А ещё, повторимся, изрядная часть членов большевистской элиты «шла в революцию» не ради родной страны, а ради мировой революции, именно это лежало в основе их политики. Например, подписанный в Брест-Литовске мир действительно был грабительским, но большевики искренне верили, что в Германии вот-вот произойдёт революция, сделав эти договорённости ничтожными. Таких деятелей не интересовали ни земельный вопрос, ни ускорение индустриализации, ни вообще судьба России.
Когда Х съезд РКП(б)[46] в марте 1921 года принял резолюцию «О единстве партии», деятели, не согласные с генеральной линией, перешли в подполье. Представьте себе! Съезд партии большинством голосов принимает решение о прекращении фракционной борьбы, обязательное для всех членов партии! — но некоторые не только продолжают фракционную деятельность, но и организуют заговоры. Разумеется, пришлось с ними бороться, и в конце борьбы у власти остались те, кто отбросил догматические иллюзии о мировой революции и организовал индустриальный рывок.
Товарища Сталина можно любить или ненавидеть, это дело личное. Но факт, что Сталин решил стоявшие перед страной задачи. Начав с 1929-го выполнение плана индустриализации, он к 1941 году поднял уровень ВВП не в два раза, а во многие разы — даже и не вспоминая о взлёте образования, науки, здравоохранения. А ведь с 1929 до 1941-й год прошло всего двенадцать лет! Примерно столько же, сколько от начала правления Столыпина до 1917 года, или от начала горбачёвской Перестройки до дефолта 1998 года. А какие разные результаты!
Военный коммунизм, Мировая революция и нацвопрос
Логика действий большевиков в первые годы их власти многим была непонятна тогда, а уж тем более необъяснима теперь. С одной стороны, отношение власти к построению школы и организации науки показывает, что Советское государство с самого начала ставило перед собою цели весьма высокого уровня. С другой, те же власти разрушали традиционную мораль, развернули гонения на церковь. Развивалось движение Пролеткульта, тотально отрицавшего всю прежнюю культуру — и не просто так, а на базе ленинской концепции двух противостоящих культур, буржуазной и пролетарской. Абсолютизировался классовый подход в оценке любых явлений русской истории, а само понятие «русская история» объявлялось реакционно-монархическим.
Однако заметим, очень скоро сама властная верхушка осудила такие идеи. Ленин отверг пролеткультовское движение и предложил новую формулу: «Овладеть всем богатством мировой культуры». Правда, под мировой культурой он имел в виду западные образцы, призывал учиться у Германии, США и Англии — может быть, потому что там жил самый развитой пролетариат, надежда Маркса и Энгельса. Русскую культуру, с её крестьянами и хороводами, он, как и многие «старые большевики», не знал и не любил.
На первый взгляд, одновременно протекавшие поддержка науки — и пролеткульт, разрушение традиционной культуры — и тут же открытие школ и библиотек, кажется хаотичным. Но любая динамическая система, переходя от одного вида стабильности к другому, «тычется» в поисках лучших вариантов в разные стороны. Никто ведь не знает, что нужно делать, нет никаких лекал. Жизнь, через деятельность разных людей и групп, сама предлагает разные варианты, и сама же отбрасывает негодные, оставляя годные!
У большевиков была «путеводная звезда»: вера в неминуемую и скорую мировую революцию. Не учитывая этого, трудно понять суть событий, происходивших в России в первые после Октября годы. Накануне октябрьского восстания Ленин писал, что взятие власти пролетариатом в одной стране должно стать началом войн в других странах. «Только после того, как мы низвергнем, окончательно победим и экспроприируем буржуазию во всем мире, а не только в одной стране, войны станут невозможными»[47].
Принятая через два года, в 1919-м, Вторая Программа РКП(б) прямо указывала: «Началась эра всемирной, пролетарской, коммунистической революции», а ведь программа партии — это директивный для всякого коммуниста документ. Тогда же был создан Коминтерн, как международная коммунистическая партия, и главной его целью было объявлено свержение мировой буржуазии. О гражданских войнах внутри отдельных стран, и о войнах пролетарских государств против капиталистических говорили как о неизбежных и желательных. Даже нашу армию назвали не российской или советской, а Рабоче-Крестьянской Красной Армией, потому что считали её армией всемирного пролетариата. Войну с напавшей на Россию Польшей (Пилсудский грозился взять Москву) полагали эпизодом в революционном походе на Берлин!
