над Мамаем. Литовский князь Ягайло (вскоре ставший королём Польши), в тот момент союзник Мамая, не пришёл к нему на помощь, после чего «законный» хан Тохтамыш вторично и уже окочательно разбил «незаконного» Мамая, вскоре погибнувшего от предательских рук своих союзников генуэзцев.
Не совсем верно представлять Куликовскую битву как акт восстания русского народа против монгольского ига (подобная легенда возникла много позже, как удобная попытка задним числом переинтерпритировать события). О «свержении ига» речи, конечно, не шло. Легитимность и неустранимость монгольского владычества, всячески поддерживаемые церковью и князьями, (союзниками, слугами и партнёрами Орды на Руси) ещё никем в принципе не ставились под сомнение. А Дмитрий Московский, одержавший громкую победу на Дону, воспринимался лишь как верный вассал и наместник ордынского «царя» (подобно какому-нибудь сегодняшнему «главе субъекта федерации» в рамках РФ), который поддержал одного – более «милостивого» (способного «скостить» дань и оставить за Москвой Великое княжение) и более «законного» правителя Орды – хана Тохтамыша (исконного Чингисида), против другого – «жестокого» и «незаконного» правителя – Мамая, который не то что потомком Чингисхана, но даже и монголом-то не был, происходя из кипчаков, а вдобавок требовал от Москвы большей дани и поддерживал претензии Твери на лидерство во Владимирской Руси.
Тохтамыш, победив и уничтожив своего недруга Мамая, официально поблагодарил своего слугу и вассала Дмитрия за поддержу в восстановлении ордынской законности. Но в 1382 году, в целях «профилактики» и увеличения «выхода» (дани), он всё же внезапно обрушился на Русь новым масштабным набегом. Дмитрий (ставший «Донским» за победу над Мамаем на Дону), в панике бежал из Москвы на север, оставив оборонять город жену с детьми. Как пишет летописец: «То слышав, что сам царь идёт на него со всею силою своею, не стал на бой против его, ни подня руки против царя, но поеха в свой град на Кострому». Тохтамыш разорил Москву, сжёг город, перебил всех его жителей (почти 25 тысяч человек) и восстановил выплату дани в Орду в прежнем объёме, «по старине». Всё же Дмитрий сумел за сохранить собой великое княжение – ценой отправки в Орду заложником своего старшего сына Василия. По замечанию АЛ. Юрганова: «Противоречие эпохи в том и заключалось, что из «своих», привычных для русских князей, монгольские ханы постепенно превращались в «чужих», ненужных новому государственному образованию». Московское государство, заботливо выпестованное Ордой, всецело скроенное по ордынскому образцу и возросшее на монгольской дани, перерастало уютное отеческое «платье», да и строгий «отец» уже дышал на ладан.
И всё же, хотя Куликовская битва отнюдь не привела к свержению ордынского ига (оно просуществовало ещё ровно сто лет – до 1480 года, и, собственно, не было никем «свергнуто», а рухнуло само, вместе с распадом Орды, создавшим политический вакуум в Восточной Европе), её последствия для истории Залесской Руси и для роста самосознания великороссов были довольно велики. Победа на Куликовом Поле, во-первых, показала принципиальную возможность военного противостояния русских непобедимой доселе монгольской коннице и, во-вторых, закрепила за Москвой роль признанного регионального лидера.
В своей духовной грамоте Дмитрий Донской передавал Владимирское Великое княжество своим детям, как собственную «вотчину». Возможность иных (не из московского княжеского дома) претендентов на него исключалась. И ордынский хан Тохтамыш выполнил просьбу своего вассала, возведя Василия I Дмитриевича (1389–1425) на великое княжение во Владимире (рассчитывая на его помощь в закипевшей борьбе Тохтамыша против Тимура (Тамерлана) – его великого и могущественного повелителя и покровителя). Кроме того, в духовной грамоте Дмитрия Московского говорилось о гипотетической возможности когда-нибудь впоследствии падения монгольской власти над Русью («а переменит Господь Орду», «дети мои не имут выход в Орду платить»). Наконец, в духовной Дмитрия говорилось о том, что, в соответствии с лествичным правом, после смерти его старшего сына Василия, князем Московским должен стать брат Василия Юрий. (Впоследствии именно этот пункт духовной грамоты вызвал многолетнюю опустошительную борьбу за власть над Северо-Восточной Русью среди сыновей, внуков и правнуков Дмитрия Ивановича).
