Драматические события начала XVII века, до основания потрясшие устои Московского царства, принято называть «Смутным временем» или просто «Смутой». Слово «Смута» имеет в русском языке многозначный смысл. Здесь и «бунт», «мятеж», «крамола» и – нечто неопределённое, запутанное, неясное, смятенное. И все эти оттенки значения слова «Смута» хорошо выражают дух и размах потрясений, которые охватили Московию.
По своему значению, характеру, обилию альтернатив, последствиям и масштабам «Смутное время» можно сравнить лишь с событиями Великой Российской Революции 1917–1921 годов. В обоих случаях имели место разрушительные и всеобъемлющие «системные» кризисы русского государства (знаменующие конец одного и начало нового громадного исторического цикла) и сложное сочетание сразу множества драматических процессов: гражданская война, внешняя интервенция, религиозные конфликты, распад русского государства, конец царствующей династии, стремление различных слоёв общества к самоорганизации и выживанию в условиях краха и гибели центральной власти, бесчисленные мятежи, перевороты и вожди, на миг всплывающие на поверхность истории и тотчас уносимые бешеным течением…
Смена династий, борьба боярских группировок за власть, внешнее вторжение, межконфессиональный конфликт (по линии православие – католицизм (польский) – протестантизм (шведский)), раскаты грома бушующих в Европе Реформации и Контррефомации, столкновение боярства с дворянством и борьба широких масс против закрепощения, активизация городов и церковных иерархов, казацкая стихия, нахлынувшая с южных окраин и захлестнувшая центр Московии, появление множества центров власти и одновременно четырёх-пяти кандидатов на московский трон – всё это Смута.
Неудивительно, что события Смутного времени, подобно Революции 1917–1921 годов, по сей день вызывают как огромный интерес у общества, так и бурные споры среди историков, окружаются многочисленными мифами. Историки расходятся не только в оценках происходящего, возможных альтернатив и упущенных шансов, но даже в хронологических рамках Смутного времени. Для одних – мыслящих монархически – суть Смуты в междуцарствии, смене двух законных династий, и потому они определяют эти хронологические рамки периодом с 1598 года (конец династии Рюриковичей) до 1613 года (избрание на царство династии Романовых). Для других историков (и я здесь буду придерживаться именно этого подхода, представляющегося более обоснованным) «активная» фаза Смуты началась позднее – в 1605 году, вступлением в пределы Московии первого Самозванца и началом гражданской войны, а закончилась она также позднее – в 1617–1618 годах, когда гражданская война на Руси прекратилась и были подписаны мирные договоры Москвы с Речью Посполитой (1618) и со Швецией (1617).
5.2.1. Преддверие и причины Смутного времени (1584–1604)
С XIV по XVI века Московское государство неуклонно усиливалось, подавляя сопротивление общества внутри и захватывая земли вовне. Пиком и апофеозом этого процесса явилось царствование Ивана Грозного, воздвигнувшего здание своего самодержавия на тотальном терроре, страхе и насилии, уничтожении и запугивании всех, даже потенциально несогласных. Однако эта сокрушительная победа государства над обществом оказалась «пирровой»: система, основанная на всеобщем терроре не могла существовать долго. Страна обезлюдела, экономика была подорвана, население разбегалось на окраины, победы опричников над собственным населением оплачивались военными неудачами, Московию постигли тяжёлые внешнеполитические удары (катастрофическое поражение в Ливонской войне, набеги крымцев, сожжение Москвы в 1571 году).
По словам современного историка С.Ю. Шокарева: «Конец династии, истощение людских и материальных ресурсов, расшатывание главной опоры русского мироощущения – самодержавной власти – таковы прямые последствия политики царя Ивана». Английский посол в Москве Д. Флетчер проницательно замечал о последствиях опричнины: «Столь глупая политика и варварские поступки… так потрясли всё государство, и до того возбудили всеобщий ропот и непримиримую ненависть, что, по-видимому, это должно окончиться не иначе, как общим восстанием». В обществе нарастали возмущение, ненависть и волнения. А постоянная неуклонная централизация власти в руках одного правителя, постоянное «обрубание» «боковых побегов» правящего дома оказались самоубийственны для самой династии московских Рюриковичей. Уничтожив своего двоюродного брата князя Владимира Андреевича Старицкого и убив (в порыве дикой злобы и ярости) собственного старшего сына Ивана, Иван IV подвёл свою династию к гибели, вырождению и исчезновению.
После его загадочной смерти в 1584 году у женолюбивого царя, имевшего множество жён и наложниц, остались лишь два сына-наследника, и оба не оставляли надежд на стабильное продолжение династии. Старший из уцелевших, сын Ивана IV от первой его жены Анастасии Романовой-Юрьевой – Фёдор Иванович был уже взрослым, однако, недееспособным, не имевшим возможности править самостоятельно и к тому же неспособным к деторождению. От отца он унаследовал набожность и жестокость (любил травлю медведей, кулачные бои и колокольный звон). На всей его личности лежала печать вырождения, характерная для последних представителей московской династии: сын неуравновешенного и склонного к паранойе Ивана IV Фёдор Иванович был «умом слаб», по воспоминаниям современников, откровенно называвших его «дураком» и, сев на трон, оказался игрушкой в руках придворных интриганов.
Второй отпрыск Ивана IV, переживший своего отца – годовалый младенец Дмитрий, сын последней жены грозного царя Марии Нагой, был подвержен эпилепсии и склонен к необузданным приступам жестокости. Сосланный вместе со своей матерью и дядьями в почётную ссылку в Углич (ставший, таким образом, последним «уделом» в Московской Руси), маленький царевич с детства демонстрировал лютый и свирепый нрав своего отца – он любил рубить сабелькой головы снеговикам, приговаривая, что также он расправится с боярами, когда сядет на трон. Его детские забавы также напоминали отцовские: страсть к мучительству рано проявилась в его детской натуре.
Но, пока маленький царевич Дмитрий так развлекался в Угличе, вокруг трона «блаженного» Фёдора Ивановича закипела борьба за обладание реальной властью. Оттеснив родовитых Мстиславских, Романовых-Юрьевых и Шуйских, а также незнатного, но могущественного, наглого и амбициозного Богдана Бельского, фаворитом и временщиком сумел стать ловкий интриган и царедворец Борис Фёдорович Годунов. Будучи из не очень знатного рода татарского мурзы (бояре считали его «выскочкой»), Годунов сумел сделать карьеру в опричном войске (уцелев во всех «переборках людишек») и дважды выгодно устроить свои семейные дела: первый раз – сам женившись на дочери всесильного палача Малюты Скуратова, а второй – женив царского сына и наследника Фёдора на своей сестре Ирине и став царским шурином. Выдающиеся способности политика и интригана (несмотря на слабое здоровье, низкое происхождение и полководческую бездарность) позволили Годунову уцелеть в последние года царствования Ивана IV, переиграть всех своих конкурентов и сосредоточить в своих руках неограниченную власть.
В отличие от Ивана Грозного, Борис Годунов не любил эффектных и масштабных публичных кровопролитий и проявлял едва ли не «гуманизм»: его противники «просто», без лишнего шума насильно постригались в монахи, ссылались в дальние монастыри, где через год или два погибали от угарного газа (дыма), яда или убивались каким-либо другим «бесшумным» способом. Борис Годунов стремился укрепить свою власть в стране и хоть немного вывести Московскую Русь из той глубочайшей пропасти, в которую она рухнула в результате правления Ивана IV.
Всесильный боярин широко поощрял доносы, наводнив страну своими тайными агентами и призывая холопов доносить на своих господ. Он в ряде «локальных» войн со Швецией частично вернул утерянные ранее Россией земли в Прибалтике, а также устранил угрозу крымских набегов. По инициативе Годунова в 1589 году на Руси было учреждено патриаршество. Когда в Москву приехал за «спонсорской помощью» (как сказали бы сейчас) константинопольский патриарх Иеремия, его арестовали и поставили перед выбором: или он никогда более живым не покинет Москву, или же он даст свое благословение на учреждение в Москве патриархии и будет отпущен с большими деньгами и почестями. Естественно, после некоторого сопротивления, отказов и колебаний, Иеремия согласился на второе. Первым патриархом Руси был избран ставленник Годунова Иов.
В 1591 году в Угличе при подозрительных и загадочных обстоятельствах погиб царевич Дмитрий. Он был найден около терема с перерезанным ножом горлом. По официальной версии правительственной следственной комиссии, возглавляемой боярином князем Василием Шуйским, ребёнок неудачно упал на нож в результате эпилептического приступа («падучей болезни», которой он был подвержен). Однако родные Дмитрия говорили, что он был убит подосланными злодеями. В народе ходили как слухи о том, что царевич был убит по приказу Годунова (хотя его убийство было на руку не только всесильному боярину, но и другим кандидатам на русский трон, в первую очередь, родовитым боярам Романовым-Юрьевым), так и иные слухи – о чудесном опасении царевича, до времени скрывшегося от врагов и убийц. Так стал твориться Миф, которому вскоре предстояло обрести плоть и кровь и ввергнуть страну в Смуту, низвергая троны.
В 1598 году умер бездетным царь Фёдор Иванович, и династия московских Рюриковичей (Даниловичей) пресеклась. Борис Годунов разыграл после этого настоящую комедию. Он вместе со своей сестрой, вдовствующей царицей Ириной, удалился в Новодевичий монастырь и сделал вид, что самоустранился (за него работали его приверженцы). Фактически, он организовал, мастерски провёл и выиграл первую в русской истории избирательную кампанию. Земский собор по предложению патриарха Иова «избрал» царём Годунова, но он трижды «отказывался» принять высшую власть, набивая себе цену. Народные толпы, согнанные приверженцами Годунова, трижды ходили к Новодевичьему монастырю, слёзно умоляя боярина быть государем. Наконец, «по массовым просьбам трудящихся» (как сказали бы четыре века спустя) тот явил милость и согласился занять опустевший трон.
Однако его царствование не было ни продолжительным, ни счастливым. (В чём все видели руку Божественного Провидения, карающего Бориса за злодеяния.) Слишком велика была катастрофа, постигшая Русь усилиями Ивана IV. Логика падения в пропасть продолжалась. По С.Ю. Шокареву: «Стабильность была достигнута благодаря мощному давлению государства на все сословия». И, по странной иронии судьбы, не свирепому и лютому Ивану IV, а «либеральному» Борису Годунову выпала сомнительная «честь» – сделать решающий шаг в сторону введения в России крепостного права – разумеется, в качестве «исключительной», «временной» и «чрезвычайной» меры. Хотя соответствующие указы не сохранились до нас, большинство историков сходятся на том, что на рубеже XVI–XVII столетий правительство Бориса Годунова во имя интересов дворянства и сбора налогов и стремясь остановить процесс разбегания крестьян, «временно» отменило на неопределённый срок право ухода крестьян от хозяев в Юрьев день. Налоги на крестьян были увеличены, а дворяне были освобождены от налогового бремени. Подобно Ивану IV, Годунов решительно опирался в своей политике на служилое дворянство. Одновременно было запрещено свободное перемещение посадских людей и усилено посадское «тягло» (налоги на горожан). Устанавливались «урочные годы» (сначала пять, а потом десять лет) – годы сыска, во время которых беглых возвращали их хозяевам. В этих мерах были заинтересованы не бояре – крупные вотчинники, переманивающие к себе крестьян на выгодных для них условиях, а дворяне – мелкие помещики, выжимающие все «соки» из своих немногочисленных крепостных.
Стремясь укрепиться на троне, Годунов раздавал деньги своим сторонникам, дал боярам гарантии от массовых репрессий (пообещав пять лет никого не казнить). Впрочем, главных своих конкурентов – бояр Романовых-Юрьевых он обвинил в «колдовстве», умышлении на свою жизнь и устранил (одни были тихо убиты, другие – насильно пострижены в монахи).
Внешняя политика Годунова включала в себя целенаправленное продвижение русских колонизаторов в Сибирь, строительство новых крепостей на южных рубежах Московии (Воронеж, Курск, Царицын, Саратов, Белгород), заключение долгосрочного мира с Крымом, Турцией и Речью Посполитой. Царь привлекал на Русь чужестранных купцов, мастеров и лекарей, поощряя протестантов (при нём была открыта кирха в Немецкой слободе) и создал отряд немцев-телохранителей. Западные наёмники составляли отныне наиболее боеспособную часть русской армии, а также большую часть её офицерского корпуса. Годунов также вёл обширное каменное строительство (архитектором Фёдором Конём была построена мощная крепость в Смоленске и знаменитый Белый Город в Москве) и пытался смягчить налоговый гнёт с опустевших со времён Ивана IV городов. Царь открыл ряд новых типографий и – впервые в истории Московской Руси – отправил нескольких дворянских отпрысков учиться за границу «для науки разных языков и грамотам». (Впрочем, не один из них не вернулся обратно в Московию, – все препочли остаться на Западе, а один даже стал видным протестантским пастором и богословом в Англии).