Нам хочется быть объективными. Мы не стремимся кого-то очернять, а кого-то обелять. И скажем так: намерение экспорта революции было ничем не ужаснее иностранной интервенции в Россию. Тем более, что реально пролетарские полки так и не отправились в походы по планете, а вот на территорию нашей страны войска Германии и Австро-Венгрии, Турции и Румынии, Чехословакии и Польши, Великобритании и США, Японии и Финляндии реально пришли. А после ухода австро-германских войск в декабре 1918 года в черноморских портах высадились воинские контингенты Франции и Греции, Италии и Сербии.
Белые армии, следуя за иностранной интервенцией, как её второй эшелон, втянули Россию в полномасштабную Гражданскую войну. Если бы не иностранное вмешательство, Гражданской войны, скорее всего, не произошло бы.
Когда война стала фактом, ВЦИК объявил страну военным лагерем. 30 ноября был создан Совет рабочей и крестьянской обороны (в 1920-м преобразован в Совет труда и обороны, СТО). Возглавил его председатель Совнаркома Ленин. СТО руководил военными операциями, ведал вопросами комплектования и снабжения вооружённых сил. Его постановления были обязательны для всех.
Была введена всеобщая трудовая повинность для лиц от 16 до 50 лет, ужесточены требования к соблюдению трудовой дисциплины. Вместо торговли действовало карточное распределение продуктов. Лица, не занятые общественно-полезным трудом, карточек не получали: кормить любителей жить, не работая, было нечем — приходилось содержать воюющую армию. Под определение тунеядцев попала и часть интеллигенции, чей труд в тех условиях мог быть признан не общественно полезным.
Завершение Гражданской войны породило шатания в партии большевиков. Советская власть устояла — но мировой революции не произошло! А ведь Гражданскую войну партийцы считали международным, а не внутрироссийским делом. Вроде бы одержали победу, — говорили сторонники марксистских догм, — но если мировой революции не случилось, то, значит, мы проиграли. Сам Ленин в 1921 году на III конгрессе Коминтерна признавался: «Когда мы начинали … мы думали: или сейчас же, или, по крайней мере, очень быстро наступит революция в остальных странах, капиталистически более развитых, или, в противном случае, мы должны погибнуть».
Та же склонность участников «оперативного управляющего ядра» опираться на догмы сыграла с ними злую шутку и в решении национального вопроса. Веря в благотворность пролетарского интернационализма, верили и в то, что скоро национальные различия исчезнут, границы будут ликвидированы, и воцарит повсюду дружба трудящихся народов. А пока нужно заручиться поддержкой буржуазных соседей, обещая им, и отдавая им, что угодно. Поэтому, подписывая договора с получившими независимость Финляндией, Эстонией, Латвией и Польшей, советская сторона не задавалась вопросом обоснованности границ. Вот почему Латвия и Эстония получили ряд районов с преобладанием русского населения, Польша — западные районы Украины и Белоруссии, а граница с Финляндией пролегла от Петрограда на расстоянии досягаемости дальнобойной артиллерии. Позднее, когда мечты и надежды пошли прахом, из-за этого возникло немало проблем.
Внутри страны был создан наркомат по делам национальностей, Наркомнац. В 1920-м в его составе создали Совет Национальностей, который стал чем-то вроде парламента национальностей. Занимался наркомат всем, что имело совместный интерес для республик: политикой, экономикой, культурой, сельским хозяйством…. Руководил им И. В. Сталин и, может быть, поэтому не удалось некоторым восторженным марксистам внедрить свои странные проекты. А ведь предлагалось вообще отменить упоминание национальностей, и вместо национальных республик поделить страну на одни только экономические районы… После образования в 1922 году СССР, Наркомнац был ликвидирован, а Совет Национальностей преобразовали во вторую палату всесоюзного ВЦИКа. Тогда же началась перемена идеологии с интернационалистской и коммунистической на государственническую, даже державную.
