против бюрократизма, а за хорошо работающий аппарат, слаженную команду, умело поощряя и заинтересовывая служащих в успехе работы. Сегодня к этому опыту относятся с презрением или даже с ненавистью, а его надо изучать!
Из доклада МВД, 1947 год:
«Управлением милиции Ровенской области арестована за взяточничество быв. следователь Ровенской городской прокуратуры Мазина. Установлено, что Мазина получила взятки от директора государственной мельницы № 3 г. Ровно Виюка 470 кг муки за непривлечение его к уголовной ответственности по делу о расхищении муки; от владельца частного буфета в гор. Ровно Банникова — 8000 рублей за прекращение дела о нанесении им тяжёлого ранения гр-ну Насенкову и от дезертира Побережного —4000 рублей за прекращение на него дела».
Навести порядок в комиссиях по приёму и исключению
…Комиссия по приёму и исключению МК ВЛКСМ превратилась в заурядную канцелярию, похоронившую уже не один десяток «дел». Апеллирующий не имеет возможности получить толковый ответ на своё заявление. Переписка, касающаяся буквально судеб людей, даже не регистрируется, копии запросов не сохраняются. Расследование дел ведётся крайне поверхностно. За два года комиссия МК не провела ни одного выездного заседания. Вообще за последние два года на большинстве заседаний комиссии МК присутствовало не больше двух и часто лишь один член комиссии. В 1937 году дела частенько решает единолично новый председатель комиссии тов. Авдеев. Решения комиссии по два-три месяца не утверждаются секретариатом.
«Комсомольская правда», 23 апреля 1937 г.
Однако, чтобы у читателя не сложилось превратного мнения, будто в тот период нашей истории властной группе удалось полностью «задавить» коррупцию, советуем вспомнить, что коррупция и блат всё-таки были. Нам уже приходилось писать об этом.
До Октябрьской революции большевики одинаково нападали и на буржуазию, и на бюрократов. После победы революции они опять обнаружили бюрократов: оказалось, что на суть бюрократии не влияют идеологические установки. Бюрократу по большому счёту всё равно, социализм на дворе, капитализм или феодализм. В верхних эшелонах власти порядок более или менее навести удалось, но низовой аппарат, конечно, бюрократизмом грешил изрядно.
На XV съезде ВКП(б) в декабре 1937 года Сталин в политическом докладе говорил:
«Если мы примем во внимание, что у нас не более 60 тысяч наиболее активных работников, рассеянных между всеми видами экономических, кооперативных и государственных учреждений, где они борются с бюрократией, можно предположить, что некоторые из них в процессе этой борьбы в учреждениях сами заболевают бюрократизмом и приносят эту болезнь в партийную организацию. Это не наша вина, товарищи, это наше несчастье, что этот процесс будет в большей или меньшей степени продолжаться до тех пор, пока существует государство».
Сталину досталась страна с малокомпетентным чиновничьим аппаратом, однозначно доверять которому он опасался, и совершенно естественно постоянно искал новых людей и производил перестановки руководящих кадров. Непредвзятый анализ показывает, что с помощью пропаганды, террора и различных мер поощрения он сумел привести бюрократию (по крайней мере, бóльшую её часть) в такое состояние, в котором она добровольно и сознательно участвовала в реализации указанных им целей.
Сначала разговор быстро и бодро плывёт по широкой, полноводной реке. И вдруг, как-то незаметно, его относит в узкую, унылую, неподвижную заводь.
— Значит, после выходного давайте приступайте к работе. Откладывать не приходится, дело стоит.
— Пожалуйста, за мной задержки нет. Могу придти завтра оформляться.
— Вот именно. Зайдите в личный стол. Я ему от себя позвоню, столу. А вы привезите паспорт и характеристику с предыдущего места работы. Больше никаких формальностей не надо.
— Видите ли… Я не так уж уверен, что характеристика будет красивая…
— Почему же? Ведь вы отличный мастер, об этом все знают. Ведь ваши работы премированы на выставке. Какая же может быть характеристика?
— У меня там были недоразумения с завкомом. Из-за общественной нагрузки с ними поспорил. Очень сильно поспорил. Они мне под конец обещали: «Свои люди — сочтёмся». Боюсь, они в характеристике сочтутся.
— Н-да. Это хуже. Это гораздо хуже! Надо вам что-нибудь придумать.
— Чего же придумывать. Выто меня знаете?
— Я-то вас знаю…
— Ну вот, вы и объясните личному столу, что я за работник, что за человек. Это для него важнее, чем отзыв каких-то неведомых людей.
— Так-то оно так. Да разве столу такие вещи объяснишь? Стол таких тонкостей не понимает. Столу бумажка нужна, на то он стол личного состава.
— Но ведь он вам же и подчинён, стол. Напишите сами ему бумажку, если хотите иметь меня на работе.
— Хотеть хочу. Но бумажки, откровенно говоря, писать не буду. С такими вещами не шутят. Бумажка есть документ, а за документ отвечать надо, понятно? Неужели вы не можете выцарапать с места работы хоть какой-нибудь отзыв? Ну, не характеристику; хоть справку, пустяк, ерундовину какую-нибудь. Что, мол, работал у нас с такого по такое-то, и что… ну и всё. Хотя бы так! Не для меня, для стола это нужно. А без этого, извините, я вас брать не рискну.
