История русской культуры 20 века — страница 30 из 75

ых политических делах. Но на роль центральной фигуры с самого начала был утвержден, разумеется, Горький: именно его присутствие гарантировало бы конгрессу и надлежащий вес, и «правильное», с точки зрения Сталина, политическое направление. Однако Горький внезапно отказался поехать в Париж, в письме к Сталину сославшись на нездоровье и на то, что конгресс - это «дело, которое не кажется мне особенно важным». Сталин, отлично знавший, с каким энтузиазмом Горький относится к идее объединенной борьбы писателей с фашизмом, не мог не воспринять демарш писателя как прямой вызов. Как назло, в отсутствие Горького ситуация в Париже быстро вышла из-под контроля. Вместо Томаса Манна там объявился его брат Генрих - не столь важная фигура; вместо Шоу и Уэллса - Олдос Хаксли, и так далее. Ромена Роллана, который вместо Парижа демонстративно поехал в Москву к Горькому, не могли в полной мере заменить взявшие инициативу в свои руки с французской стороны Андре Жид и Андре Мальро. Да и повели себя эти влиятельные авторы весьма строптиво: настояли на срочном приезде в Париж первоначально не включенных в состав советской делегации Бабеля и Пастернака и дали выступить на конгрессе с критикой советской политики французским троцкистам. Последнее, с точки зрения Сталина, было особенно вопиющим саботажем заранее утвержденного им плана. Надо полагать, именно тогда патологически подозрительный Сталин впервые подумал: а не сознательно ли Мальро и Жид вредят его политике? И кто с советской стороны им в этом помогает? Но пока что Сталин разрешил и тому и другому приехать в качестве почетных гостей в Советский Союз. Это было сделано опять-таки по настойчивой рекомендации Горького и Кольцова. Мальро уже наведывался в Москву до парижского конгресса, а теперь отправился к Горькому на дачу тою в Крыму, до этого встретившись в Москве с Мейерхольдом (важная деталь). И с Мейерхольдом (планировавшим постановку пьесы по знаменитому роману Мальро «Условия человеческого существования»), и с Горьким Мальро обсуждал амбициозные идеи, которыми он тогда был одержим. Авантюрист по натуре, Мальро был секретарем созданной под эгидой конгресса левоориентированной международной Ассоциации защиты культуры, которая, по его замыслу, должна была активно влиять на политику ведущих мировых держав. Как рупор такой федерации прожектер и фантазер Мальро хотел организовать новый журнал, но главное - предлагал подготовить и выпустить грандиозную «Энциклопедию XX века», по аналогии с многотомной «Энциклопедией» французского философа XVIII века Дени Дидро, сыгравшей важную роль в распространении идеалов Просвещения и интеллектуальной подготовке Великой французской революции. Согласно планам Мальро, «Энциклопедия XX века» должна была издаваться одновременно на четырех языках - французском, англий ском, испанском и русском. В качестве главы советской редакции этого издания Мальро продвигал Бухарина. Готовиться она должна была, разумеется, на советские деньги. Горький, тоже обожавший всякого рода эпохальные проекты, был полностью согласен и с планами, и с кадровыми предложениями Мальро. Безумные соображения француза парадоксальным образом вписывались в советские политические и культурные интриги па самом высоком уровне. Теперь нам известно, что Горький, совместно с Бухариным, вынашивал тогда идею создания в Советском Союзе альтернативного коммунистам политического объединения - так называемой «партии беспартийных», или «союза интеллигентов». Во главе такой организации должен был стать Горький. Самое интересное - к этому замыслу поначалу якобы одобрительно отнесся сам Сталин, в тот момент размышлявший о том, как ему эффективнее объединить все социальные слои советского общества и одновременно позиционировать себя как лидера антифашистских сил на международной арене. Вот почему к идеям Мальро о практической вовлеченности прогрессивных интеллектуалов, писателей в особенности, в политические дела так серьезно отнеслись в Советском Союзе. Культурно ориентированная советская «партия оеспартийных», контролировавшаяся Сталиным, могла стать ведущей силой в подобном процессе. Это могло бы дать Сталину в руки уникальный инструмент влияния на международное общественное мнение. Нам сейчас нужно сделать специальное усилие, чтобы оценить исключительную роль и моральный авторитет некоторых писателей,
воспринимавшихся как гуру, в социальной жизни общества между двумя мировыми войнами. Это был особый момент. Мировая пресса достигла тогда пика своего влияния, а телевидения еще не было; к разносимым газетами и журналами словам знаменитостей вроде Бернарда Шоу, Ромена Роллана, Томаса Манна, Горького, Андре Жида прислушивались миллионы. О планах Мальро Горький тогда же, в марте 1936 года, известил Сталина. Со ссылкой на мнение Бабеля (которого он назвал «отлично понимающим людей и умнейшим из наших литераторов») и Михаила Кольцова, Горький поддержал идеи Мальро о том, что, «организуя интеллигенцию Европы против Гитлера с его философией, против японской военщины, следует внушать ей неизбежность всемирной социальной революции». Это важное письмо стало, по-видимому, одним из последних письменных обращений Горького к Сталину. 