Народный комиссар финансов Г. Сокольников представил на утверждение Политбюро назначение членом коллегии Наркомфина и начальником валютного управления профессора Л. Н. Юровского. Тот не был коммунистом, и в Политбюро его никто не знал. Кто-то из членов Политбюро спросил:
— Надеюсь, он не марксист?
Сокольников поторопился ответить:
— Что вы, что вы, валютное управление, там надо не языком болтать, а уметь дело делать.
Политбюро утвердило Юровского без возражений.
Экономика военного коммунизма
После всех пертурбаций начала ХХ века Россия вкатилась в свою новую историю на пике нестабильности. Общество, экономика, мораль были в ужасающем состоянии. Первые декреты Советской власти давали опору для возврата к новой стабильности, но только лишь опору.
Детального плана преобразований, в том числе экономических и организационных, у большевиков не было. Они, как уже сказано, ждали, что после победы мировой революции пролетариат более развитых стран возьмёт на себя выработку социалистического курса, а российскому останется только поддерживать. Но — не сложилось. Высшая власть — «оперативное ядро», задавалась вопросом: Что делать?
Через неделю после Октябрьского восстания и завоевания власти, ВЦИК и Совет Народных комиссаров (СНК), опираясь на проект В. И. Ленина[48], издали «Положение о рабочем контроле». Рабочие каждого предприятия, действующие через свои выборные учреждения (завкомы, фабкомы и т. п.), с участием представителей от служащих и от технического персонала, получали право контроля над производством, куплей, продажей продуктов и сырых материалов, хранением их, а также над финансовой стороной предприятия. «Органы Рабочего Контроля имеют право контроля всей деловой переписки предприятия, причём за сокрытие корреспонденции владельцы ответственны по суду. Коммерческая тайна отменяется. Владельцы обязаны предъявлять органам Рабочего Контроля все книги и отчеты как за текущий год, так и за прошлые отчетные годы», — говорилось в документе.
Часто предприятия передавали в безвозмездное арендное пользование их бывшим владельцам, и до поры за ними сохранялось право владения акциями и получения дивидендов. В общем, предприятия продолжали работу.
В декабре 1917 года при СНК создали помимо хозяйственных наркоматов (финансов, земледелия, продовольствия) ещё и Высший Совет народного хозяйства (ВСНХ)[49], на который возлагалась выработка общих норм регулирования экономической жизни страны, согласование деятельности центральных и местных учреждений, участие в организации торговли и финансов, строительства, транспорта и главное, промышленности. Это и был «оперативный штаб» экономики того времени.
Остро стояла проблема донесения указаний сверху вниз, и получения отчётов снизу вверх. Выстроить надёжную властную советско-хозяйственную вертикаль ещё только предстояло. А работать аппарату управленцев надо было немедленно. Между тем, в стране уже были две отлаженные «вертикали», идущие с самого верха и до последнего волостного центра: церковь и партия, обе со своими устоявшимися правилами и проверенной временем дисциплиной. Задействовали партию: сверху, через обкомы и крайкомы, и далее к райкомам пошли указания для советских и хозяйственных органов, что им делать. Ответственность за выполнение указаний несли, разумеется, Советы и хозяйственники. Партийные же вожди снизу доверху отчитывались только по партийной линии, но отнюдь не по советской. То есть власть называлась советской, а «руководящей и направляющей силой», не отвечавшей перед Советской властью за своё руководство, до последних дней СССР оставалась партия.
Основной порок такой системы в том, что у партии свои, идеологические задачи. А у тех, кто организует экономику, быт и социальную жизнь на местах, даже у тех, кто снимает кино, пишет книги и музыку — задачи и методы свои. Развитие социума, экономики и культуры постоянно требует корректировки, поиска новых решений, проверки и внедрения новых подходов к делу. Идеология же — особенно когда нет теоретиков, способных её корректировать — остаётся неизменной. Сам «оперативный штаб», долженствующий предлагать новые идеи, превращается в главного консерватора. А если руководят всеми процессами догматики — неизбежно наступит время, когда начнётся торможение, застой, замирание всех процессов.
Разделение общества на две подсистемы — консервативную и оперативную, можно наблюдать в разных социальных системах, на разных структурных уровнях. Например, наука — оперативная подсистема, а производство — консервативная.
