Весь концерт, длившийся более четырех часов, представлял весьма забавный музыкальный винегрет из очень неплохих и мелодичных лирических песен, песен, мягко говоря, эротических и песен просто не совсем приличных, но прямой похабщины я так и не услышал. Все было довольно ловко сбалансировано на той невидимой еле ощутимой грани.
Искусством сочинения эротических песен Александр Лобановский овладел в совершенстве. Он смело брался за разрешение всех существующих сексуальных проблем и проявлял при этом богатое чувство юмора, часто входя в раж настолько, что пел, как говорят музыканты, «мимо нот».
Такие песни, как «Фригидная женщина», «Сексуально-загадочный случай», «Сексуальный штопор», «Половое бессилие», «Когда-то нужно начинать», «Неверная жена», могли бы быть взяты на вооружение любым врачом-сексологом. Были и просто частушки — «Утренний экспромт» или «Ночные страдания». Были песни, где Лобановский поднимался несколько выше желания затронуть «запретную» тему и таким образом развлечь слушателей. Песни «Почему так пьют и курят женщины?», «Кредо современной проститутки» и некоторые другие, несомненно, несли следы попыток разрешить какие-то нравственные проблемы. Мне кажется, из всей серии эротических песен того периода наиболее заслуживали внимания две песни, написанные с большим мастерством. Первая, «Русская шинель», — явно экспериментальная, поскольку в ней была предпринята попытка создания гражданственной песни в эротической теме. Начиналась песня словами:
«Мимо русского села
Русская пехота,
Отступая к Волге, шла,
Численностью рота…»
И далее в ней рассказывалось о переживаниях молоденького солдата, никогда не испытавшего близости с женщиной, но знающего о том, что ему предстоит умереть в этом последнем бою, защищая эту самую деревню. Хозяйка хаты, на крыше которой был установлен пулемет паренька, не зная, жив ли ее муж, ушедший на фронт, поняла его, пожалела… Словом, получилась великолепная песня, написанная с неожиданным для Лобановского чувством такта и меры. Вторая песня, «Из дневника замполита», рассказывала о мучениях советских моряков, по полгода лишенных близости с женщиной и обязанных «блюсти» свою «коммунистическую мораль»…
Были другие интересные песни протеста, не эротические, такие как «Даешь Чаплина», «Сенокос», «Не хочу избираться в местком».
В общем, концерт удался, и я с удовольствием переписал его для своей фонотеки, выбросив только те вещи, где Лобановский уж совсем терял чувство меры.
После я долго не встречал Александра Лобановского, но постоянно слышал его новые записи, радовался его творческим успехам и огорчался неудачам. Самой крупной из всех была та, что он все-таки угодил за решетку.
Случилось это в начале 70-х годов. КГБ долго и терпеливо следил за его «гастрольной» концертной деятельностью, и когда он слишком участил свои поездки в Воркуту, к бывшим зекам, не преминул пришить ему дело о наркотиках и «устроил» его на «бесплатную государственную службу» на срок около шести лет, который он и отсидел в северном Княж-Погосте.
С одной стороны, было его чисто по-человечески жаль, с другой, было интересно, каковы творческие результаты этого его шестилетнего заключения.
Александр не обманул ожиданий. Вернувшись, он привез целый ворох всяческих песен протеста, просто лирических, зековских, уже рожденных настоящим талантом.
Из лагерных и тюремных очень выделялись «Куплеты бравого кувалдера», «Побег из лагеря», «В Княж-Погосте». Из сексуально-эротических обращали на себя внимание «Ночь, проведенная с Бабой-Ягой», «Кто кого изнасиловал», «Ласковый стриптиз». Последняя поражала настолько светлым, просто солнечным освещением мечты о любимой женщине, просто невозможно было поверить, что эта песня написана в глухо закупоренной камере.
Александр Лобановский был женат пять раз. Всех своих бывших жен он «увековечил» в песнях, создав из них целую песенную серию. Если расположить их в хронологическом порядке, то получится «Кредо современной проститутки», «Неверная жена», «Оказалась любимая сволочью», «Проститутка Буреломова». О последней своей жене он еще не написал, но, наверное, напишет.
Статью об Александре Лобановском — единственном профессиональном барде России — хотелось бы закончить строками из его песни «Разговор с режиссером»:
Я режиссеру руку жал
И говорил ему в глаза:
«Мол, все, что ты мне нажужжал,
Я мог бы сам тебе сказать»,
Я столько в жизни ставил пьес,
И стольких злыдней я играл,
Что даже сам товарищ «С»
Меня к себе на службу звал…
Это он так сам рассказал о своем творчестве, даже беглый анализ которого говорит о том, что, пожалуй, «товарищ „С“» его к себе на службу не дождется.