Эпоха, последовавшая за Куликовской битвой, стала эпохой культурного подъёма и пробуждения национального самосознания в Северо-Восточной Руси, эпохой Феофана Грека и Андрея Рублёва, эпохой Сергия Радонежского и Стефана Пермского, эпохой расцвета монастырей (религиозным центром Московии стал Троицкий монастырь, основанный Сергием), эпохой появления таких выдающихся литературных произведений, как «Задонщина» и «Сказание о Мамаевом побоище». С середины XIV века возникает и крепнет в общественном сознании идея борьбы православных не только против «латинян», но и против «басурман», «агарян-сыроедцев» – татар, и эту идею даже начинают понемногу поддерживать некоторые наиболее смелые и проницательные церковные иерархи (например, пылкий епископ Нижнего Новгорода Дионисий), вовремя оценившие и упадок Сарая, и подъём Москвы. После Куликовской битвы Золотая Орда слабеет (через десять лет великий и страшный Тамерлан уничтожит её, попросту стерев с лица земли), и её наследница Москва продолжит свое усиление.
Помимо победы над Тверью, строительства (в 1366–1367 годах) каменной крепости в Москве и битвы на Куликовом поле, правление Дмитрия Донского ознаменовалось ещё тремя важными событиями – предвестниками новых тенденций в истории Залесской Руси. Первым была многолетняя борьба властного и своенравного князя за полное господство над церковью. Он изгнал из Москвы назначенного в Константинополе преемника Алексия – учёного книжника митрополита Киприана и пытался посадить на митрополичью кафедру своего духовника Митяя, но натолкнулся на дружное и мощное сопротивление как русской церковной иерархии (во главе со знаменитым Сергием Радонежским, недолюбливавшим властного московского князя и близким к его двоюродному брату, главному герою Куликовской битвы, князю Владимиру Андреевичу Храброму Серпуховскому), так и константинопольского патриарха. Ещё не пришло время для полного порабощения церкви деспотической княжеской властью. Дмитрий не понял этого, поспешил и, опережая своё время лет на полтораста, проиграл в борьбе против церкви, оставшись в истории со слегка испорченной репутацией. Даже почетное прозвище «Донской» и громкая победа над Мамаем не позволили ему быть канонизированным вплоть до 1988 года (церковь хорошо помнила причинённые ей обиды и совершённые над ней насилия).
Вторым важнейшим и весьма зловеще многозначительным событием было полное упразднение в 1374 году городского самоуправления в Москве. Хотя рост княжеского самовластия был не совместим с вечем, по словам современного историка Ю.В. Кривошеева, в ходе городских антиордынских движений и восстаний конца XIII – начала XIV веков в Залесской Руси, «мы видим, как и в прежнее время, единую городскую общину, сплочённую клятвенным обещанием, грозную для врагов, посягавших на их независимость». Веча созывались во время восстаний в Ростове, Переяславле, Твери, Ярославле. Но к концу XIV века, по мере укрепления власти московского князя, вечевые собрания в городах прекращаются повсеместно, возникая уже не регулярно, а лишь в редких и экстремальных случаях. Как пишет Ю.В. Кривошеев: «вече этих лет – уже в основном собрание городского непривилегированного населения в момент безвластия или безвременья». (Как, например, в 1382 году, во время нашествия Тохтамыша, когда князь Дмитрий Донской в панике бежал из Москвы, и власть в городе на несколько дней перешла в руки народного веча). Представителем горожан, главой ополчения, человеком, связывающим местное самоуправление с князем, был тысяцкий – либо избираемый вечем, либо назначаемый князем с согласия веча, для командования военными силами, судопроизводства, распределения податей. По словам Ю.В. Кривошеева: «Сила тысяцкого состояла в том, что он мог опереться на широкие слои горожан». Должность тысяцкого часто передавалась от отца к сыну (в Москве она принадлежала боярскому роду Вельяминовых). Должность тысяцкого и само вече были упразднены в 1374 году Дмитрием, а тысяцкий и боярин Иван Вельяминов был вскоре в назидание всем публично казнен. (Это была первая на Руси публичная казнь – предвестник многих будущих). Так возвышение Москвы и укрепление княжеской власти шло параллельно с уничтожением последних остатков вольных вечевых институтов.