На фоне предыдущего лютого правления Ивана IV, залившего потоками крови страну, царствование Бориса Годунова кажется более мягким и либеральным. Однако, оно сумело лишь немного оттянуть, но не предотвратить неизбежное начало Смуты. И конец законной династии (а новая династия Годуновых в глазах знати и народа была нелегитимной, да ещё под подозрением в убийстве царевича Дмитрия) и нараставшее социальное напряжение, и политические конфликты, привели Бориса Годунова к краху. Бояре откровенно презирали его как «выскочку» и дворянского ставленника, крестьяне ненавидели его за введение крепостного права, отмену Юрьева дня и жестокую систему сыска, казаки на юге бунтовали, и всё население воспринимало Бориса как узурпатора трона и детоубийцу. Его власть воспринималась обществом как неправедная, нелегитимная и греховная. Все названные выше факторы неизбежно вели Московское государство к крушению, а общество – к взрыву. Однако, ускорила взрыв цепь трагических случайностей и совпадений, не зависящих от воли человека и поневоле заставивших современников подумать о Божьей каре, направленной на Годунова и на всю Русь.
Детонатором этого взрыва явились страшные события 1601–1603 годов, когда в стране трижды подряд (!) были неурожайные годы (из-за засухи). Затем непрерывные дожди и ранние морозы уничтожали все остатки урожая. Запасов продовольствия в достаточном количестве, разумеется, не было. Начался чудовищный голод. По словам В.Б. Кобрина: «Разумеется, причиной его была не только непогода. Расшатанное тяжёлыми налогами и сильной феодальной эксплуатацией крестьянское хозяйство потеряло устойчивость, не имело резервов». Люди ели траву, наблюдались повсеместные случаи людоедства. Хлеб вздорожал за два года в 18 раз (!). Около трети населения страны умерло от голода. Годунов пытался бороться с бедствием, открывая государственные зернохранилища для раздачи хлеба голодающим, но это вело лишь к злоупотреблениям со стороны соответствующих чиновников и к массовому притоку сотен тысяч оголодавших людей в столицу, к росту социального недовольства и хлебных спекуляций. Царь призывал церковь и бояр открыть закрома для голодных, последовать его примеру, но церковные иерархи и знать предпочитали попридержать продовольствие, цены на которое невероятно возросли. Попытки государства бороться со спекуляцией хлебом, ввести общественные работы, раздачи хлеба и денег населению, установить твёрдые цены на хлеб – провалились. Сотни тысяч людей умирали в Москве и её окрестностях, в одной Москве было похоронено 127 тысяч человек. В ниспосланных им свыше бедствиях народ винил «нечестивого царя» и проклинал его.
За этими событиями последовало восстание 1603 года, когда толпы крестьян и холопов во главе с атаманом Хлопком двинулись на Москву. И, хотя войско восставших было рассеяно царскими отрядами, эти события явились прологом начинающейся гражданской войны. «Горючий материал» для неё представляло население южных рубежей Руси – вольное казачество, состоящее из беглых людей, вооружённое, свободолюбивое, привыкшее к самоорганизации, борьбе с государством и разбоям. Однако и бояре, холопы, крестьяне и посадские люди (да и дворяне, разорившееся и нищенствующие в результате социальных потрясений последних лет) выражали недовольство – каждый по-своему и каждый по своим особым причинам. Все осознавали сомнительность и «неправедность» династии Годунова. Его воспринимали как «не истинного», «не природного» царя, получившего свою власть не от Бога и запятнавшего себя преступлениями. Посеянные Иваном IV семена дали плоды, пожинать которые приходилось его преемникам. Оставалось лишь поднять знамя борьбы с «узурпатором» Борисом, в котором видели главного виновника всех бедствий народа. И это знамя поднял первый Самозванец в 1604 году.
5.2.2. Первый Самозванец
О том, кто именно скрывался под именем первого «Дмитрия», историки ожесточённо спорят до сих пор и, вероятно, будут спорить ещё долго. Наиболее распространена версия (выдвинутая ещё правительством Бориса Годунова) о том, что Лжедмитрием I был дворянин, служилый человек бояр Романовых-Юрьевых Юрий Богданович Отрепьев, который, чтобы спастись от гонений Годунова против окружения его врагов – Романовых, постригся в монахи под именем Григория. Обладая замечательным живым умом, умением быстро обучаться самым разным предметам, прекрасными каллиграфическими способностями, он быстро сделал головокружительную церковную карьеру и стал монахом кремлёвского Чудова монастыря и приближённым патриарха Иова. Однако, движимый честолюбием, расстригся и бежал из Москвы в Литву, где и объявил себя царевичем Дмитрием, спасшимся от убийц и требующим законного трона.
Борис Годунов обвинил бояр (и прежде всего, Романовых-Юрьевых) в том, что это именно они стояли за самозванцем, используя его, как орудие в борьбе против него. И В.О. Ключевский полагал, что Лжедмитрий «был только испечён в польской печке, а заквашен в Москве». Однако с господствующей доселе версией о том, что Самозванец был Отрепьевым никак не согласуется его явная искренняя уверенность в своём царском происхождении и праве на высшую власть, которая проявлялась во всех его поступках. Заняв трон, он не боялся встречи со своей названной матерью Марией Нагой, легко нарушая кремлёвский церемониал и т. д., что делает сомнительным его самозванчество.
Как бы то ни было, появившись в 1602 году в Речи Посполитой, самозванец сумел заручиться поддержкой нескольких поверивших в него как в царевича (или сделавших вид, что поверили) литовских и польских магнатов (Адама Вишневецкого, Юрия Мнишека) и католических иерархов (он общался с иезуитами, тайно принял католичество к даже обещал склонить к католической вере всю Московию). Однако ни польский король Сигизмунд III Ваза, ни его канцлер и сенат, дорожившие мирным договором с Москвой, поглощённые ожесточённой войной с протестантской Швецией и сомневавшиеся в царском происхождении «Дмитрия», не поддержали его, весьма прохладно отнесясь к его притязаниям. Тем не менее Лжедмитрию удалось собрать четырёхтысячное войско (из литовских и польских шляхтичей, русских дворян эмигрантов и донских и запорожских казаков), которое в 1605 году вступило в пределы Московского государства.
Самозванец избрал не короткий путь через Смоленск, где его ждали царские воеводы, а более длинный южный путь – через Путивль, Северск и Чернигов. Эти районы при его приближении вспыхнули, как пороховой погреб. Донское и запорожское казачество, беглый люд, жители южных городов стали тысячами присоединяться к долгожданному «законному царевичу». А царские воеводы, наголову разбив войско Самозванца в битве, бездействовали и колебались.
В этот роковой момент, в апреле 1605 года в Москве внезапно умер Борис Годунов, передав трон своему одарённому, красивому и талантливому, но совсем юному (шестнадцатилетнему) сыну Фёдору Борисовичу. Ни армия, ни бояре, ни народ не хотели защищать «проклятый Богом» род Годуновых. Сила Лжедмитрия была не в литовской поддержке, а в русском народе, верившем в него и надеявшемся на него. Целый ряд трагических совпадений (три года фатального неурожая, внезапная смерть царя Бориса) привели к падению новой династии.
На сторону Самозванца перешли и воевода Пётр Басманов с войском, и хитрый боярин князь Василий Шуйский, некогда возглавлявший комиссию по «угличскому делу» и теперь «компетентно» подтвердивший «подлинность» царевича. Этот же факт был удостоверен и матерью Дмитрия инокиней Марфой Нагой (то ли таким образом мстившей ненавистным Годуновым, то ли и в самом деле признавшей своего спасшегося сына). На волне всенародного ликования и сильный «мнением народным» (по справедливым словам Пушкина) новый государь триумфально вступил в столицу. Эти радостные дни всенародной надежды и праздника были несколько омрачены неизбежным, но от того не менее мрачным злодеянием нового властителя. Фёдор Годунов и его мать были задушены (народу объявили, что они приняли яд), а его сестра красавица Ксения стала наложницей нового государя.
Лжедмитрий I (или всё-таки Дмитрий?) был совершенно не похож на всех предыдущих и последующих правителей Московии. Энергичный, милостивый (он опирался не на страх, а на милосердие), склонный к удали и новаторству, дерзкий и отважный, самостоятельный, красноречивый, обладающий острым умом, хорошо разбирающийся в военном деле, истории и международной политике, активно радеющий за просвещение, «народный царь» снискал огромную любовь, и популярность у широких слоёв населения (её хватило ещё на нескольких последующих Самозванцев). Он не соблюдал придворного этикета: не спал после обеда, сам садился на коня, попросту ходил по Москве почти без свиты, общаясь со всеми желающими, принимал у простых людей челобитные и лично их рассматривал. Новый царь был европейски образован, знал польский и латинский языки, сам обучал ратников, вникал во все государственные дела.
Он и не думал выполнять обещания, данные им польским магнатам и католическим иерархам (по передаче московских земель Польско-Литовскому государству и обращению страны в католицизм), проявляя самостоятельность и независимость. Лжедмитрий удвоил жалование служилым людям, снял все ограничения на въезд на Русь и выезд из Руси, ввёл свободу промыслов и торговли, даровал холопам свободу после смерти их господ, дал широчайшую повсеместную амнистию (вернув всех опальных при Борисе Годунове, в частности, Нагих, Романовых-Юрьевых и Черкасских и пощадив даже лукавого и подлого князя Василия Шуйского, организовавшего против него заговор и осуждённого на смерть судом), существенно уменьшил налоги с крестьян, намеревался учредить в Москве университет и вернуть право Юрьева дня…
Политика первого Самозванца была ориентирована на опору на общество, на открытость и милосердие (а не на страх и единоначалие). Лжедмитрий I выступал за веротерпимость (однако не позволил строить католические костёлы в Московии) и за общеевропейскую борьбу против общего страшного врага – Османской Империи. Он (избрав для себя образцами Гая Юлия Цезаря и Генриха IV Французского) жаждал подкрепить свою власть военными победами и готовился вести победоносное войско на Крым. Он первым на Руси (за сто лет до Петра I, которого он отчасти напоминает (но без его зверств и самодурства)) принял титул «императора» (кесаря) и стремился к широким контактам москвичей с иноземцами, к европеизации Московии. Новый царь стремился, но так и не решился, или не успел за год своего короткого правления, вернуть Юрьев день, ограничившись лишь смягчением системы крепостного права.
По справедливому мнению В. Б. Кобрина: «Думается, личность Лжедмитрия была хорошим шансом для страны: смелый и решительный, образованный в духе средневековой культуры и вместе с тем прикоснувшийся к кругу западноевропейскому, не поддающийся попыткам подчинять Россию Речи Посполитой. Но этой возможности тоже не дано было осуществиться».
Дело в том, что с новым царём были связаны огромные надежды у противоположных социальных сил. Крестьяне, веря в «доброго царя Дмитрия», надеялись, что он восстановит Юрьев день – но это означало конфликт с дворянами. Поэтому Лжедмитрий не отменил крепостного права, ограничившись разрешением крестьянам, ушедшим от своих господ в голодные годы, оставаться на новых местах. Крестьянам этого было мало, а вот дворян возмутило. В то же время он настроил против себя поляков (не оправдав их ожиданий), бояр (рассматривавших его как «выскочку» и простое орудие в борьбе с Годуновыми) и церковь. Церковные иерархи подозревали его в симпатиях к «латинству», осуждали за женитьбу на полячке и католичке Марине Мнишек. Кроме того, им не нравилось то, что Лжедмитрий называл монархов «бездельниками», низложил годуновского патриарха Иова и поставил своего ставленника Игнатия, и не соблюдал московской «старины». Бояре и церковники распускали в народе слухи о «неподлинности» царя Дмитрия. И тем не менее, его поддержка в народе оставалась огромной. Пожалуй, это был самый «популярный» и самый «народный» царь за несколько столетий русской истории – не испорченный властью и раболепием, энергичный, простой и смелый, милостивый и новаторский. Однако править ему, увы, суждено было всего один год.
17 мая 1606 года в Москве началось восстание против нескольких тысяч поляков, приехавших на свадьбу царя с Мариной Мнишек, в качестве свиты царицы, и возмутивших москвичей своим вызывающим поведением. Воспользовавшись этим и обвинив «литву» в том, «что она хочет государя нашего извести», группа заговорщиков-бояр и дворян во главе с коварным к неугомонным Василием Щуйским (лишь полгода назад милостью царя избегнувшего плахи и возвращённого из ссылки) проникла в Кремль и, используя возмущение москвичей против поляков как «дымовую завесу» для собственного заговора, вероломно напала на царский терем.
Лжедмитрий с криком: «Я им не Борис!» – отважно рубился с убийцами, выпрыгнул из высокого окна терема и, сломав при падении ногу и потеряв сознание, затем отдался под защиту отряда кремлевских стрельцов. Те встали вокруг него и выстрелами оберегали от врагов. Однако заговорщики заявили, что сейчас они отправятся в стрелецкую слободу и перебьют жён и детей стрельцов, после чего те отдали им Лжедмитрия на растерзание. Он посмертно был объявлен самозванцем, а его прах сожгли и выпалили им из пушки. А царём был скороспело провозглашён глава заговорщиков князь Василий Иванович Шуйский.
