И таких заводов, начальников цехов и «работ» были тысячи, тысячи и тысячи по всей стране! Сращивание крупных предприятий, кооперативов и прочего подобного происходило повсеместно. В последующем, на этапе окончательного перехода народной собственности в частные руки, наработанные в кооперативный период связи, опыт воровства и накопленные деньги кое-кому очень пригодились.
Будь этот закон более серьёзным и продуманным — вполне мог бы создать основу для развития мелкого и даже среднего бизнеса в Советском Союзе, подобного тому, что имелся в годы правления И. В. Сталина. Непродуманный же закон плохо регулировал отношения государства и кооперативов, и, к сожалению, принятый несколько позже закон о государственном предприятии предоставил такие же плохо отрегулированные отношения с государством всей промышленности.
Пожалуй, уходу государства из управления экономикой этот закон содействовал даже больше, чем приватизация, проведённая позже «правительством реформаторов». Предприятия продолжали называться государственными, но директоров там выбирали, невзирая на мнение властей, и кто кому что должен, было совершенно непонятно. На разных предприятиях, в разных главках и министерствах закон внедряли по-разному, а «верхи» не контролировали процесс.
Высокопоставленные бюрократы не преминули использовать возможности, которые дали новые законы. Да, наверное, сами участвовали в их написании и подготовили для себя возможность изъятия достояния народа, передачу его в частные руки. Не случайно быстро кончилась практика передачи заводов в собственность трудовых коллективов и выборности директоров. В последние два года перестройки началось формирование хозяйственных структур нефтяной, газовой и прочих отраслей, которые и сейчас составляют основу крупного бизнеса России, а радикальная экономическая реформа начала 1990-х добавила к этому лишь законы о приватизации.
Наряду с экономическими «ветеранами» в легальный капиталистический бизнес устремились и совсем новые люди, прежде всего комсомольские лидеры, создавая «центры НТТМ» — структуры, занимавшиеся якобы организацией научно-технического творчества молодежи. В общем, появились лишние люди, с которыми «прорабы перестройки» не собирались делиться. Затем ещё долгие годы шли схватки за собственность то в ликёроводочной, то в кондитерской, то в ещё какой отрасли.
Параллельно шёл развал финансовой системы и всей структуры внешней торговли.
Как уже сказано, в СССР в производстве обращались безналичные деньги, а на рынке потребительских товаров обращались обычные рубли, количество которых строго регулировалось в соответствии с массой товаров и услуг, что позволяло поддерживать низкие цены и не допускать инфляции. Так вот, закон о государственном предприятии разрешил превращать безналичные деньги в наличные. Фонды экономического стимулирования (премии, надбавки и т. д.) на предприятиях увеличились сразу втрое, из этих денег и платили за липовую работу жуликам-кооператорам. На развитие предприятий средств почти не оставалось, и резко сократились взносы в бюджет.
Хуже всего, что взлетел до небес ежегодный прирост денежных доходов населения, ведь безграмотное руководство, исходя, видимо, из тех представлений, что всё едино суть: и наличные — рубли, и безналичные — рубли, запустило печатный денежный станок. Если в 1981‒1987 годах прирост денег у населения составлял в среднем 15,7 млрд рублей в год, то в 1988‒1990, после разрешения «обналички», уже 66,7 млрд, а в 1991-м лишь за первое полугодие денежные доходы выросли на 95 млрд рублей. Это был механизм перекачки средств из накопления (инвестиций) в потребление. Так проедалось будущее развитие и будущие рабочие места.
Понятно, что такой рост доходов, сопровождаемый сокращением товарных запасов в торговле, вёл к краху потребительского рынка.
Второй особенностью советской финансовой системы была принципиальная неконвертируемость рубля и закрытость рынка через государственную монополию внешней торговли. Сама по себе конвертация — всего лишь способ сравнения экономик, но надо же сравнивать по сопоставимым параметрам. Между тем, масштаб цен и структура расходов в СССР были иными, нежели на Западе. Наша экономика была просто другой: она выглядела затратной, милитаризованной, но была очень выгодной при необходимости мобилизации (что и доказали годы с 1941 по 1945-й), и это было при нашем скудном ресурсе очень важно. Что, в конце концов, главнее для государства — чтобы все имели лишнюю пару ботинок, но проиграли войну, или наоборот?
Союз не смог бы содержать две экономики сразу, гражданскую для мирного времени и вторую военную на случай войны. Она была одна, не такая, как на Западе.
Но мало этого. Зарплату людям платили низкую, зато коммунальные платежи и продовольствие, образование и медицина дотировались государством, которое брало деньги с тех же граждан, недоплачивая им зарплату! Это значит, что прежде чем проводить либерализацию финансовой системы и открывать рынок СССР миру, следовало привести масштаб цен, зарплат и социальных трат в соответствие с мировыми, так, чтобы доля зарплаты составляла в себестоимости подавляющую часть, включив в себя все эти недоплаты. Наши же верховники сделали наоборот. Они оставили трудящемуся низкую зарплату, а социальные выплаты в его адрес сократили или вовсе отменили. В итоге взявшиеся ниоткуда новые владельцы заводов получили товар, конкурентоспособный за счёт недоплаты рабочему.