В стабильные периоды истории, когда нет необходимости ничего менять, сильна консервативная часть системы. Если ситуация становится нестабильной, системе требуется быстрое приспособление — и усиливается роль оперативной подсистемы.
Она обычно мала по размеру, высокоподвижна и «дешева», и в то же время она должна быть избыточной, содержащей разнообразные и специализированные элементы. В неблагоприятных условиях её элементы быстро появляются и потом исчезают, то есть наблюдается повышенная их оборачиваемость.
А инерционная (консервативная) подсистема, наоборот, велика, её элементы универсальны (менее специализированы). Они ответственны за количество, а оперативные — за качество.
…Требовалось контролировать хозяев предприятий, пресекая их попытки свернуть производство, продать предприятие, перевести деньги за границу, уклониться от выполнения нового КЗоТа. Рабочие коллективы справлялись не всегда. В «верхах» генерировали идеи, как исправить положение, создавали новые органы, но ни людей, ни опыта не было. В декабре 1917 года СНК учредил Всероссийскую чрезвычайную комиссию (ВЧК) по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем во главе с Ф. Э. Дзержинским, как временный орган. Но этому органу требовалось время, чтобы развернуться и раскинуть сеть по всей стране.
В январе 1918-го появилась Центральная контрольная комиссия (ЦКК), организующая хозяйственные ревизии, но работа её шла плохо. Надежды на стихийный контроль «снизу» через Центральное бюро жалоб и заявлений (аналог древнего Челобитного приказа) также не оправдались.
Для решения проблемы саботажа с весны 1918 года ВСНХ ввёл в практику национализацию предприятий несговорчивых хозяев. Невыплата зарплаты рабочим за один месяц уже была основанием для национализации, а случаи невыплаты за два месяца считались чрезвычайными. Причём место товарно-денежных отношений тогда уже заняло централизованное распределение продукции, зарплату выдавали натурой.
В июне под национализацию подпали важнейшие отрасли промышленности и частные банки.
Были введены элементы коммунизма: бесплатными стали продовольственные пайки, производственная одежда, городской транспорт и т. п. Это правильно, поскольку в тех условиях гораздо бóльшим злом было бы применение свободных рыночных цен. Ведь жизненные важные ресурсы пополнялись лишь в малой степени, на свободном рынке цены росли так быстро, что самое необходимое для жизни становилось недоступными для большинства.
Возникло то, что позже назвали Военным коммунизмом.
На местах чиновникам нового аппарата власти зачастую нечего было делать, кроме простого перераспределения. Надо было у кого-то отнять, кому-то отдать. Перевезти с одного места в другое. Составить списки и организовать раздачу. А законов не было, служащих набирали, руководствуясь не умениями людей, а их революционной сознательностью, и потому в условиях всеобщей нищеты и дефицита неизбежны были попытки аппаратчиков использовать служебное положение в своих интересах. Произвол чиновников, наделённых чрезвычайными полномочиями, привёл к небывалому расцвету взяточничества. Властям пришлось закручивать гайки; со второй половины 1918 года дела о взяточничестве поступали на рассмотрение революционных трибуналов, а в 1920-м взяточничество причислили к контрреволюционной деятельности. Новый Уголовный кодекс помимо прочего предусмотрел возможность расстрела за взяточничество.
В феврале 1920-го создали Наркомат рабоче-крестьянской инспекции (Рабкрин, или РКИ), а когда и это не помогло победить сопротивление хозяйчиков, власти начали форсированную национализацию всех частных промышленных предприятий с числом рабочих свыше пяти при наличии механического двигателя или без оного, предприятий транспорта и даже торговли, вплоть до мелких лавок.
Честно говоря, тогдашние «производственные мощности» не потрясают воображение. По данным всероссийской переписи промышленных заведений, в 1920-м фактически действовало около 350,6 тысячи предприятий промышленности. Около 70 % из них — со средним количеством занятых «менее двух человек», то есть это были просто кустари и ремесленники, и ещё изрядную долю составили фирмы от двух до пяти занятых. Предприятий же крупной и средней промышленности оказалось 7,3 тысячи.