Однако, эти события, возмутившие всю страну, не положили конец Смуте, а лишь привели к её разрастанию. Провинциальное дворянство было возмущено узурпацией власти боярской группировкой, не созвавшей, как полагалось по обычаю, полноценного избирательного Земского Собора. Шляхта Речи Посполитой была возмущена массовым избиением и пленением поляков и литовцев в Московии. А широкие слои населения продолжали верить в «народного царя Дмитрия», его неуязвимость и новое «чудесное спасение». Оказалось, что Миф убить намного труднее, чем живого человека. Гражданская война в Московской Руси разгорелась с новой силой.
5.2.3. Василий Шуйский и восстание Ивана Болотникова (1606–1607)
Севший на трон престарелый (54-летний) царь Василий Иванович Шуйский был коварным интриганом, вероломным и беспринципным политиком, но довольно никчёмным правителем и никудышным полководцем. Выжив в эпоху опричного террора, он представлял собой яркий пример вырождения боярства, прошедшего через мясорубку репрессий, утратившего доблесть и честь, и сохранившего лишь лисью подлость, приспособленчество и огромный инстинкт выживания при любых условиях. Хотя он, действительно, был знатнейшим человеком страны (род Шуйских происходил от ветви Рюриковичей, более древней и знатной, чем московские Даниловичи, управлявшей в XIII–XV веках Нижегородско-Суздальским княжеством), однако он был избран без положенного согласия всей земли (на Земском Соборе), а лишь «выкрикнут» своими приспешниками на площади, овладев престолом волей случая. Недовольны были дворяне, провинциальная знать и широкие слои населения, видевшие в Шуйском лжеца, узурпатора и убийцу всенародно любимого государя Дмитрия. За новым царём стояли олигархические боярские группировки и назначенный им патриархом Гермоген, ярый приверженец старины и самодержавия, фанатичный враг всего иноземного.
Многие поляки и литовцы, находившиеся в Москве (включая Юрия и Марину Мнишек) были арестованы, но не убиты (во избежание конфликта с Речью Посполитой). Впрочем, властям федеративного Польско-Русско-Литовского государства в это время было не до мести новому московскому государю: Сигизмунд Ваза вёл войну со шведами и подавлял у себя рокош – мятеж собственной литовско-русской шляхты. Причём многие из мятежников как раз поддерживали царя Дмитрия и желали видеть его ещё и правителем Речи Посполитой, способным объединить под своей властью все русские земли. После разгрома восстания они бежали в Московскую Русь и пополнили ряды непримиримых и воинственных врагов Шуйского.
25 мая 1606 года Шуйский венчался на царство, причём дал «крестное целование» не казнить людей без суда и согласия Боярской Думы, не слушать доносов, не конфисковывать имущество осуждённых и их родственников. Данная кресто-целовальная запись (которую, впрочем, лживый Шуйский на деле мало соблюдал) стала первым прообразом конституционного акта, ограничивающего самодержавие в России (подобно Великой Хартии Вольностей или Хабеас Корпусу в Англии). По словам В.О. Ключевского: «Василий Шуйский превращался из государя холопов в правомерного царя подданных, правящего по законам». А В.Б. Кобрин утверждал, что «историческое значение «крестоцеловальной записи» Шуйского не только в ограничении произвола самодержавия, даже не только в том, что впервые был провозглашён принцип наказания только по суду (что, несомненно, тоже важно), а в том, что это был первый договор царя со своими подданными». К тому же, на престоле Московии появляется вновь не «природный» авторитарный государь, но правитель, опирающийся на общественную поддержку (вслед за Годуновым и Первым Лжедмитрием). Однако и этот замечательный шанс выхода из заколдованного круга и изменения рокового вектора русской истории, связанный с именем Шуйского, был упущен, как и шансы, связанные с Годуновым и с Лжедмитрием. Маховик Смуты, подобно поступи Судьбы в эллинской трагедии, уже раскручивался вовсю – к ужасу одних и надежде других.
Чтобы утвердить его власть и окончательно похоронить саму идею самозванчества, по приказу Шуйского объявили святым царевича Димитрия, а царевичем Дмитрием – объявили ребёнка, убитого в 1591 году в Угличе. Причём теперь была отвергнута версия о самоубийстве в припадке падучей и была принята версия о мученической гибели от ножей убийц, – версия, совместимая с канонизацией этого ребёнка. Его мощи привезли в Москву и срочно «организовали» ряд чудес вокруг них (чудесные «исцеления» больных бродяг, подкупленных Шуйским). Царевич был теперь объявлен убитым, а сам главный «эксперт» по данному вопросу Василий Шуйский (как в инокиня Марфа Нагая) в очередной (третий!) раз кардинально поменял свою позицию по поводу его гибели. В первый раз, возглавляя официальную следственную комиссию, он утверждал, что мальчик закололся сам, во второй (в преддверии подходящего в Москве самозванца) он заявил, что тот чудесно спасся от убийц, вместо него сразивших поповича, и теперь, в третий – что царевич-таки был убит в Угличе в 1591 году!
Однако народ благоразумно не верил и продолжал страстно ждать нового явления «подлинного царевича», скептически воспринимая все эти трюки с поспешной канонизацией и очередным переписыванием истории. Убитый царевич оказывался страшнее, могущественнее и неуязвимее любого из живых. А Шуйского, не избранного Земским Собором, многократно предававшего предыдущих государей и беспринципного, считали самозванцем, утратившим всякий авторитет и поддержку в обществе. Многие видели в нём лишь лживого и коварного узурпатора, притеснителя народа, ставленника бояр, убийцу «царя Дмитрия». Служилые люди ждали новый реинкарнации Дмитрия, чтобы расправиться с боярской олигархией и конституционализмом, укрепить самодержавие и крепостничество, а народ мечтал о народном царе, отменяющем крепостничество, близким простолюдинам и имеющем помазание от Бога и избрание от «всей земли».
Волновались низы, казаки, дворяне, провинция, приближённые первого Самозванца. По словам С.Ф. Платонова: «В… интриге, результатом которой явился Самозванец… участвовали народные массы, но направлялась и руководились они, как неразумные силы, из той же дворцовой и боярской среды… Но далее дело пошло иначе… Олигархи с Шуйским во главе вдруг очутились лицом к лицу с народной массой. Они не раз для своих целей поднимали эту массу; теперь, как будто приучаясь к движению, эта масса заколыхалась, и уже не в качестве просто орудия, а как стихийная сила, преследуя какие-то свои цели. Таким образом, воцарение Шуйского может считаться поворотным пунктом в истории нашей Смуты: с этого момента из Смуты в высшем классе она окончательно принимает характер Смуты народной, которая побеждает и Шуйского, и олигархию».
Вновь, как и полтора года назад, первой восстала «Украина» Руси. Летом 1606 года южные окраины поднялись под лозунгом поддержки «царя Дмитрия». Путивль, Чернигов, Курск, Елец, а за ними и Тула, и Рязань, и другие города прогоняли наместников и воевод Василия Шуйского. Приближённый первого Самозванца дворянин Михаил Молчанов, унёсший в суматохе московских событий государственную печать и сбежавший в Сандомир, в резиденцию Мнишков, рассылал от имени «царя Дмитрия» грамоты с призывом к восстанию. Внушив дворянину, служилому холопу князя Андрея Телятевского, Ивану Исаевичу Болотникову, что царь Дмитрий жив (и выдав для этого случая себя за него), Молчанов щедро передал ему полномочия возглавить в качестве «старшего воеводы» армию «спасшегося царя». Вторично убитый, Дмитрий вновь стремительно материализовывался – на радость народу и погибель Шуйскому. Также, как некогда «призрак» Дмитрия был использован боярами против Годуновых, теперь «призрак» Дмитрия использовался различными силами в борьбе против Шуйского.
Иван Исаевич Болотников, ставший «большим воеводой царя Дмитрия», был опытным бывалым воином и пережившим многое человеком. В его жизни были и войны с татарами (в качестве боевого холопа), и плен, и рабство на турецких галерах, и странствие по Италии, Карпатам, Германии и Польше. Болотников свято верил в то, что он действует от имени царя Дмитрия и проявил выдающиеся способности полководца и организатора. За ним стояли недовольные режимом Шуйского дворяне: Молчанов, Шаховской и его бывший хозяин, теперь подчинявшийся своему же холопу, князь Телятевский. Объявившись в мятежном и бурлящем Путивле, Иван Исаевич обещал всем своим сторонникам царскую милость, волю, богатство и прощение всех старых прегрешений.
В восстании Болотникова заметны многие признаки последующих крестьянских войн в России (XVII–XVIII веков): пестрота движения, сочетание различных (порой несовместимых) сил и лозунгов, самозванчество как объединяющая идея, решающая роль казаков как зачинателей движения и его главной военной силы, наступление с периферии к центру – Москве… Подобно последующим крестьянским войнам, армия повстанцев напоминает стремительно проносящуюся комету: небольшое организованное постоянное «ядро» и изменчивый обширный «хвост» из множества местных отрядов, стремительно возникающих и исчезающих.
Болотников призвал восставших избивать бояр – сторонников Шуйского и занимать их места, обещал своим соратникам щедрые земельные и денежные раздачи, пожалование их холопами и боярскими чинами. В «прелестных письмах» (воззваниях) Болотникова холопам предлагалось убивать бояр и дворян, насиловать их жён и дочерей и захватывать их имущество. По мнению В.Б. Кобрина: «Мы не находим здесь призыва к изменению феодального строя, а только намерение истребить нынешних бояр и самим занять их места».
Движение болотниковцев было на редкость пёстрым по своему составу, объединив ненадолго холопов, казаков, крестьян, дворян и посадских людей. Такие пёстрые и недолговечные коалиции противоположных социальных и политических сил, на миг объединяющихся не «за что-то», а «против кого-то» – станут характерной чертой Смутного времени. При этом одни его участники выступали против закрепощения, другие – против боярского правления, третьи – против диктата Москвы над окраинами, четвёртые просто желали пограбить и выдвинуться. Неудивительно, что эта огромная пёстрая коалиция не могла быть долговечной и прочной, ибо объединялась лишь вокруг тактического лозунга: «за истинного царя Дмитрия против узурпатора Шуйского».
В октябре 1606 года стотысячная армия Болотникова, разбив царские полки в нескольких сражениях и блокировав подвоз к Москве хлеба с юга (что вызвало в столице голод), подошла к Москве и встала у села Коломенское, осадив город. Дворяне Истома Пашков, Прокопий и Захар Ляпуновы во главе дворянских отрядов из Тулы и Рязани тоже подошли к Москве и соединились с болотниковцами. На сторону восставших перешли города Поволжья (Арзамас и др.), Можайск и Ржева. Однако Шуйского в разгоревшейся гражданской войне поддерживали север страны, жители Москвы (боясь кары за гибель Лжедмитрия) и церковь (объявившая анафему восставшим). Бунтующий казацкий юг столкнулся с консервативным зажиточным севером, пёстрая «партия бунта» (дворяне, казаки, холопы, крестьяне) – с «партией порядка» (боярство, духовенство).
Ряды болотниковцев были ослаблены, во-первых, их разобщённостью, конкуренцией вождей и нарастающими конфликтами между холопами и дворянами, во-вторых, чудовищной жестокостью восставших (оттолкнувшей от них многих союзников), в-третьих, посулами Шуйского, призывавшего дворян перейти на его сторону и отойти от бунтарей, в-четвёртых, затянувшимся до неприличия отсутствием того самого «царя Дмитрия», от имени которого действовали повстанцы. 15 ноября 1606 года Прокопий Ляпунов, а 2 декабря и Истома Пашков со своими отрядами перешли на сторону Василия Шуйского. Болотников был разбит в трёхдневном страшном сражении у села Коломенского талантливым полководцем – юным Михаилом Скопиным-Шуйским (племянником царя) и бежал сначала в Калугу, а затем в Тулу. Тысячи восставших попали в плен и были по приказу Василия Шуйского утоплены в Яузе. От армии болотниковцев начали отходить многие дворянские отряды, ибо, по справедливому замечанию С.Ф. Платонова: «И немного надо проницательности, чтобы понять, что в данном случае во имя Дмитрия соединились социальные враги»: дворяне, выступавшие за дальнейшее закрепощение, и народные низы, жаждавшие возвращения Юрьева дня и повсеместного истребления дворян.
Тем временем, за неимением «исчезнувшего» «Дмитрия», новые самозванцы, меньшего калибра, росли, как грибы из-под земли. В декабре 1606 года в Путивле объявился казак Илья Коровин, провозгласивший себя «царевичем Петром», сыном царя Фёдора Ивановича. К лету 1607 года армии Болотникова и «царевича Петра» соединились в Туле, где были осаждены громадной армией Василия Шуйского, бросившего против них все силы. В это время Астрахань и всё Нижнее Поволжье захватил «царевич Иван-Август» – самозванец, назвавшийся сыном Ивана IV от одной из его многих жён, а следом за ним появилась и казацкие «царевичи» Лаврентий, Симеон, Савелий, Василий, Климентий, Ермилка, Гаврилка, Мартынка… Одновременно в Среднем Поволжье, лишь полвека назад огнём и мечом присоединённом к Московии, началось всеобщее освободительное восстание местных народов против русских захватчиков.