Третьим событием было систематическое отбирание Дмитрием Донским земель у своих ближайших родственников. Так у своего двоюродного брата – князя Владимира Андреевича Храброго Серпуховского (главного героя Куликовской битвы и полководца, успешно дававшего отпор нашествию самого Тохтамыша) он отобрал его города Дмитров и Галич. Дмитрий также захватил город Стародуб на Клязьме, выгнав тамошнего князя из его вотчины.
Взаимоотношения как между князьями разных княжеств, так и внутри московского великокняжеского дома (снова разросшегося после поголовного вымирания в ходе «чёрной смерти» 1350-х годов) существенно меняются. Великие князья Тверской и Рязанский обретают статус «младших братьев» (вассалов) Московско-Владимирского князя. Независимость уделов всё ещё сохраняется, так же как и право отъезда бояр – вассалов к другим князьям. Но неуклонно и постоянно удельные князья оказывались во всё большем подчинении у великого князя Владимирско-Московского. Нередко, покупая или попросту отнимая у соседних князей их княжества, московский князь «милостиво» оставлял их управлять ими, но уже не как независимых правителей, а как своих слуг. Умирая, очередной московский князь основную часть своих богатств и земель завещал своему старшему сыну, тогда как остальным его детям доставалось совсем немного (да и то вскоре отбиралось у них новым наследником – хорошо ещё, если они успевали унести ноги в Литву, а не умирали под арестом, от яда или на плахе).
Так, параллельно с территориальным ростом Московского княжества происходил рост власти князя Московского по отношению к своим братьям, боярам, горожанам и крестьянам. Первый среди равных превращался в единственного и самовластного правителя, по-хански взирающего на всё население, как на собственных слуг. Прежние князья убегали или были вынуждены стать «подручниками» московского князя. Земли Москвы начинали зловещим образом окружать со всех сторон территорию соседей: Тверского и Рязанского княжеств, вызывая понятную тревогу у их князей и населения. В то время как другие княжеские роды разрастались численно (что вело к дроблению их уделов и внутренним распрям), московский княжеский род консолидировался, всё более передавая от отца к старшему сыну основные владения (с ущербом для прочих братьев). Передача же власти от отца к сыну, будучи сначала делом случайности (из-за чумы), сама постепенно превращалась в традицию, устраняя от власти боковые ветви наследников.
К концу XIV века Русь начинает постепенно оправляться от ударов, нанесённых Ордой. В 1360-е – 70-е годы на Руси в нескольких княжествах даже возобновляется чеканка своей монеты, и прекращается «безмонетный период» (XII–XIV века). В середине XIV века на Руси насчитывалось около 130 городов, причём 55 из них – в Залесской Руси, и несколько больше – в Литовской Руси. Возрождаются некоторые ремесла и торговля. Помимо Балтийской торговли – через Новгород, возобновляется Черноморская торговля – через Сурож (Судак) и Кафу в Крыму (то есть через посредство купцов-генуэзцев, владевших этими крепостями и контролировавших Черноморско-Средиземноморскую торговлю). Из Руси на юг везли меха, рабов и воск, а на Русь – пряности и шёлк. По словам Б. Кагарлицкого: «Можно сказать, что татары… были посредниками, поддерживавшими связи (Руси – П.Р.) с Италией и Грецией. Другое дело, что политическую цену за это посредничество приходилось платить весьма большую. В отличие от времён величия Киева, новая Россия, формирующаяся под контролем ордынских ханов, уже не господствует на своих торговых путях. Господствующее положение принадлежит немцам на севере, итальянцам и татарам на юге». Эта социально-экономическая отсталость и зависимость, оторванность от морей будет причиной последующего нарастающего отставания Руси от Европы, её полуколониального статуса в мировом сообществе и мучительных попыток страшным рывком преодолеть такое положение дел.
