И, махнув рукою в ее сторону, разжал пальцы.
Женщина взвизгнула, отскочила, стала испуганно отряхиваться.
Оголец длинно, умело выругался, сделал рукой неприличный жест и, беспечно, по-воробьиному запрыгав по перрону, соскочил вниз на рельсы. Навстречу ему из-под товарного состава вылезли трое таких же грязных, оборванных беспризорников; компанией, все вместе, они отправились в сторону поселка за железнодорожными путями.
Известный ученый В. Ф. Лурье в материале «От беспризорничества и хулиганства — к блатной субкультуре», ссылаясь на труд Маро «Беспризорные. Социология. Быт. Практика работы» (1925), отмечает следующие факты:
…Обычный тернистый путь беспризорника — сиротство, потеря отца, отсутствие влияния матери, первое легкое преступление и получение определенной квалификации в тюрьме, ставящее его на рельсы правонарушения, по которым он катится порой по инерции. У беспризорных много песен — картинок реального быта, с подробным описанием всех действующих лиц и мотивов их поступков. Одних на преступление толкала любовь:
Я как коршун по свету метался,
Для тебя все добычу искал,
Воровством, грабежом занимался,
А теперь за решетку попал.
Других — кокаин или опьянение. Часто описывается возможная гибель героя, и чаще всего к этому подводит равнодушие общества. Об этом песня «Пойте вы, клавиши, пойте».
Было время, когда хотел я
Руку помощи вашей сыскать
Hо теперь уж душа очерствела,
И решил я пойти урковать.
«В огромном большинстве песен, даже неожиданно для собиравших их, преобладает минорный тон, глубокая грусть, а иногда и полный пессимизм. В действительности же тон жизни, общая окраска облика беспризорного и правонарушителя далеко не такова. В ней есть и ухарство и задор, своеобразный юмор и иной раз и оптимизм…В художественном творчестве… боль души концентрируется, находит себе выход в горьких упреках людям, „через которых страдаю“ и которым „всем чужой“» (Маро).
…Классическая песня беспризорных, с красивым и глубоким изображением горечи сиротства, от которой веет безысходной тоской и унынием, хотя в ней и нет реальных черт — это песня.
А в саду при долине
Там поет соловей
А я бедный на чужбине
Позабыт от людей
Позабыт и заброшен
С молодых юных лет,
Я остался сиротою
Счастья-доли мне нет…
Еще одна песня, рисующая картину изменений жизни ребенка и выхода его на дорогу, которая привела в тюрьму. Пел ее, как отмечал собиратель, «мальчик лет 13–14, легко возбудимый, легко свирепеет, бросает в собеседника чем попало, часто дерется доской, которая служит изголовьем кровати в ночлежке. Очень болезнен с виду, кокаинист, отчаянный картежник».
Песня поется на мотив «Мой костер в тумане светит…»
Когда мне было лет 12,
Когда скончался мой отец,
Не стал я матери бояться
И стал большой руки подлец.
По квартирам стал я шляться,
И стал водочку любить.
Воровать я научился
И пошел по тюрьмам жить.
В первый срок сидел немного:
Четыре месяца всего.
Когда я вышел на свободу,
Я не боялся ничего…
С «уличной эстрадой» в образе нищих, «цыган с медведями», «слепых музыкантов», старорежимных шарманщиков и беспризорников власти пытались бороться не менее рьяно, чем с «блатными» песнями и цыганщиной в рабочих клубах.
Ноты одной из самых известных песен времен НЭПа.
В середине 20-х журнал «Цирк» даже ввел рубрику «Закоулки эстрады».
«Плывет пелена густого табачного дыма, и в ней плывут смятые, склонившиеся над кружками пенящегося пива лица.
Ночь в пивнушке. Глубокая ночь.
…С улицы в пивнушку входит мальчуган и, пробравшись меж столиками, карабкается на заменяющие эстраду пивные ящики. Здесь он как у себя дома.
В руках ореховая палка, на голове заросли непокорных ржаных, пытающихся закрыть смелый лоб волос и удивленно блестящие глаза. Все существо мальчугана кажется пропитанным задором, будто жизнь для него цепь неожиданных столкновений.
Мальчугана узнали:
— Морковка пришел!
Все вокруг него сразу оживилось. Собутыльники подмигивали друг другу, прищелкивая языком:
— Ну же, ну, Морковка, качай!
Морковка откашлялся и, сохраняя достоинство, подозвал к себе услужливого гитариста.
Когда наступила тишина, он запел:
Когда станут меня драть,
Вспомню милым словом мать
У меня ведь нет отца
Лянца…
И дал сигнал слушателям:
Дрица-а-ца-ца
Неистово хлопая по крышкам столиков, притоптывая ногами, вызванивая бутылками и стаканами, рявкнул внезапно в один голос зал:
Плывет тихо пятый номер
У вагона кто-то помер
Тянут за нос мертвеца
Опять ошеломляющий припев:
Лянца дрица-а-ца-ца
Полетели медяки.