Перегородив дамбой реку Упу, войско царя Василия затопило Тулу, оставив осаждённых без продовольствия. Болотников и «царевич Пётр» с армией сдались царю 10 октября 1607 года, заручившись его клятвенным обещанием сохранить их жизни. Разумеется, это обещание никто и не собирался выполнять. «Пётр» был казнен в Москве, а Болотников сослан в Каргополь, где ослеплён и утоплен в проруби. Тысячи повстанцев были перебиты, другие тысячи разбежались по стране.
Но в этот момент пропавший «Дмитрий» объявился наконец вновь, собрав вокруг себя остатки разбитых армий своих приверженцев. И гражданская война, охватившая к этому времени уже почти все сословия и регионы страны, заполыхала с утроенной силой.
5.2.4. Второй и Третий Самозванцы. Шведская помощь Москве, вторжение поляков и Семибоярщина (1607–1611)
Если человек, первым назвавшийся царевичем Дмитрием, несомненно, был замечательным незаурядным человеком, талантливым и самостоятельным политиком (а, вполне возможно, и действительно – самим царевичем), то Второй Лжедмитрий был довольно ничтожной личностью, безвольной марионеткой в руках «слепивших» его непокорных русских дворян-болотниковцев, а позднее – в руках казацких атаманов и польских авантюристов. По некоторым сведениям, он был учителем – крещёным евреем Богданко из города Шклова, человеком, сильно падким на спиртное и на женский пол.
Сравнивая двух первых Лжедмитриев, С.Ф. Платонов отмечал, что «первый из них, несмотря на всю свою легкомысленность и неустойчивость, был гораздо серьёзнее, выше и даже симпатичнее второго. Первый восстановлял династию, а второй ничего не восстановлял, а просто «воровал»». Потому-то он и остался в исторической памяти народа под именем «Вора». («Ворами» называли тогда преступников и мятежников). Первоначально выдвинутый и поддержанный остатками болотниковцев, крестьянами, казаками, дворянами – противниками Шуйского, Лжедмитрий Второй, появившийся в городах Пропойске и Стародубе весной 1607 года, быстро собрал огромную (стотысячную) армию. И дело было не в его талантах и достоинствах (которые отсутствовали), а исключительно – в имени.
На его сторону перешли донские и запорожские казаки во главе с атаманом Иваном Заруцким, Чернигово-Северская земля (стремящаяся любой ценой избавиться от гнёта Москвы), татары из Касимова, восставшие за свободу народы Поволжья и тысячи литовцев и поляков, спасающихся бегством из Речи Посполитой (где в это время также победой короля завершилась гражданская война) и искавших прибежища, наживы и приключений в охваченной Смутой Московии. Эту разношёрстную армию объединяла ненависть к Шуйскому, жажда мести, желание разбогатеть и надежды, по-прежнему связываемые с именем «царя Дмитрия». Казаки Заруцкого, поляки гетмана Яна Сапеги, литовцы пана Лисовского, уцелевшие болотниковцы и касимовские татары быстро обрастали новыми дворянами, холопами и даже боярами.
К новому Лжедмитрию прибыла Марина Мнишек, опрометчиво отпущенная Шуйским в Польшу, но ради царской власти над Москвой «признавшая» в нём своего «вновь чудом спасшегося мужа» (и вскоре родившая ему несчастного сына – «ворёнка»), чем резко подняла его авторитет. В лагерь Самозванца приехал и один из главных вдохновителей Смуты глава клана Романовых-Юрьевых Филарет (Фёдор Никитич Романов), которого первый Лжедмитрий возвысил до митрополита, а второй сделал своим патриархом. В стране возникло двоевластие. У Шуйского и у Лжедмитрия номер Два были свои патриархи (Гермоген и Филарет), свои приказы, свои Боярские Думы. Разбив в апреле 1608 года двадцатитысячную армию Шуйского в битве под Болховом, Самозванец подступил к Москве и встал лагерем в селе Тушино (отсюда и его прозвище – «Тушинский Вор»), в котором находился полтора года, блокировав голодающую столицу.
Поскольку в 1607 году Василий Шуйский ужесточил своими указами крепостное право, увеличив срок сыска беглых до 15 «урочных лет» и введя большие штрафы с тех, кто их укрывает, по всей стране было огромное недовольство царём и надежды на «Дмитрия». На сторону Самозванца перешли две трети территорий страны: Псков, Ярославль, Кострома, Вологда, Астрахань, Ростов, Владимир, Суздаль, Муром, Арзамас, Переяславль-Залесский, Углич, Тверь… В то же время Василию Шуйскому остались верны Троице-Сергиев монастырь (имевший символическое и стратегическое значение и обладавший несметными сокровищами), Нижний Новгород, Смоленск, Новгород Великий и города Сибири.
Отряды поляков и казаков терзали и грабили страну, разоряли население поборами и грабежами. Многие города и земли на горьком опыте убеждались, что, если Шуйский – плох, то и «тушинцы» – не лучше. По словам С.Ф. Платонова: «Для казачества и для польских выходцев самозванцы была простым предлогом для прикрытия их личных видов на поживу, «на воровство», говоря языком времени».
Обычным делом стали «перелёты», когда бояре и дворяне утром в Кремле Москвы клялись в верности Шуйскому, получая от него дары и награды, а вечером делали то же в Тушинском лагере. В эту нестабильную эпоху постоянных измен, изменений и перемен, полезно было иметь «своих» людей и родичей в противоположном лагере. Личное выживание, личная выгода бояр и дворян вышли на передний план, оттеснив политические лозунги и программы, также как и самооборона городов и сёл от любых набегов. По словам современника и активного деятеля той эпохи монаха Авраамия Палицына: «Мнози же тако мятуще всем российским государством не дважды, но и пять крат и десять в Тушино и к Москве переежжаху». Самозванца окружали бояре Трубецкие, Черкасские, Сицкие, Романовы, Бутурлины.
Северные города, доселе наименее разорённые Смутой, стали главными объектами грабежей со стороны «тушинцев» – а это оттолкнуло их в сторону царя Василия Шуйского. По словам С.Ф. Платонова: «Воеводы Шуйского были охранителями порядка в том смысле, как тогда понимали порядок, а Вор, много обещая, ничего не исполнял и не поддерживал порядок. От него исходили только требования денег, его люди грабили и бесчинствовали, к тому же они были поляки». Нескончаемые насилия, поборы и грабежи со стороны казаков и поляков вызвали на севере сильное недовольство Самозванцем и разочарование в нём. Одновременно в 1609 году верный Шуйскому боярин Фёдор Шереметев, двигавшийся с войском из Астрахани, огнём и мечом подавил восстание народов Поволжья против русского гнёта и разорил Касимов – один из главных оплотов «тушинцев».
В стране наступило шаткое равновесие сил. Как отмечают С.Г. Жуковский и И.Г. Жуковская: «Распались все общественные связи, рухнули все законы, знать перебегала от одного «царя» к другому, получая от обоих в награду почётные должности и звания; бывшие холопы грабили и убивали своих и чужих господ; все подряд грабили крестьян и посадских людей». Естественно, в этой ситуации все сословия реагировали по-своему: крестьяне и холопы разбегались и становились вольными казаками, города создавали отряды самообороны, а дворяне и церковь образовали реакционную «партию порядка», мечтающую о восстановлении самодержавия, стабильности и сыска беглых людей.
Чувствуя свою внутреннюю слабость и непопулярность в народе, Шуйский решился на крайнюю и рискованную меру – стал искать опоры во внешней силе. Через своего талантливого племянника князя Михаила Скопина-Шуйского он вступил в переговоры со шведским королём Карлом IX, прося военной помощи. Шведы заключили с Москвой союз, предоставив ей двенадцать тысяч отборных воинов во главе о непобедимым полководцем Якобом Понтусом Делагарди в обмен на огромную сумму денег и некоторые территории (они хотели получить город Карелу с уездом).
Однако ситуация усугублялась двумя факторами. Во-первых, в опустевшей казне не было обещанных шведам средств (что делало их солдат ненадёжными), а с передачей территорий Шуйский всячески тянул, надеясь перехитрить союзников (и этим нечестным поведением побуждая их самим забрать обещанные земли). А, во-вторых, военный союз Московии со Швецией резко менял все политические расклады на востоке Европы и означал немедленное вступление в войну против Шуйского Речи Посполитой. Ибо бушевавшая тогда в Европе религиозная война, вызванная Реформацией и Контрреформацией, обернулась на востоке Европы смертельным столкновением католической Речи Посполитой Сигизмунда III (бывшего Шведского принца и фанатичного католика) и протестантской Швеции Карла IX (его дяди). Обе страны, господствовавшие тогда в регионе и беспощадно противостоявшие друг другу, ревниво следили за усилением влияния другой из сторон в Московии. Началось польское вторжение в Россию: протестанты и католики столкнулись между собой на полях сражений в Московской Руси, оказавшейся тем самым втянутой в общеевропейский конфликт. Армия Сигизмунда III осадила Смоленск… и на полтора года застряла под стенами этой первоклассной крепости.
В это время в течение 1609 года молодой и талантливый воевода князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский, соединив ополчение северных городов со шведским войском Делагарди, начал постепенное наступление на «тушинцев», неторопливо, но неуклонно уничтожая их отряды и освобождая Москву от блокады. Он отбил Тверь, Калязин, одержал пару значительных побед и с триумфом вступил в столицу, где его приветствовали жители в качестве победителя и вероятного будущего царя (поскольку у его непопулярного дяди – престарелого Василия Шуйского не было детей). Однако в разгар торжеств Скопин-Шуйский был отравлен братом царя Дмитрием Шуйским – завистливым человеком и бездарным полководцем, ослеплённым злобой и метившим на престол. Это убийство окончательно подорвало в обществе всякое уважение и доверие к династии Шуйских и предопределило её падение.
В 1609 году рассыпается тушинский лагерь под Москвой. Поляки из него уходят под Смоленск к Сигизмунду III, а Лжедмитрий II бежит с казаками и касимовскими татарами в Калугу. Финальным аккордом неудачного правления Василия Шуйского явилось грандиозное и сокрушительное поражение в самой великой из всех битв Смутного времени – сражении под селом Клушино 24 июня 1610 года, где шестидесятитысячная русско-шведская армия Дмитрия Шуйского на рассвете была рассеяна и уничтожена пятитысячным отрядом польского гетмана Жолкевского. Русское войско при первом натиске противника позорно бежало; шведы же дрались стойко, но, не получая ни жалования, ни помощи, тоже прекратили сопротивление и отступили на север.
17 июля народное вече в Москве потребовало от Василия Шуйского уйти с трона, что он и сделал, удалившись в свой боярский терем. А 19 июля Захар Ляпунов (брат дворянского вождя Прокопия Ляпунова) и другие дворяне насильно постригли «ушедшего в отставку царя» в монахи (причём он категорически отказывался и возмущённо вопил, а слова монашеского обета читал за него один из заговорщиков; это дало возможность ставленнику Шуйского патриарху Гермогену заявить о непризнании этого пострижения – но это уже ничего не могло изменить).
Вскоре погиб в Калуге второй Самозванец, убитый татарином из своей охраны. После этого шведское войско Делагарди, много месяцев не получавшее от Московии обещанного жалования за примерную службу и понявшее, что Москва переходит под власть их злейших врагов – поляков-католиков и автоматически превращается во враждебное Швеции государство, отступило на север и заняло Новгород. Новгородское население приветствовало это событие, заявило об отделения «Новгородского царства» от ненавистной Москвы и просило шведского короля прислать им своего сына в цари.
Тем временем власть в Москве перешла в руки назначенного Боярской Думой правительства – Семибоярщины (оно состояло из семи человек во главе с боярами Ф.И. Мстиславским и В.В. Голицыным). Разочарованная и в Самозванце, и в Шуйском, и жаждущая умиротворения (наряду с сохранением «старины» и расширением политических свобод) верхушка общества постепенно обратилась к мысли, с энтузиазмом поддержанной значительной частью населения – пригласить иноземного «природного» государя на московский трон. Первоначально с этой плодотворной идеей выступили тушинские бояре и дворяне, оставшиеся без своего царя, а затем и Семибоярщина.
Оптимальным кандидатом на престол был 15-летний сын польского короля Сигизмунда III королевич Владислав. Было решено пригласить его на трон (на условиях сохранения прежних московских обычаев и православной веры), что привело бы и к воцарению законной «природной» династии, и к прекращению внешнего вторжения и внутренней гражданской войны, а также поставило бы иноземца-государя под контроль общества, ослабив самодержавный гнёт. Вокруг идеи пригласить в Москву Владислава объединились самые разные широкие слои общества – это был наиболее вероятный и предпочтительный шанс изменить вектор истории Московской Руси за всю, богатую такими шансами, эпоху Смутного времени. Как справедливо отмечает В.Б. Кобрин: «ещё одной упущенной возможностью было… несостоявшееся царствование сына Сигизмунда III – королевича Владислава… Можно предположить, что воцарение православного Владислава на Руси принесло бы хорошие результаты», ибо «те элементы договорных отношений между монархом и страной, которые были намечены в «кресто-целовальной записи» Василия Шуйского получали бы своё дальнейшее развитие… Сам же Владислав превратился бы в русского царя польского происхождения, как его отец Сигизмунд был польским королём шведского происхождения».