Первый легальный концерт Лобановского в СССР состоялся в 1987 году — цензура еще имелась, но не зверствовала с прежней силой, — а единственный официальный диск увидел свет лишь в 1993-м. Этот проект был записан под аккомпанемент «Братьев Жемчужных» (кого же еще?) и переиздан в 1997 году на лазерном диске. Хотя на Западе в 80-е годы не раз выходили альбомы с его песнями. С начала 90-х годов Александр Лобановский объездил с гастролями многие страны мира — оказалось, что его знают, помнят и любят в США и Австралии, Германии и Англии, Швеции и Финляндии.
В последние годы «Солнечный бард» испытывает проблемы со здоровьем, но ныть и раскисать не в его характере. Александр Николаевич продолжает творить и выступать. По-прежнему много читает, пишет, коллекционирует афоризмы и кулинарные рецепты.
«Я выбираю свободу…»
Первым серьезным звоночком о начале гонений власти на поющих поэтов стало дело Александра Аркадьевича Галича (1918–1977).
А. Галич в Новосибирске.
Этот человек входил в избранный круг культурной элиты СССР — был обеспечен, знаменит, не раз выезжал за границу. Что же заставило его сломать привычный и спокойный жизненный уклад, отказаться от материальных благ и прочих радостей, доступных успешному советскому кинодраматургу? Он сам когда-то ответил на этот вопрос.
«Популярным бардом я не являюсь. Я поэт. Я пишу свои стихи, которые только притворяются песнями, а я только притворяюсь, что их пою. Почему же вдруг человек немолодой, не умея петь, не умея толком аккомпанировать себе на гитаре, все-таки рискнул и стал этим заниматься? Наверно, потому, что всем нам слишком долго врали хорошо поставленными голосами. Пришла пора говорить правду. И если у тебя нет певческого голоса, то, может быть, есть человеческий, гражданский голос. И, может быть, это иногда важнее, чем обладать бельканто…»
С начала 60-х годов зазвучали его первые песни: «Облака», «Мы похоронены где-то под Нарвой», «Красный треугольник». Сначала он исполнял их под фортепиано.
Но однажды его друг, журналист Анатолий Аграновский, сказал: «Саша, твои стихи нужно петь под гитару, так они разойдутся везде».
В 1968 году в новосибирском Академгородке состоялось первое и, как оказалось, последнее легальное выступление Галича на советской сцене.
Вспоминает очевидец событий — писатель Леонид Жуховицкий[41]:
«Галича я прежде не видел, не пришлось. Теперь, увидев, был, пожалуй, разочарован. И хоть выделить его из толпы прилетевших бардов оказалось просто — он был куда старше остальных — я все же переспросил кого-то из сведущих, он ли это? Подтвердили: да, он.
Образу бесстрашного литературного воителя, сложившемуся у меня к тому времени, реальный Галич не соответствовал. Крупный, лысоватый, усы, тяжелое умное лицо. Скорей уж доктор наук или, например, хирург, или умный, но пьющий преподаватель провинциального института. Гитара в чехле, которую он, как и прочие, держал в руках, с ним плохо вязалась: инструмент молодежный, а ему было где-то к пятидесяти.
Похоже, и Александру Аркадьевичу поначалу было не по себе на юном празднестве, он молчал, держался в сторонке и вообще среди румяных и лохматых коллег выглядел старшеклассником, из-за педагогической неувязки сунутым временно в группу приготовишек. Впрочем, в плане творческом так примерно и было. Среди участников фестиваля оказалось несколько человек одаренных и удачливых, впоследствии получивших большую известность — а, скажем, Юра Кукин и тогда уже ее имел. Но Галич-то был не одарен или талантлив, он был великий современный поэт, и все мы вокруг это понимали. Конечно, слово потомков впереди: может, причислят поэта к лику классиков, может, вскорости забудут — их дело. Но суд потомков бессилен отменить вердикт современников. В шестидесятых и семидесятых годах двадцатого века Галич был в России великим бардом…
К счастью, вечером длинного и редкостно насыщенного первого новосибирского дня я увидел другого Галича.
Что это были за песни, говорить не стану — нынче настоящий, не урезанный Галич хорошо известен, а там был именно настоящий, „избранный“ Галич, вся его классика. Помню, лишь одна песня прозвучала бледно: единственная о любви. Что поделаешь — в большинстве своем даже очень крупные поэты не универсальны. У кого некрасовский талант, у кого есенинский…
Мы молчали. И не только потому, что после отточенных песенных слов любые свои прозвучали бы убого. Было невозможно представить себе только что услышанные стихи на официальной советской сцене.
Видимо, Галич тоже почувствовал это и решил нам помочь.
— Смотрите, ребята, — сказал он, — песен много, можно выбрать те, что поспокойнее.
Концерты в Академгородке и в нескольких городских залах шли каждый день. Ажиотаж был фантастический. Помню расписание в одном из залов: первый концерт в полдень, потом в четыре, потом в восемь, потом в полночь. Видимо, нечто похожее было и в других местах. То ли с ужасом, то ли с гордостью рассказывали, к