В целом, в условиях Гражданской войны работа высшей власти и чиновничьего аппарата позволила мобилизовать ресурсы, и не свалиться к краху. Армия — это обширная потребительская коммуна, а при большой войне принципы снабжения армии переносятся на всё общество. Риск в том, что стабилизация общества на столь низком уровне — уровне распределения, могла вызвать деградацию и вымирание, и чтобы позже подняться на более высокий уровень, пришлось бы пройти ещё один этап нестабильности. Короче, войти в состояние военного коммунизма легко, выйти — трудно. Это отдельная и сложная задача.
Но даже в эти тяжёлые времена правительство находило возможности улучшать жизнь трудящихся! В первые месяцы после Октября декретом ВЦИК было введено страхование по болезни, позже, в июне 1918 года ввели оплачиваемые двухнедельные отпуска рабочим и служащим. Вдобавок Ленин, вопреки своему прежнему мнению, что оплата труда технической интеллигенции должна быть «не выше зарплаты хорошего рабочего», признал необходимость более высокой платы специалистам.
Когда государство взяло на себя функции управления хозяйством, возник небывалый по размеру и сложности госаппарат. Он сразу проявил тенденцию и к бюрократизации и волоките, присущих любому иерархически устроенному чиновничьему аппарату, и к самодурству и воровству там, где не были проработаны чёткие инструкции и отсутствовал контроль.
Самодурство и воровство на местах
Советы на местах — пишет Е. Прудникова[50] — были демократией без примесей. Демос выбирал Совет, а тот избирал судью и двух заседателей, то есть формировал народный суд. Предварительное следствие проводил судья, и он же судил — а законов-то ещё не было. Судья при желании мог руководствоваться старыми законами Российской империи, если те не были прямо отменены, а мог судить по своему революционному чутью. Помимо судов, были ещё ревтрибуналы (Гражданская война всё-таки шла), а в них и вовсе законов не учитывали…
Трибунал (в Хопёрском районе) разбирал в день по 50 дел, а поэтому можно судить, насколько внимательно разбирались дела. Смертные приговоры сыпались пачками, причём часто расстреливались люди совершенно неповинные: старики, старухи и дети. Известны случаи расстрела старухи 60 лет неизвестно по какой причине; девушки 17 лет по доносу из ревности одной из жён, причём определённо известно, что эта девушка не принимала никогда никакого участия в политике. Расстреливали по подозрению в спекуляции, шпионстве. Достаточно было ненормальному в психическом отношении Дёмкину во время заседания трибунала заявить, что ему подсудимый известен как контрреволюционер, чтобы трибунал, не имея никаких других данных, приговаривал человека к расстрелу.
В наши дни все привыкли, что сразу после того, когда люди попадают под воздействие сильного стресса, им оказывают психологическую помощь. Как же иначе! Ведь человек пережил катастрофу самолёта! Или дом взорвали! Или повоевал в горячей точке!.. А вот ситуация: несколько лет шла война мировая; происходили революционные пертурбации; началась война Гражданская — миллионы людей видели убийства, убивали сами — не случайно, а систематически. И нет им никакой «психологической помощи». В Советах и судах первых лет Советской власти было немало людей неадекватных, потерявших моральные ориентиры, жестоких, да и попросту неграмотных. Короче, демократия на местах оказалась ничем иным, как охлократией.
«Лозунг „Вся власть Советам“ на местах поняли буквально. Центральная власть в 1918 году была номинальной, реальной силы за пределами столиц она не имела. Вскоре по всей стране стали появляться республики — губернские, уездные, даже волостные, со своими миниатюрными совнаркомчиками, которые делали, что хотели, вплоть до выпуска собственных денег и установления дипотношений с пограничными государствами. Сами большевики не делали секрета из того, что под видом революционеров какая только сволочь не захватывала власть в городах и сёлах»[51].
В верхах тоже было немало людей то ли не вполне адекватных, то ли ушибленных догмами марксизма. Например, один из первых наркомов юстиции РСФСР (затем он был председателем Верховного суда) П. Стучка писал:
«Слово „преступность“ не что иное, как вредная отрыжка буржуазной науки… Возьмем… крестьянина, который напился „вдрызг“ и в драке убил случайно того или другого… Если крестьянин совершил убийство по бытовым побуждениям, мы этого убийцу могли бы отпустить на свободу с предупреждением… И наоборот, кулак, эксплуататор, даже если он формально и не совершал никаких преступлений, уже самим фактом своего существования в социалистическом обществе является вредным элементом и подлежит изоляции».