В XIV веке начинают складываться основные сословия русского общества: служилый и тяглый классы, первый из которых служил государству, а второй содержал его.
Упадок городов, непосредственно управляемых теперь князьями и их наместниками, частые «отъезды» бояр, не привели, как на Западе, к формированию устойчивых и влиятельных корпораций аристократов и горожан с развитым самоуправлением и четко определёнными правами. Напротив, усиливалась тенденция к росту безграничной власти московского князя, «скопированной» с ханской власти. Служилые дворяне, окружавшие московского князя, хранили ему верность и связывали с ним всё свое будущее, – но не были связаны с той местностью, где находились пожалованные им «в кормление» земли. По словам Г. Кенигсбергера: «В силу данного обстоятельства в России так и не развилась та устойчивая региональная солидарность, которая объединяла сеньоров и их вассалов в Латинской Европе».
Крестьяне в это время, составлявшие подавляющее большинство населения, делились на три разряда: церковные, боярские и государевы. Хотя несколько возрастает численность первых двух групп (многие крестьяне отдавались под покровительство монастырей в поисках безопасности, а также росли боярские вотчины), преобладали численно государевы крестьяне. Государевы крестьяне, в свою очередь, делились на «дворцовых» (зависимых от князя и обрабатывавших его земли) и «черносошных». «Черносошных» крестьян было большинство, они были лично свободны и платили налоги сами (а не через бояр), жили в сёлах, не принадлежащих князю, боярам или монастырям, могли переходить с места на место и продавать или завещать землю. Их общины называли теперь «волостями», а сами крестьяне именовались «волостными». Крестьянская община помогала своим членам выплачивать дань, избирала на сходе своих представителей (старост), коллективно владела лесами, пастбищами, лугами и реками. В то же время пашнями и усадьбами общинники владели индивидуально. Крестьянин мог свободно покинуть общину, поменять своего хозяина и род деятельности, перейдя в другие группы населения (в отличие от рабов – холопов, обслуживающих своих хозяев и трудившихся на их земле). Для крестьянской общины XIV–XV веков (в отличие от более поздней общины XVIII–XIX веков) не были характерны уравнительность землепользования, круговая порука, принудительные переделы земли и жёсткое прикрепление крестьян к общине. Крестьянин брал столько земли, сколько мог обработать силами своей семьи. Порой крестьяне протестовали против увеличения податей и барщины, против самовольных захватов общинной земли боярами и монастырями, а то и бежали на новые земли или убивали своих притеснителей.
Переселяясь на боярскую землю, «чёрные» крестьяне заключали с вотчинниками договор, нередко брали у них ссуду, отрабатывая её на барской пашне (прообраз будущей барщины). Податью, платимой государству, облагалась не личность крестьянина, а земля. Бояре и дворяне получали землю с крестьянами от князя в вотчины (безусловное родовое владение) и в поместья (условное владение на время службы). Крестьян, давно живущих у них, владельцы рассматривали как старожильцев (в отличие от новоприходцев), стараясь льготами удержать их у себя и не «перепустить» к соседям, соперникам в острой борьбе за рабочие руки, без которых ценность земли весьма заметно понижалась. (Примерно также относились великие князья к самим боярам – всячески привлекая и переманивая их льготами и пожалованиями и стремясь ограничить их право отъезда к другому князю.) Если бояре переманивали крестьян и стремились их привязать к себе при помощи льгот и ссуд, то великие князья аналогично стремились привязать к себе бояр, начиная отрицать их традиционное право отъезда и взамен наделив их обширными вотчинами и чинами в боярской думе.