Несколько иначе оценивает эту ситуацию выдающийся историк исследователь Смутного времени Н.И. Костомаров, однако и он считает воцарение в Москве Владислава более чем реальной возможностью, лишь случайно упущенной. Он так видел возможное развитие событий после приезда царя Владислава в Москву: «Польша в те времена обладала обаятельною, искусительною нравственною силою. Не говоря уже о превосходстве польской цивилизации перед такими странами, как Московская Русь, польская шляхетская свобода была могучее орудие. Польша была такая нация, которая способна была всякую страну, добровольно ли к ней прильнувшую или покорённую оружием, привязать к себе дарованием своих шляхетских прав высшему сословию этой страны, передавая ему, вместе с тем, в порабощение низшие слои народа… Если бы Сигизмунд действовал иначе и Владислав был коронован в Москве, коренное перерождение русских пошло бы как по маслу. Бояре и дворяне сейчас бы почувствовали, что им дышится легко, что над ними не стало всемогущего батога, напротив, этот батог очутился в их руках над остальным русским народом».
Как бы то ни было, воцарение Владислава было совершенно реальным шансом прекратить Смуту, ослабить самодержавие и достичь унии между наследниками древней Киевской Руси: Москвой, Вильно и Варшавой.
Московские и тушинские бояре, представлявшие широкие слои общества, подписали с польским гетманом Жолкевским договор о призвании на московский трон Владислава. В договоре были оговорены запрет на назначение выходцев из Речи Посполитой на высшие должности в Московии, на строительство католических храмов и гарантировалось сохранение старых московских порядков, о также специально оговаривался свободный выезд московских людей за границу – учиться, Владислав должен был, подобно Шуйскому, «целовать крест» народу Московии. 27–28 августа 1610 года Москва дружно присягнула новому государю Владиславу, а в сентябре поляки и немецкие наёмники гетмана Жолкевского заняли Кремль по приглашению Семибоярщины, опасавшейся восстания «черни», желавшей нового явления Самозванца. «Тушинский Вор» был ещё жив, и вера в «царя Дмитрия» в народе ещё очень велика. Мудрый и доблестный гетман Жолкевский, герой Клушинской битвы, не только добился присяги москвичей царю Владиславу и не только ввёл в Москву четырёхтысячный польский гарнизон, но добился также выдачи королю Сигизмунду III постриженного в монахи Василия Шуйского с братьями, а также предусмотрительно настоял на отправке к королю под Смоленск посольства, возглавляемого тушинским патриархом Филаретом и боярином В.В. Голицыным – наиболее опасными в возможными претендентами на русский трон. «Великое Посольство» под их началом поехало просить Сигизмунда послать в Москву сына, не медля.
Однако столь великолепно задуманный замысел сорвался из-за нелепой случайности (сколько таких случайностей было за годы Смуты!). Внезапно страна, шедшая к умиротворению и обновлению на более либеральных принципах, налетела на непредвиденное и, как оказалось, непреодолимое препятствие: вопрос о вере. Упрямый Сигизмунд III, один из столпов европейской Контрреформации, (в котором фанатичный католик и ученик иезуитов возобладал над дальновидным политиком) категорически и наотрез отказывался от принятия его сыном православия. Дело в том, что, как отмечает В.Б. Кобрин: «По законам Речи Посполитой король должен был обязательно быть католиком. Православный Владислав лишался таким образом прав на польский престол… Поспешное же признание власти «царя и великого князя Владислава Жигимонтовича всея Руси» Боярской Думой открыло путь в Москву польскому гарнизону». Долгожданное умиротворение оборачивалось новым витком противостояния. Сигизмунд III хотел сам властвовать в России и ввести в ней католическую веру. Что на деле означало не всенародное призвание иноземного государя и не ограничение самодержавия, а завоевание Московии, её присоединение к Польско-Литовскому государству и окатоличивиние. Однако, одно дело – православный Владислав на русском троне в роли конституционного монарха и уния Москвы и Литвы. И совсем другое дело – присоединение Московии к Речи Посполитой и смена веры. Против последнего сценария категорически выступила православная церковь во главе с патриархом Гермогеном, который начал рассылать по всей Руси пылкие послания с призывом встать на защиту православной веры и изгнать поляков из Москвы.
К концу 1610 – началу 1611 года Московия представляла собой странное и поразительное зрелище. В Пскове появился и овладел городом новый самозванец Лжедмитрий III. Новгород был при поддержке местного населения занят шведами и отделился от Москвы. Смоленск был осаждён поляками. В московском Кремле находился польский гарнизон – то ли союзники Семибоярщины и представители ожидаемого царя Владислава, то ли оккупанты. Король Сигизмунд III из-под осаждённого Смоленска пытался самовластно управлять всем Московским государством, рассылая своих чиновников и раздавая поместья и земли – не от имени своего сына Владислава, а от своего собственного. Посольство во главе с тушинским патриархом Филаретом (Романовым) и князем В.В. Голицыным находилось в лагере Сигизмунда под Смоленском, отказываясь признавать его русским царём и считая таковым Владислава, и само имея неопределённый статус: то ли полномочных представителей Руси, то ли изменников, то ли пленников Сигизмунда. А второй патриарх Гермоген (приспешник Шуйского), находясь под домашним арестом в Кремле, рассылал по стране призывы встать на защиту православия.
Претензии на власть над Москвой, кроме Владислава и Сигизмунда предъявили шведский принц (активно поддержанный новгородцами) и, от имени своего сына Ивана, зачатого от Лжедмитрия II – Марина Мнишек (обосновавшаяся в Коломне и опиравшаяся на помощь могущественного казацкого атамана, своего любовника Ивана Заруцкого), а также Лжедмитрий III. По стране бродили отряды «тушинцев», татар, литовцев, поляков, казаков и просто разбойников, занимавшихся грабежами. Центральной власти не было, в каждом уголке страны имелись приверженцы каждого претендента на власть, и различные города и регионы управлялись самостоятельно через вече и сходки населения, признавая и поддерживая то одну, то другую власть в стране.
Боярский «конституционализм», жажда «твёрдой руки» самодержавия со стороны дворян и православных иерархов, стремление городского населения к самозащите и умиротворению страны, тяга крестьян и посадских людей к раскрепощению, польская и шведская интервенция, региональный сепаратизм Поволжья, Новгорода, Касимова, грабительские устремления разбойников, бесшабашная казачья вольница, попытки воссоздания вечевого самоуправления в ряде городов, интриги и личные корыстные амбиции многочисленных «партий» и кланов – всё переплелось и перепуталось в этом хаосе гражданской и межрелигиозной войны. «Смута» достигла в этот момент своей кульминации.
«Партия порядка», жаждущая возвращения к «старине» и вдохновлённая воззваниями Гермогена, усилилась.
Её возглавил рязанский дворянин и воевода, виднейший политик эпохи и авантюрист Прокопий Ляпунов – одна из самых ярких и поразительных личностей Смуты. Прокопий Ляпунов до того успел оказать поддержку Лжедмитрию I против Годунова, Болотникову против Шуйского, Шуйскому против Болотникова, Скопин-Шуйскому против его дяди Шуйского и, наконец, Владиславу против Шуйского (его брат Захар был организатором свержения и устранения царя Василия). Постоянно меняя позицию в политических катаклизмах, Ляпунов непрестанно стремился к славе и влиянию, боролся против боярской олигархии за самодержавное правление. Получив воззвание патриарха Гермогена, Прокопий Ляпунов в очередной (и, как оказалось, последний!) раз «поменял позицию» и выступил с инициативой создания земского ополчения, которое освободит Москву от «бояр-изменников» и поляков и изберёт православного государя (Ляпунов ещё надеялся, что им будет Владислав). Эта затея получала всемерную поддержку со стороны церкви, дворян, части казаков и торговых городов Поволжья. Так возникло Первое Земское Ополчение.
5.2.6. Первое и Второе Земское ополчение (1611–1612)
По мере развала централизованного Московского государства в ходе Смуты, имел место неизбежный противоположный процесс самоорганизации различных категорий общества (до того привыкших трепетать перед государством или уповать на него), которым ныне приходилось выживать и отстаивать свои сословные интересы вне и помимо государства. Казаки собирались «на круг», выбирали атаманов и поддерживали тех или иных претендентов на власть. Активизировались деятели духовенства, выступавшие с речами и обращениями к широким слоям общества (особую роль в событиях Смуты играл Троице-Сергиев монастырь – духовный центр Московии). Боярские кланы и группировки интриговали, выдвигая своих ставленников во власть и подготавливая различные конституционные проекты. Проявляли значительную активность города, в которых поневоле возобновились вечевые собрания и были избраны общесословные городовые советы, осуществлявшие власть в городе и контролировавшие воевод и чиновников. Между городами шла оживлённая переписка, ездили делегаты, шли совещания. При различных армиях и политических движениях возникали собственные правительства, приказы, Боярские Думы и Земские Соборы, представлявшие различные регионы и сословия Руси. Создавались различные политические программы, подписывались договоры, возникали и распадались причудливые коалиции, писались и переписывались заново различные сценарии будущего развития страны.
В решающий миг Смутного времени, когда процессы распада Московского государства стали, казалось, необратимыми, а различные авантюристы, бунтари, иноземцы и разбойники искали своей выгоды в «мутной воде», выяснилось, что в стране усиливается консервативная «партия порядка», желающая возврата к временам последних законных царей Ивана IV и Фёдора Ивановича. Так, механизмы и движущие пружины Московской Руси, восходящие ещё к монгольским временам, казалось бы, сломанные и уничтоженные на уровне институтов общества, вновь были «запущены» на уровне рефлексов и архетипов поведения, а затем обрели и идейное оформление и политическую организацию. Как и почему это случилось? Почему иные, куда более привлекательные, альтернативы дальнейшего развития Московии, были упущены?
Бояре, желающие аристократических порядков и конституционного правления с ограничением самодержавия (по образцу Речи Посполитой) и сделавшие ставку на королевича Владислава, были расколоты на враждующие группировки, ослаблены опричным террором Ивана Грозного и более всего боялись «бунта черни». Не в силах одни противостоять полякам и литовцам, бояре получили вместо царевича Владислава, ограничения самодержавия и сохранения православия – короля Сигизмунда III с перспективой окатоличивания Руси, и хозяйничанье поляков в Московии.
Народные низы (крестьяне, холопы, посадские люди), выступавшие против усиления государственного гнёта и закрепощения, были раздроблены и дезорганизованы. Их единственной боевой силой выступали казаки, а единственная реальная программа состояла в поддержке тех или иных самозванцев, организации всего общества на принципах вольного казачьего самоуправления, избиении воевод и бояр и захвате их имущества. Бояре ждали помощи от «литовских людей», а народ – от казацких отрядов и самозванцев. Народные массы оказывались зачастую игрушкой и статистами в руках различных авантюристов.
Наиболее же организованным из сословий Московии оказались три силы (именно они выступили теперь на авансцену и сформировали сначала Первое, а затем Второе Земские ополчения): церковные иерархи, верхушка городского купечества и служилое дворянство. Именно они и составили ядро и основу консервативно-реставрационного движения, выступающего под лозунгом реставрации самодержавия, стабильности, православия, крепостного права, «службы» государству всех сословий, – против иноземцев, самозванцев, «воров» и «разбойников», движимого инстинктом самосохранения перед лицом восставшего населения и социальной стихии Смуты. Верхушка города дала деньги, церковь – идейные лозунги, а служилые люди «по отечеству» (дворяне) составили военный костяк реставрационного движения.
Увидев своих врагов в Сигизмунде III, Владиславе, тушинцах, региональных сепаратистах, казаках, служилое дворянство, поддержанное церковными иерархами, приказной бюрократией и купечеством восточных городов Московии (ещё не разоренных Смутой), выступило с инициативой возвращения прежних порядков в полном объёме и первозданном виде. Победа этого движения означала уничтожение всех шансов на смену социально-политического развития Московии, тотальную реакцию и возврат к господствовавшей ранее тенденции развития. Основными противниками этого реставрационно-державнического дворянско-националистического движения были даже не поляки и литовцы, но политическая оппозиция – бояре с их конституционными и олигархическими устремлениями и желанием политических свобод, и, особенно, – низовое движение социального протеста (казаки, холопы). Возвращение беглых людей и поместий хозяевам – таков был главный социальный лозунг начавшегося реакционного движения, наряду с сохранением жёсткой идейной монополии православия и самодержавного абсолютизма. Порядок, прекращение «воровства», сохранение привилегий служилого сословия, нетерпимость к иноверцам, православие и самодержавие, борьба против бояр и «воров», укрепление крепостного права – таковы были принципы и цели движения, начавшегося в 1611 году и окончательно возобладавшего и победившего спустя два года благодаря разобщённости и слабости его многочисленных противников.