А прокурор РСФСР, позже — нарком юстиции Крыленко полагал, что суд должен осуждать, а не оправдывать, что надо прижать защиту и дать больше прав судьям.
…Несколько случаев лихоимства мне хотелось бы описать подробно. Взять хотя бы народного судью Черкезова. Был он, должно быть, бывший полковой писарь, по крайней мере не выше писаря штаба дивизии военного времени. Кабинет его помещался в одном дворе с его квартирой и с квартирой его секретаря. Это было подворье, отнятое у какого-то казака. Входит в его кабинет адвокат:
— Пётр Иванович, завтра слушается дело Костомарова. Как вы на это смотрите?
— А ты сколько взял за защиту?
— Ну, сколько бы я ни взял, а вы сколько возьмете?
Судья заламывает сумму, превышающую гонорар адвоката. Тот восклицает:
— Помилуйте, не могу же я свои доплачивать?
— Ну, как хочешь, тогда буду судить по закону.
…16 июня 1918-го своим Постановлением о трибуналах Наркомюст разрешил применять любые меры наказания, не оговаривая точно, какие именно — по сути, позволив применять смертную казнь. И началось!.. Надо было принимать срочные меры, чтобы такая низовая «законность» не вызвала у народа отторжения: ведь начались уже кое-где восстания. Требовалось перехватывать инициативу, внедряя законность сверху.
Так что ВЧК была просто необходима. Со второй половины декабря 1917 года местные Советы стали создавать свои местные ЧК, и к концу мая 1918 возникло 40 губернских и 365 уездных ЧК. В январе 1919-го эти уездные ЧК были упразднены.
Ведь это важный вопрос, кому в государстве доверено право на насилие: специально уполномоченным органам или удельным князькам, или вообще любому проходимцу. ВЧК — это орган, не зависимый ни от местной власти, ни от НКВД, ни от наркомата юстиции — он был создан прямо при Совнаркоме. И на местах работой низовых органов ЧК руководили не местные власти, а сама ВЧК. Лишь очень короткий период, с 5 сентября, когда было принято постановление о «красном терроре», и до 28 октября 1918 года, разрешение на расстрел имели низовые органы ЧК, вплоть до районных — правда, приговоры следовало утверждать в ВЧК. После 28 октября эти права сохранились «внизу» в местностях, объявленных на военном или осадном положении, но и в этом случае приговоры следовало утверждать на Коллегии ВЧК. С 1 декабря 1918 года право приговаривать во внесудебном порядке к расстрелу получили губернские, фронтовые, армейские и областные ЧК. Но и здесь — не бесконтрольно, а под надзором представителей райкомов РКП(б).
Бюрократизм и волокита в центре
В сентябре 1920 года ЦК РКП(б) вынужден был издать закрытое письмо:
«Центральный Комитет не мог не отметить того, что часть товарищей, претендующих на звание ответственных работников, далеко не выполняют указанные выше задачи и тем приносят непоправимый ущерб нашей партии. Эти товарищи, занимающие иногда высокие государственные посты, на деле совершенно отрываются от партийной работы, не встречаются с широкими кругами рабочих, замыкаются в себе, отрываются от масс. Большой частью случается так, что, оторвавшись от партийной работы, эти товарищи перестают хорошо исполнять и советскую работу. Постепенно они начинают относиться к своим обязанностям бюрократически и формально, вызывая тем самым справедливые нарекания со стороны рядовых рабочих. Громадное значение имеет также то материальное неравенство в среде самих коммунистов, которое создаётся сознательным или бессознательным злоупотреблением своей властью со стороны этой части ответственных работников, не брезгующих тем, чтобы установить для себя и для своих близких большие личные привилегии»[52].
Сам Ленин был вынужден говорить о бюрократизме в стране. «Всякий знает, — писал он в 1921 году, — что Октябрьская революция на деле выдвинула новые силы, новый класс, что лучшие представители пролетариата теперь управляют Россией, создали армию… создали местное управление и т. д., руководят промышленностью и пр. Если в этом управлении и есть бюрократические извращения, то мы этого зла не скрываем, а разоблачаем его, боремся с ним».