В общем, «цветущая сложность» средневекового древнерусского общества, динамизм и разнообразие, характеризующие домонгольскую Русь, в Монгольской (Московской) Руси постепенно сменяются монолитом всё более усиливающейся княжеской «вертикали власти», и всё более серым одноцветием населения, теряющего свои свободы и вольности в обмен на (относительную) безопасность и (военно-бюрократический) порядок. Подобно тому, как во вьетнамской сказке богатырь, убивший Дракона, сам был обречён стать этим Драконом, Москва, идущая на смену распадающейся Орде, сама становилась «Залесской Ордой», всё более неотличимой от Орды с её тотальным азиатским деспотизмом, насилием, презрением к человеческой личности и произволом.
Итоги жуткого XIV-го века, заложившего основы нового вектора русской истории (на семьсот лет вперёд), были разнообразны, хотя и ещё не совсем окончательны. Монгольское иго и начало борьбы с ним кардинально изменили ситуацию на северо-востоке Руси. Создаётся фундамент мощного самовластного государства, рвущего с киевскими традициями (вече, права бояр, лествичное право князей), во многом похожего на Золотую Орду. Это централизованное, милитаризированное, военное государство с единоличными и деспотичными правителями (превзошедшими в авторитаризме даже суздальских князей XII века – Юрия Долгорукого и Андрея Боголюбского), с жёсткой налоговой системой, непрерывно расширяющее свою территорию и уничтожающее остатки общественных структур, живых связей и вольностей, недовытоптанных монгольской конницей. На долгие пять столетий Русь превратится в «театр одного актёра» – государства!
К концу XIV века Московский князь – владелец крупнейшего в Залесской Руси княжества, образец «хозяйственника»-скопидома, политический вождь (после Куликовской битвы) и покровитель церкви, защитник «веры христианской», готовый иногда даже выйти против «безбожных агарян-сыроедцев» за рубеж своего княжества, высший судья и арбитр среди князей Монгольской Руси и непримиримый враг объединения всей Руси (под эгидой Вильно), лидер северо-восточных сепаратистов. Исчезают вечевые собрания в городах, ограничивается и оспаривается право отъезда бояр, независимые князья превращаются в слуг московского князя, а их земли скупаются или просто нагло хищнически захватываются. Несогласные с таким зловещим развитием событий обычно либо гибнут в борьбе, либо бегут в Литовскую Русь, избравшую принципиально иной путь развития и органично продолжившую традиции Киевской Руси. В начале XIV века Московский князь – безропотный и верный проводник татарской воли, цепной пёс хана, опирающийся на мощь ордынских отрядов, собирающий двойною дань для Сарая, пишущий доносы и приводящий тумены на Русь, опустошающий землю других княжеств татарскими ратями и своими сборщиками татарской дани, беспощадный к населению русских княжеств, жадный и беспринципный накопитель богатств. А в конце XIV века, по мере ослабления Золотой Орды, Московский князь уже – преемник её традиций, единоличный повелитель новой Руси, подражающий ханам в самовластии, перенявший у Орды политические обычаи, отношения власти, собственности, военную и налоговую систему. Воля хана – закон для князя, воля князя – закон для его подданных! Дух повиновения и поголовного рабства снизу доверху теперь пронизывает и конституирует Московскую Русь, как главный и всеобъемлющий признак (наряду с воинственным, фанатично-нетерпимым к иноверию и агрессивным православием). Москва становится признанным центром новой Залесской Руси, постоянным соперником Руси Литовской. Одновременно в ней ликвидируются вечевые институты, равноправные отношения между князьями, остатки киевского федерализма и усиливаются авторитарные тенденции, курс на военно-бюрократическое государство экспансионистского типа, непрерывно расширяющее свои территории за счёт захвата соседних земель и непрерывно расширяющее свою власть за счёт возрастающего порабощения своего населения. Вместо многих – выборных и приглашённых князей на Руси теперь – один, не выбранный никем, самовластный великий князь, получающий свою власть по наследству и ни с кем не готовый её делить. Этот новый вектор вполне определился к концу ХIV века, предрешив все последующие столетия русской истории.