Инициатором этого движения выступил патриарх Гермоген, писавший из своего кремлёвского заточения многочисленные воззвания, в которых он справедливо утверждал, что поляки не отпускают королевича Владислава в Москву и, пока он не крестится в православие, то он и русским не государь. Русские города начали переписываться между собой «о совете и единении против поляков» – не против Владислава, легитимного, популярного на Руси и единодушно признанного всеми царя, а против его отца Сигизмунда, нарушающего договор. Восточные (поволжские) города Московии обсуждали во взаимных переговорах и пересылках – что предпринять для борьбы с грабежами и для сохранения своих порядков, как бороться с казаками и поляками. Главным врагом всё же считались не «литовские люди», но свои «воры»: казаки и бояре. Призывы Гермогена постоять за самодержавие и православную веру, дать отпор казакам, тушинцам и полякам, были энергично поддержаны политическим и военным лидером русского дворянства Прокопием Ляпуновым, который начал организацию Первого Земского Ополчения, двинувшегося в начале весны 1611 года к Москве под лозунгом немедленного водворения в Москве Владислава и прекращения польских злоупотреблений договором с московским народом.
Состав, лидеры и цели Первого Земского Ополчения были весьма пёстрыми; общим у них было лишь желание прекратить бесчинства поляков и защитить православие. Однако по политическим и социальным требованиям различные силы и вожди Первого Ополчения были, скорее, противниками, чем союзниками. Помимо дворянских отрядов Прокопия Ляпунова, в стотысячном ополчении приняли участие «тушинские» казаки князя Дмитрия Трубецкого и атамана Ивана Заруцкого.
Притеснения со стороны польского гарнизона (поборы, насилия) спровоцировали 19 марта 1611 года преждевременное и кровопролитное восстание в Москве. Москвичи набросились на «литовских людей» и немецких ландскнехтов, которые вели себя, скорее, как захватчики, чем как союзники. Поляки заперлись в крепостях Кремля и Китай-Города, а Москву подожгли – она вся сгорела дотла. Уцелевшие жители были вынуждены бежать из сгоревшего города. В Кремле в осаде оказались московские бояре (Мстиславский, Салтыков, Романовы) и поляки во главе с полковником А. Гонсевским.
Тем временем к Москве подошло дворянско-казацкое войско Первого Земского Ополчения. Оно захватило подмосковный Новодевичий монастырь и Белый Город Москвы, блокировав Кремль, однако взять его штурмом не сумело: все атаки были мужественно отражены поляками. Сигизмунд III, застрявший с войском под Смоленском, не мог оказать Москве существенной помощи. Однако между участниками и вождями земского ополчения немедленно возникли разногласия, вызванные как борьбой за лидерство, так и противоположными социальными и политическими целями.
С.Ф. Платонов точно характеризовал Первое Ополчение: «Это ополчение по справедливости можно назвать политическим союзом социальных врагов: в нём соединилась земщина с казачеством». (Земщиной он именует служилых дворян). Дворяне (во главе с Ляпуновым) хотели установления твёрдой власти в стране, укрепления крепостного права и прекращения побегов холопов, а также пресечения новых раздач земель и имений новым дворянам-«тушинцам» – вчерашним холопам и крестьянам. Казаки (большей частью болотниковцы и «тушинцы») хотели упразднения крепостного права, устройства страны на казацких принципах самоуправления, веча и «круга» (общего собрания). (Впрочем, среди них было немало и «безыдейных» разбойников и авантюристов). Понятно, что подобный союз против поляков и литовцев в защиту православия не мог быть прочным и продолжительным. Между тремя лидерами ополчения разгорелась «рознь великая».
Тем не менее, авторитет земского ополчения в стране был огромен. При нём возникло правительство, приказы и постоянно действующий Земский Собор (в который присылались делегаты с наказами от различных мест и сословий). Эти органы собирали подати, издавали указы (оговаривая, что они носят временный характер – до установления в стране законной постоянной власти), раздавали чины и имения, вершили суд. По словам С.Ф. Платонова: «воеводы, управлявшие землёй и ратью, не были бесконтрольны и зависели в своей деятельности от общего Совета рати». Войско (регулярно собиравшееся «на круг») и Земский Собор с Думой при нём считали себя выразителями воли «всей земли». При ополчении действовали приказы: Разрядный, Поместный (занимавшийся раздачей поместий), Большой Приход (ведавший казной), Разбойный и Земский (занимавшиеся судебными вопросами). Был наведён некоторый порядок в раздаче поместий и дозволено казакам подучать поместья с крепостными, входя в состав служилых людей (единственная существенная уступка казакам – участникам Ополчения). Местнические отношения в ополчении временно отменялись (чем наносился удар по старомосковскому боярству и возвышалось новое, «тушинское» боярство).
Важнейшим документом не только Первого Ополчения, но и всей эпохи Смуты, без сомнения, является «приговор» Земского Собора и «всея земли» от 30 июня 1611 года, – один из первых развёрнутых конституционных актов в русской истории, в котором причудливо отразились и переплелись как тенденции к самоуправлению «земства» (общества – прежде всего привилегированных его сословий), так и реставрационно-охранительные тенденции.
На соборе явно доминировали служилые люди (дворяне), и «приговор всея земли» в целом выражал их сословные интересы. В «приговоре» определялись границы власти трёх воевод (Трубецкого, Ляпунова и Заруцкого): им доверялось управление войском и государством, но без права казнить людей без суда. По замечанию С.Ф. Платонова: «Таким образом, высшая власть, по приговору, принадлежит «всей земле», иначе говоря, войсковому совету, который, по представлению войска, олицетворяет собой «всю землю»; воеводы же – только исполнительные органы земли. Их земля может сменить когда найдёт это нужным». В Земском соборе, принявшем «приговор всея земли» 30 июня 1611 года, участвовали представители дворян, служилых людей и казачества, однако, ощущается явное доминирование именно дворянства во главе с Прокопием Ляпуновым. Если раньше воеводы ополчения призывали беглых людей под свои знамёна, объявляя их вольными казаками, то в «приговоре» объявлено, что беглые крестьяне и холопы, считавшиеся доселе казаками, должны быть возвращены их господам и обращены в их прежнее крепостное состояние. Существенно ограничивалось и число поместий, пожалованных некогда своим приверженцам «болотниковцами» и «тушинцами», запрещалось дальнейшее перераспределение дворянских земель.
Естественно, подобное развитие событий категорически не устраивало казаков – участников ополчения. Высокомерие, свирепая жестокость, явное стремление к единоначалию Прокопия Ляпунова, его попытки вновь закабалить холопов и казаков, почувствовавших вкус воли, стремление круто пресечь казацкое «своеволие», грабежи и «воровство», отобрать чины и имения, полученные «тушинцами» от их самозванца, привели к его гибели. Казаки вызвали Прокопия на свой «круг» и (в августе 1611 года) обвинили в различных злодеяниях и зарубили. После этого дворяне стали поспешно покидать Первое Ополчение, а «державно» настроенные церковные иерархи и городская верхушка призвали к беспощадной борьбе с «ворами».
Тем не менее Ополчение, поредев, не рассыпалось: казаки во главе с Трубецким и Заруцким оставались под Москвой, польский гарнизон и бояре в Кремле страшно голодали, а помощь к ним не могла пробиться. В апреле 1611 года Великое посольство (во главе с тушинским патриархом Филаретом), отказавшееся признать московским государем Сигизмунда вместо Владислава, было арестовано королём Речи Посполитой, а послы, как пленники и изменники, отправлены в Польшу. 3 июня 1611 года поляки наконец взяли героически оборонявшийся Смоленск (население которого за полтора года осады сократилось с 80 тысяч до 8 тысяч человек), а шведы в июле 1611 года вступили в Новгород, который окончательно объявил о своём освобождении от московского ига и отделении от Москвы и желании принять у себя в цари шведского принца. Псковом завладел Третий Лжедмитрий (некий Исидор).
Король Сигизмунд III в октябре 1611 года устроил триумфальный въезд в Варшаву (по образцу римского) в сопровождении пленного Василия Шуйского, отмечая блестящую победу над поверженной Московией. А в это время оголодавший польский гарнизон в Кремле из последних сил героически отбивался от осаждавших его (и также голодающих) казаков. Попытка 6 октября 1611 года двухтысячного отряда литовского гетмана Я.К. Ходкевича пробиться в Кремль на помощь осаждённым с обозом продовольствия провалилась, будучи отбита ополченцами Ивана Заруцкого. Стало понятно, что надежда на обретение Московией законного и приемлемого для всех царя в лице Владислава окончательно не удалась. Теперь возможными претендентами на московский престол оставались: Сигизмунд III, Лжедмитрий III (в Пскове), шведский принц Карл-Филипп (поддерживаемый новгородцами) и годовалый сын Лжедмитрия II и Марины Мнишек («ворёнок» Иван), за которым стоял могущественный донской атаман Иван Заруцкий, ставший возлюбленным гордой и честолюбивой Марины.
В этой ситуации под лозунгом восстановления старого порядка начинает формироваться Второе Земское Ополчение, ещё более державно-охранительное, чем Первое, уже чисто дворянское по своему составу, резко враждебное Первому (и примерно в десять раз уступающее первому по своей численности и влиянию). Инициатором нового ополчения вновь выступил патриарх Гермоген (вскоре он умрёт в Кремле от голода), а также энергичный архимандрит Троицкого монастыря Дионисий. Их призыв услышали богатые купцы верхневолжских городов. Душой нового движения стал нижегородский купец, мясник, земский староста Кузьма Минич Минин-Сухорук – энергичный, решительный, предприимчивый человек, прекрасный оратор, организатор и финансист. Осенью 1611 года он убедил на вече нижегородцев пожертвовать «пятую деньгу» (20 процентов) их доходов на «спонсирование» служилых людей (наняв пришедших из Смоленска дворян). Города вновь давали средства, дворяне – воинов, церковь – идейное освящение.
Идея Второго Ополчения была проста: борьба с казаками, боярами и поляками, изгнание иноверцев, восстановление сильной власти, прекращение Смуты, избрание нового законного царя, сохранение и усиление крепостного права, борьба с «воровством» (то есть побегами крепостных от своих хозяев). Если казначеем и гражданским руководителем ополчения был избран Минин, то в воеводы пригласили известного полководца – старого служаку и участника Первого Ополчения – князя Дмитрия Михайловича Пожарского. Главными врагами ополчения были объявлены бояре (с их стремлением к ограничению самодержавия и политическим свободам в духе Речи Посполитой) и казаки (с их революционными социальными требованиями). Возвращение ко временам законных монархов – Ивана IV и Фёдора, когда служилое дворянство было главной опорой власти и боролось против «знати» и «черни», восстановление «порядка» (то есть денежных пожалований, поместий, системы сыска беглых холопов, закрытости дворянского сословия от новых «выскочек» и полной духовкой монополии православной церкви) – таковы были реставрационно-реакционные лозунги движения.
Однако оставались существенными проблемами кандидатура будущего царя (ибо надежда на воцарение Владислава к осени 1611 года исчезла) и взаимоотношения с Первым Ополчением, всё ещё многочисленным, влиятельным и продолжавшим контролировать значительную часть Руси. Второе ополчение последовательно ориентировалось на шведского принца Карла-Филиппа, как будущего законного и «природного» государя Москвы – к нему было отправлено соответствующее посольство. В целом, оценивая Второе Земское Ополчение (немногочисленное, но идейно и социально монолитное), В.Б. Кобрин замечает: «Возникшие на фоне… общей усталости силы порядка оказались довольно консервативными… Общественному настроению отвечало воспроизведение тех порядков, которые существовали до Смуты. Недаром Второе Ополчение, возобновив чеканку монеты, выбивало на ней имя давно умершего царя Фёдора – последнего из царей, чья легитимность была вне подозрений для всех».
Осенью 1611 – весной 1612 года Второе Ополчение формировалось в Нижнем Новгороде, собирало деньги и ратных людей (всего около десяти тысяч человек, в то время как в Первом было до ста тысяч). В это время оно признавало верховную власть Первого Ополчения, его Земского Собора и приказов. Однако ситуация резко изменилась, когда 2 марта 1612 года казаки Первого Ополчения присягнули Лжедмитрию III (вера в народного «царя Дмитрия» была ещё сильна).
Эта присяга вызвала и раскол среди участников Первого Ополчения (Иван Заруцкий бежал с тремя тысячами казаков в Коломну, к Марине Мнишек и её сыну, а Дмитрий Трубецкой организовал «разоблачение» нового самозванца, который вскоре его усилиями был низложен и казнён), и отказ Второго Ополчения повиноваться Первому. Начинаются военные столкновения между отрядами и приверженцами двух армий.