А то бывает и наоборот. Разговор медленно трясётся по просёлочным ухабам и вдруг сразу выкатывает на лёгкое, удобное, гладкое шоссе.
— Да я десятый раз объясняю, не могу я тебя взять! Скандал получится, пойми. Ведь тебя тут все, как облупленного, знают, какой ты есть работник и какие с тобой там были истории. Немедленно поставят вопрос.
— И пусть поставят. Скажешь, что всё это были сплетни, что характеристика хорошая, что оттуда ушёл по собственному желанию и что вообще — в чём дело?
— Какая характеристика? Разве тебе там дали хороший отзыв?
— А как же. Согласно уговору. Когда заварилась эта каша, я сам пошёл и предложил: или освобождайте «по собственному желанию» с хорошей характеристикой, или увольняйте с преданием суду, но уж тогда я из вас пыль повыбью — во всех инстанциях от Эркака до прокурора такого порасскажу, что не обрадуетесь. Ну, они тоже не идиоты: сейчас же отпустили, а составить характеристику дали мне самому.
— Что же ты молчал, чудак! Столько времени зря проговорили. Лети в личный стол, — зачисляйся. Копию с характеристики мне оставь, пусть под руками находится.
Человек работает — год, два, пять, восемь лет. Хорошо работает, жарко, весело, успешно. Им довольны, отмечают, ценят, премируют, держатся за него. Пишут о нём в газетах.
Хорошая слава пошла о человеке. Пошла и дошла до того угла, где у человека некогда случился плохой эпизод. Или просто — притаились недруги, конкуренты, завистники.
Тогда из угла побредёт за человеком бумажонка.
Она пойдёт медленно, семеня ножками, как насекомое. Но обязательно догонит человека.
Бумажонка невзрачная, на серой бумаге, слепым шрифтом отбитая, с плохо оттиснутым штампом, с неразборчивыми подписями и глухим содержанием.
В бумажонке осторожно и туманно говорится, что имя-рек, который работает у вас, в своё время где-то проявил себя весьма отрицательно, что, по имеющимся данным, вёл себя антиобщественно, что, по поступившим заявлениям, устраивал пьянки, что, по создавшемуся впечатлению, является элементом отсталым и пассивным.
У кого имеются такие данные? Куда поступили заявления? От кого? Когда? Пять лет назад? У кого создалось впечатление? Почему создалось? Как создалось? Создалось ли?
Ничего в глухой бумажке не разъяснено. Она написана хмуро, невнятно, сквозь зубы. Проверить бумажку трудно, часто невозможно. А всё-таки бумажка действует.
Её обносят по кабинетам, бережно прячут в личном столе. И сразу стол, возомнив себя ужасно бдительным, начинает прищуриваться на человека, новым косым взглядом рассматривать его отличную работу, отодвигать хорошего работника в сторону, в тень, в задние ряды. Сам человек, не понимая причины, грустит и мучается от перемены обстановки и отношения к нему; он думает, что стал хуже работать, что в чём-то провинился, в чём-то ошибается. А на самом деле — это тихая, лживая бумажка, никем не проверенная и никем не подтверждённая, исподтишка гложет его труд, его отдых, его спокойствие.
Бывает и ещё хуже. Талантливый учёный-медик, аспирант большого столичного института, недавно вернувшись из научной командировки, узнал, что отчислен от аспирантуры. Он спрашивает о причинах — причин не объясняют. Идёт в Наркомздрав, просит проверить, выяснить, восстановить — не восстанавливают, не проверяют, не выясняют. Человек ходит вне себя, ничего не понимает, он на грани умопомешательства. Совершенно случайно узнал, что его отчислили… за шпионаж. За шпионаж — отчислить от аспирантуры, и только? Учёный обратился в Бюро жалоб Комиссии Советского Контроля. Бюро произвело расследование, — оказалось, что кто-то, неизвестно кто, звонил по телефону в институт, в личный стол и, даже не назвав себя, объяснил, что аспирант занимается шпионажем. Этого было достаточно, чтобы мгновенно уволить давно хорошо известного работника. Только вмешательство Бюро жалоб восстановило его в институте…
В Винницком лесном тресте уволили лесовода Баяновича «как офицера царской армии». Повсюду знали Баяновича как отличного и честного специалиста, всюду рады были бы иметь его. Но, взяв в руки бумажку об увольнении, отскакивали от него, как от чумы. По сути же дела Баянович был ещё до мировой войны помощником лесничего. На войне был в самом деле поручиком, но уже в семнадцатом году, и затем восемнадцать лет подряд работал по лесному хозяйству, работал честно, хорошо. Бумажка подсекла эту долгую работу. Вдобавок газета «Лесная промышленность» заклеймила Баяновича в залихватской заметке… Понадобилось опять участие Советского Контроля, чтобы Наркомлес набрался храбрости и дал Баяновичу работу.