Однако многое ещё оставалось незавершённым, неясным, неопределившимся. В это время на землях Руси, помимо Великого княжества Литовского и Русского, существовало ещё три великих княжества: Московское (Владимирское), Тверское и Рязанское. Оставались независимыми вечевые республики Пскова и Новгорода – богатейшие земли Руси. Многие князья помнили о своём происхождении от Рюрика и воспринимали московского князя, как выскочку, удачливого и незаконного любимчика судьбы. Сохраняли многие аристократические традиции боярские фамилии. Независимой от князя оставалась церковь с её политической и духовной мощью и колоссальными земельными богатствами. Да ещё и татарское иго продолжало, как кошмарный призрак, тяготеть над Русью, опираясь на силы страха, инерции и привычки. Окончательную ясность и завершённость в начатое XIV веком внёс век XV – век превращения захолустной Москвы в «третий Рим», а московского князя, «подручника» татар – в полновластного «государя всея Руси».
Семь великих битв XIII–XV веков
Людская память избирательна, мифологична и отрывочна. Если спросить сегодня наших современников, какие битвы отечественной истории, повлиявшие на судьбу древней Руси, они помнят, то почти наверняка будут названы «Ледовое побоище» (1242), Куликовская битва (1380) и, в лучшем случае, возможно, Грюнвальдская битва (1410). Эти сражения, многократно воспетые историками, поэтами, писателями, художниками и кинорежиссёрами, попавшие в школьные учебники, обросли многочисленными мифами и стали важными вехами национального самосознания, поводом для патриотической гордости. Между тем и по масштабам, и по влиянию на ход истории, эти три битвы весьма различны и далеко не исчерпывают перечня важнейших сражений этой эпохи.
Так, в ставшей «хрестоматийной» и общеизвестной (во многом, благодаря поэме К. Симонова «Ледовое Побоище» и гениальному, но фантастическому по своей недостоверности фильму С. Эйзенштейна «Александр Невский») битва на Чудском озере (Ледовом побоище) 5 апреля 1242 года погибло около 20 немецких рыцарей (а всего – около 500 воинов-крестоносцев). Это сражение было, в сущности, лишь одной из многих стычек между русскими и немцами в борьбе за влияние в Прибалтике и возможность грабить местные племена. Но, благодаря участию в этой битве Александра Невского, она со временем стала одним из ключевых мифов русской истории– именно на этот миф ссылались власти СССР в 1941–1945 годах, воюя с Германией, а сегодня некоторые политические силы даже предлагают отмечать 5 апреля как День Нации.
Куда большее значение для разгрома крестоносцев имели три другие великие битвы. Первая из них произошла под Шяуляем 22 сентября 1236 года, когда русско-литовская армия князя Миндовга полностью уничтожила войско Ордена Меченосцев (в этой грандиозной битве погиб магистр Ордена, 48 рыцарей и более двух тысяч воинов), после чего Орден Меченосцев прекратил своё существование (на его место пришёл Тевтонский Орден), и начался стремительный и триумфальный взлёт Литовской Руси. А немецкие рыцари оказались отброшены далеко на запад, прекратив опустошать земли литовцев и других балтийских племен. «Натиск на Восток» был остановлен на четверть века.
Другая битва с крестоносцами, далеко превосходящая по своим масштабам и последствиям Ледовое Побоище, произошла 18 февраля 1268 года под городом Раковором (на земле эстов). Здесь полки новгородцев, псковичей, переяславцев, смолян и полочан, предводительствуемая князем Дмитрием Александровичем и литовским князем Довмонтом, разбили тевтонское войско.