Существенно всё ещё уступая в численности, Второе Ополчение было лучше снаряжено и более монолитно и политически однородно. В марте 1612 года оно захватывает Ярославль (изгоняя оттуда казацкие отряды), где также был организован свой небольшой Земский Собор (на который прибыли представители с наказами от различных городов и сословий Московии), чеканка монет, приказы. В это время происходят ожесточённые столкновения между отрядами Первого и Второго Ополчений за контроль над Поволжьем. Вожди Второго Ополчения последовательно сохраняли верность шведскому королевичу Карлу-Филиппу, не признавая псковского самозванца (в котором видели ставленника народных масс) и уничтожая «воровские» отряды казаков. Они не спешили вступить в борьбу с поляками (переложив это дело на Первое Ополчение), видя свою главную миссию в борьбе с народными низами и в поддержке шведского принца. «И мы того приговору держимся» (то есть приговора об избрании Карла-Филиппа русским царём) писали вожди Второго Ополчения в июле 1612 года в послании в Новгород. Главным своим врагом Минин и Пожарский, по-прежнему, считали не «литовских людей», а «воров» (то есть восставшее против самодержавия и крепостничества население Московского государства).
Узнав о приближении к Москве литовского гетмана Ходкевича с войском и обозом, Пожарский в августе 1612 года наконец повёл свою небольшую рать к осаждённой столице. Под Москвой наступило временное (и очень условное) примирение Первого и Второго Ополчений, хотя Пожарский категорически отказался от соединения ратей и совместных действий с Трубецким, а голодные казаки с понятной ненавистью смотрели на сытых и хорошо экипированных дворян Пожарского.
В битве 22–24 августа небольшой отряд Ходкевича, подошедший к Москве, был отброшен от неё вновь. Как отмечает современный историк В. Волков: «Решающую роль в битве сыграл неожиданный для поляков, надеявшихся на противостояние двух земских ополчений, удар «нагих и гладных» казаков Трубецкого, отбросивших наёмные отряды Ходкевича от стен Кремля и Китай-Города». В октябре 1612 года Первое и Второе Ополчение, наконец, примирились. Воссоздавался общий Земский Собор, приказная система, коалиционное дворянское правительство во главе с князьями Трубецким и Пожарским. Неудача второй подряд попытки прорыва Ходкевича предопределила падение Кремля. 22 октября казаки Трубецкого штурмом взяли Китай-город, захватив в плен сидевших в нём в осаде с поляками бояр: князя Фёдора Мстиславского, юного Михаила Романова с матерью и других. 26 октября (5 ноября по новому стилю – в честь этого события 4 ноября теперь отмечается День Народного Единства) капитулировал, дойдя до крайней степени истощения, польский гарнизон в Кремле.
Отныне «партия порядка» была консолидирована и могла теперь переходить к избранию нового царя.
5.2.6 Избрание на трон Михаила Романова. Окончание и итоги Смуты (1613–1618)
По констатации историка В. Волкова: «Во внешней политике новое земское временное правительство продолжало ориентироваться на Швецию, связывая с кандидатурой шведского принца решение династического вопроса». Руководителя ополчения звали шведского юного принца Карла-Филиппа (младшего брата нового короля Густава-Адольфа) в Москву, чтобы поскорее избрать его государем на Земском Соборе. Ведь, по замечанию В. Волкова, «с 1584 г. все русские цари (за исключением первого из самозванцев – Лжедмитрия I), в том числе и сын Ивана Грозного Фёдор Иванович… избирались на московский престол не иначе как Земским собором – волей «всей земли»». Князья Пожарский и Трубецкой были убеждены в том, что избрание шведского принца даст Москве опору и защиту в лице могучей Швеции в борьбе против Польско-Литовского государства (заклятого врага шведов), возможно, вернёт Москве отделившийся Новгород и даст стране бесспорно легитимного государя, тогда как избрание царём кого-то из московских бояр приведёт лишь, к продолжению внутренней Смуты (опыт Годуновых и Шуйских об этом ярко свидетельствовал).
В декабре 1612 года Сигизмунд III атаковал Москву со своей небольшой армией, но был отбит и отброшен к Волоколамску. В это время среди участников земских ополчений вновь закипела борьба («мятеж велик»). Доминирующее значение вновь обретали «тушинцы» и казачество, по словам В. Волкова – «наиболее радикальная сила русского общества того времени». Всех волновало то, чтобы новый государь не начал репрессии против тех, кто выдвинулся и получил пожалования в прежние правления, а оставил всё как есть.
В начале 1613 года в Москве наконец собрался избирательный Земский Собор, беспрецедентно широкий и представительный по своему социальному составу и числу участников – самый представительный из всех Земских соборов за сто лет их существования. В его работе приняли участие представители белого и чёрного духовенства, московского и городового дворянства, казаков, посадских людей и черносошных крестьян. 800 делегатов представляли 58 городов Московии (хотя избирательную грамоту в итоге подписали лишь 238 человек). Не были представлены лишь холопы и помещичьи крестьяне.
6 января 1613 года Собор торжественно открылся. «И много волнения бысть», – лаконично писал летописец об ожесточённой борьбе лидеров и группировок. На соборе рассматривались более дюжины претендентов на московский престол: польский королевич Владислав, шведский принц Карл-Филипп, Иван Дмитриевич («ворёнок» – сын Марины Мнишек и Лжедмитрия II), бояре Фёдор Мстиславский, Иван Воротынский, Фёдор Шереметев, Дмитрий Трубецкой, Дмитрий Пожарский, Иван Голицын, Михаил Романов и другие. Общие заседания Собора проходили в Успенском соборе Кремля, а отдельные заседания проводились по сословиям (духовенство, боярство, служилые люди, посадские люди и крестьяне).
Ставки были велики и, как и на всяких выборах, в ход пошли подкуп, интриги, насилие, компромат, давление. Летописец писал о Соборе 1613 года: «Многое было волнение всяким людям, кийждо бо хотяше по своей мысли деяти… Многие же от вельмож, желающи царём быти, подкупахуся многим и дающи и обещающи многие дары». Огромные деньги уходили на «предвыборные» пиры и взятки делегатам.
Мощную силу на Соборе представляло собой казачество. Противники казаков и «тушинцев» во главе с Пожарским упорно и бескомпромиссно поддерживали кандидатуру шведского принца Карла-Филиппа. Однако московские люди и казаки категорически требовали избрать царем одного из русских князей или бояр, не желая иноземца. Под их нажимом и угрозами Собор приял следующее постановление, резко суживающее круг возможных претендентов: «Литовского и свийского (шведского – П.Р.) короля и их детей, за их многие неправды, и иных никоторых земель людей на московское государство не обирать и Маринки с сыном не хотеть». В глазах населения и церкви иноземцы были виновны во всех бедствиях и разорении страны.
Теперь как компромиссную фигуру предлагали и поддерживали юного Михаила Фёдоровича Романова-Юрьева – представителя клана, тесно связанного с опричниной, прежней династией, ставшего жертвой режима Годунова, неразрывно и тесно связавшего свою судьбу с обоими самозванцами, «тушинцами» и с Шуйскими. Двадцать лет Романовы-Юрьевы упорно боролись за власть: с Годуновыми и с Шуйскими, опиралась на помощь самозванцев, церкви, казаков и поляков, и в итоге победили в «гонке за лидером».
Почему именно Михаил Романов? Шестнадцатилетний боярин не обладал никакими особыми добродетелями: был юн, болезнен, слабохарактерен, любил в жизни лишь охоту на медведей и лосей. Но, как ни странно, именно вопиющая заурядность и ничтожность этой личности (а значит, и подконтрольность, предсказуемость) делали его удобным и желанным кандидатом. Боярин Шереметев писал в Польшу князю Голицыну, ещё одному вероятному кандидату в государи: «Миша Романов молод, разумом ещё не дошёл и нам будет поваден».
Были у него и иные достоинства: родственная связь со старой династией (его отец Фёдор, насильно постриженный Годуновым в монахи, был двоюродным братом царя Фёдора Ивановича, а сам Михаил приходился внучатым племянником жене Ивана Грозного царице Анастасии), наличие отца-патриарха (правда, Филарет в это время находился в польском плену). Романовы-Юрьевы – родственники первой жены Ивана Грозного, противники Годунова (подвергнутые им опале), хозяева и вероятные вдохновители Юрия Отрепьева, были вознесены Самозванцами: первый Лжедмитрий сделал Фёдора Никитича Романова-Юрьева (монаха Филарета) – митрополитом Ростова, а второй Лжедмитрий в Тушино – поставил патриархом. Олицетворяя старину и легитимность. Романовы были «своими» для всех: опричников и жертв опричнины, Шуйских и их противников, для поляков и «тушинцев», бояр и казаков, дворян и духовенства. Романовы были связаны с опричным войском и с жертвами опричнины (о главе клана Никите Романове существовал безосновательный, но устойчивый миф, как о «печальнике» за гонимых перед Иваном Грозным), и с тушинцами, и с Семибоярщиной, сидели в Кремле вместе с поляками (а значит, возвращаясь к «старине», одновременно гарантировали безопасность и неприкосновенность лиц, вознесённых Смутой, и их состояний).
Михаил как царь устраивал всех… ну, или почти всех, будучи и по вере, и по происхождению, и по личным качествам вполне предсказуемым правителем. Предсказуемо было и то, что за него сначала правила мать – инокиня Марфа, а затем, с 1619 года, вернувшись из литовского плена, правил властный отец – патриарх и соправитель Филарет. (В этом совместном правлении Русью отцом и сыном древняя византийская утопия о «симфонии» духовной и светской власти в первый и последний раз нашла своё подтверждение!) Изворотливость, всеядность, знатность, беспринципность, неукротимая воля к власти вознесли династию Романовых-Юрьевых на московский трон, которым они завладели на долгие триста лет. За Михаила выступали и «тушинцы», и поборники Семибоярщины, и приверженцы клана Шуйских, и бояре, и казаки, и церковь, и служилые люди, жаждущие успокоения страны. По словам В.Б. Кобрина: «Недаром голос, поданный за Михаила Фёдоровича казачьим атаманом, был последним решающим голосом в пользу нового царя. Итак, Романовы устроили всех. Таково свойство посредственности».
Михаила Романова поддержало большинство казаков, часть представителей городов, лидеры духовенства и бояре Голицыны, Черкасские, Салтыковы («новые бояре», вознесённые наверх Смутой), большинство бывших «тушинцев» и участников Семибоярщины. Против избрания Романова до конца непримиримо выступали князья Дмитрий Пожарский, Дмитрий Трубецкой (возглавлявшие временное земское правительство), глава Семибоярщины князь Фёдор Мстиславский – самый знатный человек на Руси. В одном из писем выдающегося Шведского военачальника Я.П. Делагарди, находившегося в Новгороде и пристально наблюдавшего за ходом Земского Собора в Москве, говорится, что казаки и «простые люди» «князя Трубецкого и князя Пожарского в их домах осадили и принудили их согласиться на своё избрание великого князя».
На фоне этих драматических событий 21 февраля 1613 года Земский избирательный Собор, уступив энергичному напору снизу, провозгласил царём и великим князем Михаила Фёдоровича Романова-Юрьева, после освобождения Москвы от поляков покинувшего Кремль и проживающего с матерью (инокиней Марфой) в Костромском Ипатьевском монастыре.
По традиции юный царь долго «ломался», «отказывался» от власти, но в итоге, разумеется, всё же «согласился» и в мае приехал в сожжённую и безлюдную столицу. Вступая на трон, новый царь обязался править при помощи Земских Соборов (которые ненадолго стали опорой самодержавной власти), что было обусловлено и самим фактом избрания новой династии, и тотальным крушением централизованной системы управления в Московии, и потребностью царя в «обратной связи» с обществом и в его поддержке. При этом Михаил согласился с ограничением своих прав и привилегий и обязался: не вводить новый законов без согласия Боярской думы и Земского Собора, охранять права православной церкви, а также «ни войны, ни мира с соседями одному и по собственному усмотрению не предпринимать».
Летописец особо отмечает: «и московских бояр, и всяких чинов людей, которые сидели в Москве в осаде с литовскими людьми и которые были в Литве, у Короля и в Тушине, и в Калуге при… лживом Дмитрии и тех государь всех для своего царского венца пожаловал наипаче свыше первого по их достоинству честью и пожитком. И совокупись вся земля русская ему государю служити». Неудивительно, что сидевший в Кремле вместе с поляками царь первым делом отодвинул от власти проложивших ему путь к трону деятелей Первого и Второго Ополчения – своих убеждённых противников и приверженцев Карла-Филиппа (Пожарского, Минина, Трубецкого и др.) и возвысил «тушинцев» и «литовцев». Приход Михаила Романова на трон означал консервативную реакцию, стагнацию, возвращение к прежним порядкам – насколько к ним вообще можно было вернуться в ситуации краха Московского государства (с неизбежным вкраплением «земских» тенденций в управление). По словам В.Б. Кобрина: «Должно быть, после стольких упущенных возможностей консервативная реакция была неизбежна».