С тех пор российский рабочий получает за свой труд вдвое-вчетверо меньше, чем должен получать по всем мировым стандартам, зато капиталист может менять уворованную, по сути, часть его зарплаты на доллары и отправлять её на Запад.
Пока масштаб цен, зарплат и социальных трат не привели в соответствие с мировыми, рубль должен был циркулировать, не меняясь ни на какие СКВ[77], а поток наличных денег должен был быть строго закрыт по отношению к внешнему рынку. Эту закрытость обеспечивала государственная монополия внешней торговли — а Горбачёв её отменил, разрушив всю систему.
Чтобы лишний раз показать, сколь высокое значение имел сам факт наличия государственной монополии внешней торговли для страны, уместно вспомнить мнение Сталина, высказанное по этому вопросу — правда, в довольно необычном контексте.
По воспоминаниям Н. К. Черкасова (он играл роль Ивана Грозного в кино), когда в 1947 году он и режиссёр С. М. Эйзенштейн встречались со Сталиным, был упомянут и этот аспект экономической политики: «Говоря о государственной деятельности Грозного, товарищ И. В. Сталин заметил, что Иван IV был великим и мудрым правителем, который ограждал страну от проникновения иностранного влияния и стремился объединить Россию. В частности, говоря о прогрессивной деятельности Грозного, товарищ И. В. Сталин подчеркнул, что Иван IV впервые в России ввёл монополию внешней торговли, добавив, что после него это сделал только Ленин».
Горбачёв, как ни клялся в любви к Ленину, предал его дело. С января 1987 года право непосредственно проводить экспортно-импортные операции получили набравшие силу двадцать министерств и семьдесят крупных предприятий. Через год были ликвидированы Министерство внешней торговли и ГКЭС СССР, и учреждено Министерство внешнеэкономических связей СССР, которое уже лишь регистрировало предприятия, кооперативы и иные организации, ведущие экспортно-импортные операции. Как следствие, начался валютный кризис. Внешний долг, который практически отсутствовал в 1985 году, в 1987-м составлял уже 39 млрд долларов, а к концу 1991-го вырос почти до 120 млрд долларов.
В июне 1987 года стали свёртывать плановую систему распределения ресурсов: вместо неё начали создавать сеть товарных и товарно-сырьевых бирж (последняя товарная биржа была закрыта у нас в конце 1920-х годов).
Для восприятия сложной информации надо обладать определённым уровнем компетенции. Сосредоточение в управлении малокомпетентных людей приводит к тому, что власть теряет способность действовать адекватно вызовам внешней среды. Более того, из-за некомпетентности власти в конкретных сообществах вполне возможна полная потеря важной информации из-за невозможности развивать её дальше.
Показателен пример развития науки в Германии между двумя мировыми войнами. Из-за неподходящих для работы условий целые научные школы покидали страну. В итоге Германия, наука которой считалась первой в мире, несмотря на дальнейшие огромные финансовые вливания в образование и науку, никогда больше не смогла вернуть себе первенства, соответствующего прошлому уровню. Это произошло и в России: с начала 1990-х потеряны многие технологии вместе с их носителями.
Начался резкий и всеобъемлющий спад производства. Видимо, не поняв (или наоборот, отлично поняв), что экономика страны страдает от разрушения монополии внешней торговли, в 1990-м высшая «элита» дала право внешней торговли ещё и местным Советам. Открылась Общесоюзная валютная биржа и в СССР началась продажа денег. При исполкомах мгновенно возникли сотни кооперативов и совместных предприятий, занятых вывозом товаров за рубеж, что позволяло получать валюту. Это быстро сократило государственный доход, а заодно и поступление товара на внутренний рынок. Магазины стояли абсолютно пустые.
Антиалкогольная кампании привела к вырубке виноградников, а громадные доходы от торговли спиртным перестали поступать государству. Был подорван внешнеторговый баланс. Рушились лёгкая и пищевая промышленность.
Есть мнение, что своими непонятными мерами правительство пыталось оттянуть развязку. Может быть, и так. А может быть, правительство через эти инструменты стремилось к ускорению развязки. Трудно судить, чего там было больше: глупости, некомпетентности, случайности или вредительства.
Была радикально изменена вся структура управления. За один год в отраслях полностью ликвидировали среднее звено, перейдя к двухзвенной системе «министерство-завод». В центральных органах сократили 593 тысячи работников, результатом чего стало разрушение информационной системы народного хозяйства, ведь компьютерных сетей накопления, хранения и распространения информации ещё не появилось, и опытные кадры с их документацией были главными элементами системы. Когда этих людей уволили, а их картотеки выкинули, информация прекратила движение. Это увеличило неразбериху, но к тому времени центральный аппарат управления хозяйством и так уже был недееспособен.