Будущие российские реформаторы в годы перестройки изучали «модели» в вузах Европы и США, и были склонны смотреть в рот своим учителям. Изучать же историю своей страны, в том числе достижения советского периода, учитывать её экономические, географические и прочие параметры, они не хотели и не могли. Впрочем, придворные «дядьки», которые, как во времена Петра I, присматривали за ними, от них таких подвигов и не требовали.
Осенью 1991 года пришёл их час. Начиная свои преобразования, реформаторы пригласили себе в советчики западных экономистов: Джеффри Сакса, Андерса Ослунда, Ричарда Лэйарда, Марека Домбровского, Яцека Ростовского и других. Эти спецы по схемам и моделям, вообще не знавшие особенностей России, консультировали кабинеты Гайдара и Черномырдина. К чему привели их советы, известно: к потере половины экономики и дефолту.
Когда правительство возглавил Е. М. Примаков, в Москву привезли знаменитого аргентинца Ковалльо, отца соответствующего «экономического чуда». Но Примаков не был склонен верить чудесам: Ковалльо как привезли, так и увезли, экономику на время перестали мучить примерками зарубежных моделей, и она пошла в рост.
В 2000-м, с появлением на посту президента Путина, вместе с ним пришли новые управленцы — столь же бездарные, как и прежние, и опять захотели чудес. В страну прибыл десант зарубежных экономистов: декан экономического факультета Чикагского университета и «духовный отец» чилийского экономического чуда Арманд Харбергер; главный экономист объединённого экономического комитета конгресса США Джеймс Гвартни и бывший министр финансов Перу Карлос Болоньи. Учёные чудотворцы просвещали сотрудников Центробанка и Минфина, проводили закрытые семинары в Центре стратегических разработок Г. Грефа и в администрации президента.
Президент не стал спрашивать у своих министров и советников, как же они посмели браться за руководство экономикой огромной страны и давать советы ему, президенту, если без подсказок со стороны сами к этому не готовы. Осмысленных целей развития страны у него не было, и именно эта серая толпа себялюбцев его устраивала. Каждый из них регулярно выпаливал «умные фразы», объясняющие собственное ничегонеделание, и молчаливый улыбчивый президент, который изредка, нахмурившись, прилюдно пенял им, что «времени на раскачку нет» и надо же что-то делать, на таком фоне выглядел просто шикарно.
Андрей Илларионов, советник президента по экономической политике, «экономический гений», как его называли тогда в СМИ, говорил, что экономические действия государства ни на каком рынке никогда не могут быть оптимальными. Почему? А потому что по теории Вильфредо Парето[93] оптимальными могут быть действия лишь частного сектора. Помните басню про трёх частников: лебедя, рака и щуку? В результате их оптимальных действий «воз и ныне там».
Ещё Илларионов утверждал, что младореформаторы времён Е. Гайдара были плохими либералами, тем самым подводя слушателей к мысли, что гайдаровский шок — это был не шок, а недоразумение. Очевидно, верность либеральной идее сама толкала его к мысли о необходимости нового аттракциона такого же рода.
Ещё он советовал правительству отказаться от взимания ренты за недра, поскольку по мнению каких-то иностранных спецов возродить Россию можно лишь «при существенном, долгосрочном и безвозвратном снижении цен на сырьё». Иностранных спецов понять можно: ну, не хотят, чтобы Россия наживалась за счёт ренты за свои ресурсы. Но советник президента?.. Неужели не знает, что Запад сам живёт за счёт мировой ренты.
В конце 2005 года Илларионов подал в отставку и ушёл в оппозицию. Подписывал обращения «Путин должен уйти», возражал против «аннексии Крыма»… Похоже, в этом случае Путин, подбирая себе советников из числа тех, кто потупее, перестарался.
Основным реформатором экономики с начала «эпохи Путина» стал Герман Греф. Он тоже был более либеральным либералом, чем его предшественники.
Вот его прямая речь:
«Везде — от Ирландии до Новой Зеландии, от Эстонии до Маврикия, от Чили до Китая — обеспечение экономической свободы сопровождается невиданными ранее достижениями в развитии экономики, повышении благосостояния населения, снижении смертности, увеличении продолжительности жизни, в подъёме образования, науки, культуры… В последние десятилетия власти большинства стран планеты вступили в жесточайшую конкуренцию друг с другом по ключевым параметрам экономической свободы — какая страна предложит у себя более благоприятные условия для действия отечественного и зарубежного бизнеса, кто быстрее либерализует свою экономику, кто предложит более низкие налоги, кто больше сократит государственные расходы. Россия, увы, по-прежнему находится в стороне от мировых тенденций».