Зал требовал исполнения какой-то „Морковки“. Тронув, как полагается заправским певцам, рукой горло, мальчуган завел густо замешанную на похабных намеках историю о том, как кухарка покупала морковку. Куплеты сопровождались жестикуляцией, губы искажались причмокиваниями.
Пел он больше часа.
Стрелка на засиженном мухами циферблате подползала уже к жирной двойке. Официанты с трудом выпроваживали осевших на ноги посетителей.
Мальчуган скользнул к выходу…»
Пивная эстрада
Согласно статистике, в 1926 году только в Москве насчитывалось 120 пивных, где ежедневно выступали сотни певцов, танцоров, факиров…
«Взрыв» нарпитовских заведений объясняется просто — в 1921 году указом новой власти были закрыты театры-кабаре, где находили приют тысячи эстрадников.
Все эти «Заверни», «Кривой Джимми», «Зеленый попугай», «Коробочка» и «Павлиний хвост» большевики быстренько переформатировали в Теревсат (Театр революционной сатиры) и прочие «полезные» начинания.
Артисты же оказались на улице и были вынуждены менять репертуар в угоду публике.
Передо мной отчет корреспондента музыкального журнала, где рассказывается о походе по городским пивным:
«…Стены одной из них были украшены плакатом: „Большой естрадный дивиртисмент с участием лучших и известных артистов московской государственной эстрады. Сатира, юмор, куплеты, частушки, романсы, лирика. Бутылка — 60 коп., кружка — полтинник“.
И ниже: „Неприличными словами просят не выражаться“.
Но предупреждение не действовало.
Все же выражаются: публика в накуренном зале, авторы-юмористы на эстраде. Последние выражаются безнаказанно. Неоконченные рифмы и пошленькие остроты спорят по своему с матерной руганью, висящей в воздухе пивной».
Двусмысленные куплеты вошли в моду именно в годы пивной эстрады. Конферансье начинал:
Мамочки и дамочки
Едут на курорт,
А с курорта возвращаясь,
Делают а…
Зрители хором заканчивали куплет. Окрыленный успехом, шутник продолжал:
Вам пропел куплеты я,
Вылез вон из кожи,
Аплодируйте, друзья,
Только не по…
«Роже!» — орали поклонники.
Реклама московских кабаре и ресторанов из нэпманской печати.
Старый куплетист Николай Кустинский (отец звезды советского экрана Натальи Кустинской) рассказывал, что, работая в московских пивных, он получал по пять копеек с каждой проданной бутылки пива, причем подсчет производился по количеству пробок, которыми был усеян пол павильона.
Неотъемлемой частью нарпита стали дуэты лапотников, распевавших частушки на злобу дня:
У меня сынок красавец,
Видно, будущий рабкор,
Тремя буквами, мерзавец,
Изукрасил весь забор…
Другим «обязательным» блюдом была «мещанская лирика»:
Друзья, прошу, не откажите
Вы в просьбе милаво мово
Когда умру, то положите
Со мною карточку его…
Советский классик Николай Леонов в романе «Вор» двумя штрихами передает атмосферу такого заведения:
«…На эстрадке полосатый, беспардонный шут отсобачивал куплеты про любовь, пристукивая старорежимными лаковыми штиблетами. Только в заднем, тесноватом отделении, где свету было пожиже, а гость темней с лица и опаснее, отыскался свободный столик. Заварихин расстегнул полушубок у ворота и скричал полового… Хмельные компании перекликались из угла в угол, дразнясь и ссорясь, но ленивая брань не грозила пока ножом. Слоистый дым окутывал перья фальшивой пальмы и несколько дурных картин, развешанных с художественным небрежением. Казалось, что этот ночной пир происходит на дне глубокого безвыходного колодца; свыкнувшись, люди и не заглядывали вверх.
…Поосвоившись, Заварихин перебрался за другой столик, в проходе, чтоб видеть происходившее на эстраде. Полосатого сменил чумазый фокусник, а на смену ему явилась пышная красавица, со значительным вырезом на бархатном, сиреневого колера, платье. Низким, взводистым голосом она запела тягучую каторжную песню, то скрещивая руки на высокой груди, то в искусном отчаянии раскидывая их по сторонам, как бы даря себя двум сразу приземистым гармонистам, сидевшим по сторонам.
В совершенной тишине, медленно приспуская тяжелую шаль с белоснежного, как лакомство, плеча, мановеньями рук умеряя ярость гармонистов, она исполняла свою коронную:
…Я в разгуле закоснела, лучезарная твоя!
Судя по наступившему безмолвию, ее знали и ценили здесь, знаменитую исполнительницу роковых песен, как было сказано в самодельной афишке, Зину Балуеву. В переднем ряду какой-то атлетической внешности поклонник в бекешк