Полтора года спустя оптимизма у вождя поубавилось: бюрократизм оказался живучее, чем он полагал. Но Ленин продолжал считать это явление не более, чем «пережитком старого мира». «Дела с госаппаратом у нас до такой степени печальны, чтобы не сказать отвратительны, — писал он в 1923 году, — что мы должны сначала подумать вплотную, каким образом бороться с недостатками его, памятуя, что эти недостатки коренятся в прошлом, которое хотя перевёрнуто, но не изжито, не отошло в стадию ушедшей уже в далёкое прошлое культуры»[53].
Общественные структуры (социальные группы) — это формальные и неформальные объединения людей, образующие всю социальную систему той или иной страны. Как целостные части всей системы, они обладают устойчивыми связями и интересами, обеспечивающими сохранение основных свойств каждой из них во времени. Общественные структуры взаимопереплетаются, они дружат или враждуют между собой ради ресурса, но могут быть и нейтральными друг к другу.
Если государство «несостоявшееся», то оно успешно синхронизирует только интересы взяточников с теми, кто имеет самые большие деньги. Если же государство состоялось, то власть пытается синхронизировать интересы всех социальных групп: трудящихся и пенсионеров, крупных промышленников и мелких предпринимателей, торговцев и финансистов; взрослых и детей; верующих и неверующих; местных и региональных руководителей и чиновников — одновременно подавляя антиобщественные группы, тех же взяточников и спекулянтов, например.
Бюрократия — назови её хоть классом, хоть прослойкой, хоть аппаратом — это то, что мы называем общественной структурой. Помимо поставленных перед ней задач она имеет СВОИ ЦЕЛИ, и первейшая её цель — собственное выживание, даже за счёт других структур. В этом деле у бюрократии значительно больше возможностей, чем у любой другой структуры. А между тем, как видим, В. И. Ленин это врождённое свойство — выживать за счёт других — считал «недостатками», которые можно преодолеть, пусть даже «борьба с бюрократизмом потребует десятилетий»[54].
Также и Н. И. Бухарин утверждал, что при социализме особый слой управляющих не понадобится, что управленцы нужны только в переходный период, и лишь временно, пока в силу отсутствия образования не все рабочие способны принимать участие в управлении производством и обществом. Вот и занимается управлением относительно узкий круг людей. «Поэтому тенденция к „вырождению“, т. е. выделению руководящего слоя, как классового зародыша, неизбежно будет налицо», писал Бухарин, полагая, что дальше эта тенденция будет преодолена за счёт роста производительных сил и повышения образования трудящихся. И бюрократия сама собой исчезнет[55].
Но эта тенденция сохранялась, и даже стала складываться чёткая система привилегий для руководящих работников партии и государства. Спецраспределители, элитный отдых… Многое, как, например, квартиры, дачи и автотранспорт, чиновник получал только на время службы — точно так, как раньше получал когда-то дворянин землю с крестьянами, и мог иметь от них доход до тех пор, пока служил государю, а если бросал — мигом лишался всего. Партноменклатура со всей очевидностью превращалась в новое дворянство.
Упомянутый выше Рабкрин должен был бороться против проявлений бюрократизма, но оказался поражённым той же болезнью. Эта попытка организации контроля госаппарата народом через госорган провалилась. А проблема бюрократизма осталась.
Главой Рабкрина с 1920 года числился Сталин, но именно числился. Занятость другими обязанностями (шла Гражданская война, и он вдобавок был главой Наркомнаца) не давала ему всерьёз работать в этом органе. А в 1922 году его избрали генеральным секретарём партии, и он вообще его покинул. На XII съезде партии (1923), последнем при жизни Ленина, Сталин произнёс речь, в которой коснулся ленинских предложений по улучшению государственного механизма. По его словам, Ленин «хотел заострить внимание на том, чтобы страна содержала не просто обыкновенного чиновника, какой бы высокий пост он ни занимал, а такого чиновника, о котором любой человек на улице мог бы сказать, что он находится под контролем».