Вспомним: в своё время догматик марксизма Г. Зиновьев в 1934 году продолжал верить, что мировая пролетарская революция вот-вот свершится, и нам надо руководить своей страной, исходя из этой идеи — несмотря на то, что после нашей революции прошло уже 17 лет, и никаких предпосылок для революции мировой не осталось вовсе. Наш догматик либерализма такой же: к моменту этого его заявления либерализм внедряли в России уже 15 лет, дела шли всё хуже и хуже, но вместо того, чтобы проанализировать процессы и принимать управленческие решения исходя из объективной реальности, он продолжал требовать всё большего либерализма.
Правовед по образованию, он в первые дни президентства Путина был приглашён в правительство Касьянова, а когда того отправили в отставку (и он сразу стал оппозиционером), Греф возглавил Министерство экономического развития и торговли РФ в правительстве Фрадкова. И сам, или по поручению, решил реформировать экономику огромной страны. После чего месяцами по «коридорам власти» носили какие-то бумаги, называли их программой Грефа, потом вдруг объявляли, что это лишь промежуточный вариант; появлялись другие бумаги, исчезали… До окончательного варианта этой программы правительство Фрадкова не дожило.
О несуразицах тех вариантов, которые всё же попали на обозрение, можно говорить много, но за давностью лет уже, наверное, не надо. Упомянем только, что, по сути, программой предлагались такие действия, которые уже тогда уничтожили бы главное богатство страны, человеческий потенциал; усилили поляризацию общества и обнищание основной массы населения, повысили социальную напряжённость. Это при том, что президент Путин говорил:
«Я считаю, что самое главное достижение последнего времени — это стабилизация и известный консенсус в обществе. Именно он, я хочу это подчеркнуть, именно он помогает продвигать в жизнь решения, которые крайне нужны для модернизации политической сферы и экономики государства. Я очень этим дорожу и постараюсь не делать ничего, что нарушило бы это состояние известного гражданского спокойствия и консолидации общества»[94].
То есть один из высших бюрократов, призванный президентом реформировать страну, написал «академическую» программу вопреки мнению президента о том, чего в результате реформы надо добиться. Но Путин его не выгнал, подтвердив тем самым, что кадры управленцев подбираются не по деловым качествам, а по каким-то другим.
Вопрос, отчего такие программы сочиняют чиновники без специального образования, а не Академия наук, ни у кого не возник. А ведь Академия наук тогда ещё не превратилась в клуб наследственных академиков, учёные могли бы сделать такую работу лучше, нежели бюрократы, у которых, вообще-то, много других дел…
Не менее показательны были идеи Грефа по реформированию налоговой системы.
С 1991 года в стране ввели налогообложение по американскому образцу. На все виды доходов были установлены единая система льгот и единая шкала ставок, которая практически ежегодно корректировалась, но всегда оставалась прогрессивной: минимальная ставка была 12 %, а максимальная в разные годы менялась от 30 до 35 % годового совокупного облагаемого дохода.
В Европе налоговая ставка в 35‒40 % для сверхвысоких доходов считается щадящей. Новым русским богатеям она казалась разорительной. И Греф их поддержал. Летом 2000-го реформу провели. Основным отличием новой системы исчисления налога на доходы физических лиц стало устранение её прогрессивного характера.
Существует оптимальная величина налогов, которая с одной стороны не убивает производство, а с другой — позволяет государству вести свою политику по созданию благоприятных для производителя условий. Греф же считал, что оптимальная ставка, это та, которую согласятся платить. То есть ставки снизили не в интересах страны, а в интересах богатых, исходя из того, что ведь всё равно уклоняются.
Формально реформа была инициирована письмом президента Путина в парламент, в котором он сообщил, что перемены желательны. Вот и ввели «плоскую» шкалу подоходного налога в 13 %. Заодно отменили оборотный налог с продаж; снизили на 5 % единый социальный налог, и так далее. А для народа отменили льготы по налогу на имущество и ввели транспортный налог с владельцев транспортных средств.
На следующий год В. В. Путин дал пресс-конференцию, где в частности сказал:
«Возьмите налоговую сферу. Ну, это просто революционные преобразования: 13 процентов подоходный налог с населения — самый низкий в Европе. Теперь мы переходим практически к самому низкому в Европе налогу на прибыль юридических лиц, предприятий — 24 процента. Сравним с любой развитой европейской страной, и мы поймём, в каком направлении движется Россия, — к либерализации экономики и исключению необоснованного вмешательства государства в экономику. Я хочу сказать: именно необоснованного. Не вообще устранения государства от регулирующих функций, а необоснованного вмешательства».
Вот такая реформа: для богатых снижение налога на доходы, а для бедных… повышение налога на доходы. Ведь с зарплаты простых граждан до «революционного преобразования» налог был 12 %, и для абсолютного большинства реформа его увеличила. Так что объективно реформаторская деятельность Грефа велась ради охраны и приумножения доходов «элиты», дальнейшей концентрации ресурсов в руках узкого слоя сверхбогачей. Стабилизации общества, установлению консенсуса это никак не помогло, но на этот раз Путин Грефа даже похвалил.