18 июня 1936 года 68-летний Горький умер. До сих пор ведутся дискуссии о том, не ускорили ли эту смерть по приказанию Сталина люди из ближайшего окружения Горького, прошпигованного сотрудниками и информантами советской секретной полиции. Старый писатель в это время уже раздражал вождя своей непредсказуемостью и капризами. В любом случае ясно, что Горький был тяжело болен: при вскрытии обнаружилось, что его легкие почти полностью заиз-вестковались (результат тянувшегося много лет туберкулеза); когда прозектор кинул их в медицинский таз, они издали, как вспоминал свидетель, гремящий звук. Московское радио объявило о смерти «великого русского писателя, гениального художника слова, беззаветного друга трудящихся, борца за победу коммунизма». 19 июня мимо гроба с телом Горького, установленного в Колонном зале Дома союзов, прошло более полумиллиона человек; на специальный траурный митинг на Красной площади допустили только сто тысяч - по специальным пропускам. Стоявший на ленинском мавзолее Сталин слушал, как Председатель Совета Народных Комиссаров Вячеслав Молотов открыл церемонию: «После Ленина смерть Горького - самая тяжелая утрата для нашей страны и для человечества». Среди других дали выступить приехавшему накануне смерти Горького В Москву Лпдрс Жи/iy. Он говорил от имени той самой международной Ассоциации защиты культуры, руководителем которой был Мальро. Речь Жида переводил Михаил Кольцов, возглавлявший Иностранную комиссию созданного Горьким Союза советских писателей. Кольцов позднее поведал своему брату, что Сталин тогда поинтересовался: «Товарищ Кольцов, а что, этот самый Андре Жил, пользуется там, на Западе, большим авторитетом?» Когда Кольцов ответил утвердительно, Сталин, подозрительно на него посмотрев, промолвил скептически: «Ну, дай боже. Дай боже». Вождь не любил, когда его водили за нос. Сталин вскоре получил подтверждение своим сомнениям; как вспоминал Эренбург в своих мемуарах, Андре Жид в Советском Союзе «всем безоговорочно восхищался, а вернувшись в Париж, все столь же безоговорочно осудил. Не знаю, что с ним произошло: чужая душа - потемки». Даже на склоне лет Эренбург был вынужден лукавить, умалчивая о том, что последние дни пребывания Жида В СССР совпали с московским открытым судебным процессом по делу так называемого «антисоветского объединенного центра» (Григорий Зиновьев, Лев Каменев и другие бывшие видные ленинцы, находив шиеся в оппозиции к Сталину), ознаменовавшим, по мнению многих историков, начало Большого Террора. Все шестнадцать обвиняемых были расстреляны 24 августа 1936 Года, через два с небольшим месяца после смерти Горького. Подобная жестокость стала шоком не только для Жида; даже многоопытный Ьабель был уверен, что подсудимых помилуют. Сталин не разрешил Жиду присутствовать на процессе, чего тот добивался; он также не встретился с ним, хотя писатель этого ожидал. Крутой поворот Жида от про- к антисоветизму вождь воспринял Кб просто как предательство^ а как заранее спланированную дивер СИЮ («в этом виден расчет врага»). В шпионы и вредители Сталин тчислил также и Андре Мальро. Соответственно, под подозрение попали близкие к этим двум писателям советские интеллектуалы Кольцов, Бабель, Эренбург, Мейерхольд. Все они, за исключением 'Оренбурга, были арестованы в 1938-1939 годах по личной санкции САМОГО Сталина. Большой Террор (большинство историков определяют его хропо (ЮГИческие рамки приблизительно от лета 1936-го до конца 1938 года) принадлежит к самым черным страницам истории XX века. Однако
полной ясности относительно его причин, истоков, целей и последствий (включая точное число жертв) не существует до сих пор, и вряд ли такая чаемая ясность, несмотря на многие фундаментальные исследования, будет достигнута в обозримом будущем. Поражает существующий на сегодняшний день разброс в оценках Большого Террора, в особенности в отечественных консервативных кругах: от солженицынской характеристики этого периода как фронтальной «атаки Закона на Народ», когда по безвинным, по мнению писателя, людям был нанесен «крушащий удар», до высказанного ультранационалистическим историком Олегом Платоновым в его изданной в 2004 году книге «Государственная измена. Заговор против России» суждения, что «большая часть репрессированных в 1937-м и позднее были врагами Русского народа. Уничтожая большевистскую гвардию, Сталин не только разделывался с соперниками в борьбе за власть, но и в какой-то степени искупал свою вину перед Русским народом, для которого казнь революционных погромщиков была актом исторического возмездия». В писаниях некоторых влиятельных современных консервативных российских историков о Большом Терроре сильна нота явно нехристианского злорадства, когда речь идет о репрессиях против городской интеллигенции, которая, дескать, ранее не вступилась за уничтожаемое крестьянство. За российской интеллигенцией можно насчитать, вероятно, много грехов, но она все же не заслужила тех жестоких гонений, которые обрушились на нее в те годы. Подсчитано, что в период Большого Террора было арестовано более 600 авторов, то есть почти треть тогдашних членов Союза советских писателей. Каждого из этих несчастных жалко как человека. По-настоящему крупных имен,