Однако (вопреки утверждениям монархически настроенных историков!) с избранием нового царя Смута ещё отнюдь на была окончена. Продолжалась война со Швецией и Речью Посполитой (считавшими себя обманутыми в ожиданиях московского трона). По стране бродили не подконтрольные никому казачьи отряды, в Астрахани укрепилась Марина Мнишек со своим сыном-младенцем и атаманом Заруцким, казна была совершенно пуста, а войско требовало жалованья и занималось мародёрством.
Летом 1614 года Заруцкий с Мариной и её сыном, оставив Астрахань при приближении правительственных войск, бежали на реку Яик и были там схвачены и доставлены в Москву. По воле царя атамана Ивана Заруцкого посадили на кол. Марина Мнишек – жена Лжедмитрия Первого, затем – Второго, затем – Заруцкого, умерла в темнице. Несчастного четырёхлетнего ребёнка – Ивана-«ворёнка» по воле юного государя публично повесили у Серпуховских ворот. В конце 1614 года было подавлено большое восстание казаков во главе с атаманом Иваном Баловнем, его вожди казнены. Раскаты первой гражданской войны в России понемногу затихали.
В 1614 году русская армия была наголову разбита под Бронницами шведами Делагарди и оставила Старую Руссу. В 1614–1615 годах новгородцы и шведы во главе с самим великим королём-воителем, будущим легендарным героем Тридцатилетней войны, Густавом-Адольфом, пытались взять Псков, но безуспешно. 27 февраля 1617 года в Столбове был заключён мир Московии со Швецией. Москве возвращались Новгород, Ладога, Старая Русса и ряд других городов и земель; Швеции же отошли Карелия, Ижорская земля, Копорье, Орешек, Ивангород. Кроме того обнищавшая Московия выплачивала шведам огромную контрибуцию в 20 тысяч серебряных рублей. При этом шведский король признавал Михаила Романова-Юрьева русским царём.
Куда сложнее дело обстояло с Речью Посполитой, которая резонно рассматривала договор 1610 года как обоснование легитимности притязаний королевича Владислава на московский престол, удерживала в плену царского отца (всемогущего патриарха Филарета) и не считала Михаила Романова царём. Правда, у короля, как обычно, не было средств и войск для ведения полномасштабной войны. В 1617–1618 году королевич Владислав (получив поддержу и финансовую помощь от сейма) вместе с литовским гетманом Ходкевичем и запорожским гетманом Сагайдачным-Канашевичем, подступил к Москве. В Московии были введены чрезвычайные военные налоги: «пятая деньга» на войну – с согласия Земского Собора. Войско Владислава было отбито, после чего в декабре 1618 года под Троицким монастырём в селе Деулино было заключено перемирие на 14,5 лет между Московией и Речью Посполитой.
По Деулинскому перемирию к Речи Посполитой вновь отошли Смоленск, Чернигов, Новгород-Северский и многие другие города и земли. Королевич Владислав продолжал не признавать Михаила царём и считал себя единственным законным московским государем. Произошёл обмен московскими и литовскими пленными. Захваченные в Кремле в 1612 году и не перебитые (как большинство их товарищей) поляки, литовцы и немцы возвращались на родину, а в Москву в 1619 году из плена вернулся властолюбивый глава клана Романовых-Юрьевых, отец Михаила, патриарх Филарет, немедленно принявший бразды фактического правления из рук своей жены, инокини Марфы.
С 1613 по 1622 года Земский Собор заседал в Москве непрерывно, решая все главные вопросы. (А всего Земские Соборы созывались более десяти раз за время царствования Михаила Фёдоровича). В этом выражался компромиссный и консервативный курс нового царствования – на восстановление «старины» с оглядкой на «земство». В состав Земского Собора входили члены Боярской Думы, высшего духовенства (Освященного Собора), выборные представители от дворян, казаков и купцов. Не имея ни людей, ни денег, ни авторитета в обществе, правительство черпало всё это в санкции Земского Собора.
Благодаря Смуте, XVII век стал веком расцвета (и заката) Земских Соборов на Руси. Выдающийся историк и политический деятель начала XX века П.Н. Милюков констатирует: «Собор превратился за это время из учреждения, созывавшегося в исключительных случаях для подачи совещательного голоса по тем только вопросам, с которыми обращалась к нему власть, – в постоянное учреждение, заседавшее непрерывно с постоянным составом депутатов, переменявшихся по трёхлетиям, с широким кругом дел не только законодательного и учредительного, но и чисто распорядительного характера. Это учреждение непосредственно от своего имени сносилось с областной администрацией».
Однако (и это в высшей степени важно и показательно!), замечает П.Н. Милюков: «Ни вкуса, ни потребности во власти не развили в служилом сословии эти несколько лет постоянных мытарств по ополчениям и соборам».
Три века Монгольской и Московской Руси создали патерналистское общество, становым хребтом которого была идея «службы» всех сословий государству и получения от него взамен милостей и пожалований (но отнюдь не соучастия во власти и не контроля общества над властью). Эта идея сумела пережить и Смутное время. Дворяне, выступившие под флагом реакции, хотели не свобод, а привилегий и пожалований, не контроля над высшей властью, а лишь «милостей» от неё. Их патерналистское мышление толкало их не к ограничению и противостоянию самодержавной власти, а к помощи в её укреплений против бояр я «черни» – взамен на закрепощение крестьян, земельные раздачи и «восстановление порядка». События 1618 года можно считать окончанием Смутного времени, метко и точно названного В.Б. Кобриным «временем упущенных возможностей».
Каковы же были итоги Смуты? Гражданская война, религиозная война, социальный взрыв, столкновение Реформации и Контрреформации (поляков и шведов, выясняющих отношения между собой на землях Московии), подъём национального и сословного самосознания, иностранные вторжения, регионально-сепаратистские движения, крушение нескольких династий, взлёт роли городов, духовенства, казачества, появление конституционных проектов, создание отрядов самообороны при городах, возрождение веча, расцвет самозванчества, множество возможностей и опасностей, формулирование и распространение политических программ, появление и скорая гибель ярких личностей, авантюристов, бунтарей, проповедников и полководцев – всё это осталось позади, сменившись унылой, но неизбежной реставрацией, реакцией, стагнацией, изоляционизмом, восстановлением самодержавно-крепостнических порядков и их последующим неуклонным укреплением. Надорвавшееся при Иване IV и рухнувшее в Смуту деспотическое государство, вновь воскресло и усиливалось, подобно Фениксу, возрождающемуся из пепла.
«Геополитическими» и национально-религиозно-культурными последствиями Смуты являлось временное ослабление Московии, максимальный (но совсем недолговечный) успех Речи Посполитой в многовековой борьбе за Киевское наследство, последующая полувековая война между этими братскими народами и странами, взлёт ксенофобских, националистических и религиозно-мессианских настроений в Московии, её последующее торжество в борьбе с неудобным западным соседом. И – одновременно, усиливающаяся традиционная (восходящая ко временам Ивана IV) ориентация Москвы на северную, протестантскую Европу (Швецию, Англию, Голландию), помощь ей в Реформации (и Тридцатилетней войне – «мировой войне» XVII века) против Контрреформации, массовый «наплыв» в Московию протестантских наёмников, лекарей, мастеров (в 1620 году в Москве уже существовали четыре протестантских церкви и жили тысячи иноземцев из протестантских северных стран). В массовом сознании московитов надолго осталась острая и лютая ненависть ко всем «иноверцам», особенно католикам и полякам, яростное стремление к национально-мессианскому самосознанию и неприятие любых веяний с Запада, (В то время как немногие русские «западники» и «либералы» XVII века были, как правило, полонофилами.)
Социально-экономическими последствиями Смуты стали разорение хозяйства страны, опустевшая казна, финансовая катастрофа, полное обезлюдение земель (особенно в южных, западных и центральных районах страны). Уцелевшие остатки населения бежали от государства за Волгу и дальше – в Сибирь, дав мощный толчок колонизации этих далёких земель. Истощение земли, демографическая катастрофа, чудовищная нехватка рабочих рук диктовали правительству привычную для Московии логику чрезвычайных мер. С одной стороны, разгром низовых народных движений, отчаянно противостоящих закрепощению, а с другой стороны, запустение страны и необходимость правительства опираться на служилых людей, сделали массированное наступление крепостного права неизбежным, породив, в свою очередь, как прямое наследие Смуты, весь донельзя кровавый и «бунташный» XVII век. Воцарившись в Москве, Михаил Романов-Юрьев восстановил урочные годы (пять лет) для сыска беглых крепостных. Правительственные войска начали отлов беглых и уничтожение отрядов казаков и «воров».
В Смуте столкнулись две могучие исторические тенденции социального развития Руси: идущая со времён монгольского ига тенденция к закрепощению всех слоёв населения и безудержному самодержавию, и – «земская» и казацкая тенденция к раскрепощению, самоорганизации общества, торжеству вечевых начал прямой демократии, выживанию общества помимо и вопреки государству. Социально-экономическая ситуация после Смуты, реакционно-консервативная программа Романовых и разгром движений народного сопротивления, сделали окончательное и поголовное закрепощение неизбежным и бесповоротным.
Компромиссными, неясными, противоречивыми и неопределёнными были политические итоги Смутного времени. Государство первых Романовых, лишённое привычных инструментов: бюрократического аппарата, отлаженной финансовой и военной системы, черпающее все необходимые ресурсы и собственную легитимность из общества (то есть его правящих сословий), первое время не могло не опираться поневоле на «земские» тенденции, (встраивая их в самодержавное государство): созывая Земские Соборы и апеллируя через них к части общества, представленной на соборах. За неимением иного, воссоздавалось отчасти местное самоуправление и сословное представительство на общегосударственном уровне.
Но разобщённость общества, всеобщая привычка к покорности и патерналистские настроения сословий (мечтавших о «подачках» сверху для себя) были слишком велики, чтобы использовать благоприятную ситуацию для ограничения абсолютизма, укрепления политических свобод и институтов сословного представительства. Стремительно возрождающаяся после Смуты московская бюрократия и абсолютистская власть вскоре перестали нуждаться в Земских Соборах и вновь подчинили общество своему гнёту. Доминирование самодержавия, опирающегося на служилое дворянство, приказную бюрократию и официальную, казённую церковь (нетерпимую к любому иноверию и инакомыслию), консерватизм, национализм, культурно-политическая стагнация и тотальное закрепощение – таков окончательный итог Смутного времени. Оглядка на мнение «земли», опыт вечевого и казацкого самоуправления вскоре были забыты и отброшены государством.
Но опыт «бунтов», самозванчества, народных ополчений, казачьей вольницы и социального протеста прочно закрепился в коллективной памяти общества в качестве веского последнего аргумента против государственного произвола. Не были полностью забыты и опыт Земских Соборов, избиравших царей, и «крестное целование» государями на верность населению, и другие конституционные и договорные идеи, которыми так богато было Смутное время. Если Иван VI некогда угрозами и шантажом «выговорил» себе у «всей земли» право самовластно казнить любого без суда, в Смуту «земля» попыталась отчасти вернуть себе право суда и совета, право подданных не подвергаться репрессиям и опалам без вины.
Утвердившиеся вновь и доминирующие самодержавно-крепостнические элементы общественного бытия причудливо переплетались с земскими тенденциями, а растущий гнёт государства сталкивался в XVII веке с мощными народными бунтами. Подобным образом антикатолические и антипольские ксенофобско-националистические настроения и компенсаторное чувство «богоизбранности» «третьего Рима» причудливо сочетались с усиливающейся (хотя и неосознанной) реальной отсталостью Московии и её зависимостью от протестантских стран Европы и растущей потребностью в модернизации. Впрочем, и само Смутное время знало немало причудливых и кратковременных альянсов и коалиций, когда бояре обращались за помощью к «литовским людям» или к шведам, а дворяне соединялись в одной армии с казаками и своими же беглыми холопами.
В ходе Смутного времени были поставлены во весь рост кардинальные вопросы всей общественной жизни: об организации власти (с решениями в спектре: от казацкой вольницы до дикого деспотического самодержавия), о крепостном праве, о внешнеполитической ориентации Московии и её месте в мире, о самом существовании Московской Руси и православной веры… Ответы, данные на них, в конце концов, не отличались ни новизной, на прогрессивностью. Восстановить старые порядки времён Ивана Грозного, отгородиться от всего мира непроходимой стеной – таков был печальный итог Смуты.
В.Б. Кобрин горько констатирует: «Издержки успокоения были велики. Наступила стабильная, но чисто традиционная жизнь. Многим из тех, кого взбаламутил вихрь бурных событий, динамизм перемен, частое общение с иностранцами, было душно… Сколько таких разочарованных, спившихся талантов, вынужденных конформистов нудно тянуло служебную лямку и печально вспоминало бурную молодость… Укрепилось крепостное право, окончательно зафиксированное в Уложении 1649 г. Только страшные и жестокие бунты – городские восстания, разинские походы напоминали о той высокой цене, которую платит народ за успокоение». Страна вступила в новый громадный трёхвековой исторический цикл: рухнувшее было в небытие Московское государство, стремительно восстанавливая свою бесчеловечную мощь и деспотизм, двигалось к новому витку наступления на общество в Петербургской Империи и, как следствие, – к новой, ещё более грандиозной, неизбежной Смуте начала XX века.