Третье и, несомненно, наиболее значительное сражение, подорвавшее могущество Тевтонского Ордена, произошло под Грюнвальдом (в Восточной Пруссии) 15 июля 1410 года.
В этой битве союзное польско-русско-литовское войско под руководством польского короля Ягайло (Владислава) и великого князя литовского и русского Витовта (Александра) уничтожило войско крестоносцев, в котором сражался «цвет» всего европейского рыцарства. В сражении с обеих сторон участвовало по сорок тысяч воинов. В нём погибли почти все крестоносцы, включая магистра Тевтонского Ордена Ульриха фон Юнгингена. А между тем, если Ледовое побоище общеизвестно, а о Грюнвальдской битве кое-кто ещё слышал (благодаря известному роману Генрика Сенкевича «Крестоносцы» и его экранизации), то информация о величайших битвах при Шяуляе и Раковоре почти не присутствует в исторической памяти народа, не упоминается в учебниках и популярных книгах.
Сходная ситуация наличествует с битвами XIV века между русскими и монголами. Куликовская битва (8 сентября 1380 года) широко известна и служит предметом национальной гордости (хотя её подлинный смысл и исторический контекст искажается и «модернизируется»: ведь в ходе её вовсе не шла речь о «свержении ига», но лишь о поддержке русским вассалом (Дмитрием Ивановичем Московским) законного правителя Золотой Орды Тохтамыша против незаконного – Мамая). И, хотя Куликовская битва не ставила целью свержение монгольского ига и не привела к нему, однако, и по своим масштабам, и по влиянию на общественное сознание и культуру Руси, она действительно имеет выдающееся значение. (По современным оценкам, с каждой стороны в ней сразилось до 50 тысяч воинов и полегло почти две трети русской рати. Более массовой была лишь битва на реке Калке 1223 года, в которой стотысячное русско-половецкое войско было целиком уничтожено двадцатитысячным войском монгольской конницы.)
Но совершенно неизвестны широкой публике в России две другие, никак не менее важные, битвы русских против татар, произошедшие в XIV веке и определившие историческую судьбу Руси на многие века. Первая из них произошла в 1362 году, когда Великий князь литовский и русский Ольгерд у Синих вод (притока Южного Буга) разбил монгольское войско князей Хаджибея, Кутлубуги и Дмитрия. Эта битва, в которой сражалось огромное объединённое литовско-русское войско, была первой значительной победой русских над татарами (после победы 1318 года Михаила Тверского под Бортенево) и повлекла за собой освобождение из-под монгольского гнёта всей Южной Руси (Подолии, Киева, Чернигова). Её значение ничуть на меньше, чем значение битвы на Куликовом поле.
Наконец, ещё одна грандиозная битва, определившая на несколько веков ход истории во всей Восточной Европе (и почти неизвестная сегодня широкому кругу образованных людей) произошла 12 августа 1399 года на берегах реки Ворсклы. Здесь сошлись огромная армия Великого князя Литовского и Русского Витовта вместе с его союзником ханом Золотой Орды Тохтамышем против армии хана Тимур-Кутлуга и князя Едигея. В случае победы Витовта (чьи силы в три раза превосходили силы его противников и, возможно, достигали ста тысяч человек) он посадил бы на трон в Сарае своего ставленника Тохтамыша и завершил бы объединение русских земель вокруг Вильно, присоединив, вслед за Смоленском, и Москву (которая в это время находилась в зависимости от него, как и Бахчисарай, Тверь и Рязань). Тем не менее, огромная армия русских, литовцев, немцев и татар с мощной артиллерией и тяжёлой рыцарской конницей потерпела неожиданное и сокрушительное поражение от более малочисленного, но более умелого противника (в битве пало двадцать литовских князей и «цвет» русского и литовского воинства и боярства). Это величайшее сражение, обернувшееся ужасной исторической катастрофой и предопределившее подъём Московии и неудачу Литовской Руси в борьбе за ордынское наследство, также забыто сегодня и вычеркнуто из исторической памяти по понятным идеологическим соображениям.