История русской культуры 20 века — страница 49 из 75

а создания схожих мифологем.) Вослед позднему Толстому Пастернак в «Докторе Живаго» стремился, отказавшись от ухищрений современного искусства, достичь действенности «по-новому понятой», как он сам выразился, христианской проповеди. В задачу Пастернака, несомненно, входило обновить отношение к христианству во второй половине XX века столь же приметным образом, как )то было сделано Толстым на рубеже XIX и XX веков. На Западе многие это заметили, и Чеслав Милош причислял «Доктора Живаго» к редким образцам подлинно христианской литературы. Уход Льва Толстого из Ясной Поляны в 1910 году и его драма-шческая смерть стояли перед глазами Пастернака как образец выходящего за рамки собственно культуры и становящегося аналогом искупительной жертвы подвига великой личности. При том, что 11лстернак, конечно же, не был фигурой, равной Толстому, и не об-мадал его положением и авторитетом ни в России, ни за ее пределами, mi предпринял достаточно смелый шаг, который можно рассматривать как параллель к поведению Толстого в его борьбе против цензурных ограничений в царской России. Пастернак не только написал независимое и заведомо неподцен-ivpnoe произведение, но и передал его, в обход официальных каналов, для публикации на Запад - поступок, надо сказать, потребовавший от него большего личного мужества, чем от Толстого в аналогичных Ситуациях. Ведь граф был надежно защищен - и своей всемирной I мной, и местом в социальной иерархии - от физических репрессий. Пастернак застрахованным от подобной угрозы себя чувствовать не мот: слишком многие его близкие знакомые были уничтожены ео-пстской властью, а в 1949 году его возлюбленную Ольгу Ивинскую (прообраз Лары из «Доктора Живаго») арестовали и отправили на ПЯТЬ лет в лагеря. На допросе следователь заявил Ивинской, что Пастернак «уже давно стал английским шпионом». Решение Пастернака передать «Доктора Живаго» за границу разом разрушило установленные государством рамки дозволенного поведения !шя советского писателя. Но конфронтация Пастернака с советскими властями стала громким международным скандалом в 1958 году, когда через год после выхода романа на Западе Пастернак был удостоен Нобелевской премии «за выдающиеся достижения как в современной лирической Поэзии, так и в области великой русской эпической традиции». Таким образом, Шведская академия недвусмысленно указала, что награждает Пастернака как достойного последователя Льва Толстого (июдпо вновь, как в случае с Буниным, исправляя свою давнюю несправедливость по отношению к автору «Войны и мира»). Упоминание о достоинствах Пастернака-поэта было в данном случае не более чем фиговым листком, и оно никого не обмануло. Когда-то царское правительство строило Толстому цензурные препоны, а Св. Синод о| пучил его от Церкви. Теперь советские власти срочно организовали in ключение Пастернака из Союза писателей. Па волне всемирного паблисити, сопровождавшего как публикацию "Доктора Живаго» на Западе, так и присуждение Пастернаку
Нобелевской премии, антипастернаковская акция вызвала возмущение интеллектуалов в демократических странах. Но советское руководство вряд ли могло поступить иначе. На награждение самой престижной мировой культурной премией сравнительно малоизвестного поэта (не сталинского лауреата), да еще и за так и не изданный в Советском Союзе роман, можно было отреагировать только как на открыто враждебный антисоветский жест, который один официальный оратор сравнил с «атомной литературной бомбой». Жару и перцу в свойственном ему стиле подбавил в антипастер-наковскую кампанию лично Хрущев. Его с Пастернаком, в отличие от Сталина, не связывало абсолютно ничего. Пастернак не обладал для него авторитетом ни Шолохова, ни Твардовского, ни даже какого-нибудь Александра Корнейчука, посредственного драматурга, но хрущевского фаворита. Разумеется, Хрущев не читал ни стихов Пастернака, ни тем более его романа, да и кто мог бы потребовать этого от сверхзанятого руководителя сверхдержавы?1 Хрущеву в качестве информации на стол положили, как это обыкновенно делается во всем мире, несколько машинописных страниц с избранными цитатами из «Доктора Живаго», призванными подтвердить антисоветскую тенденцию романа. Для Хрущева этого оказалось совершенно достаточно, тем более что сам по себе Пастернак и его произведение волновали коммунистического лидера очень мало. Хрущев хотел дать отпор очередной западной идеологической провокации, а заодно задать острастку отечественным писателям, для которых передача Пастернаком своего романа за рубеж и последовавшая награда могли показаться соблазнительным прецедентом. Государственный механизм подавления творческой личности был раскручен Хрущевым в деле Пастернака по накатанному сталинскому образцу: разносные статьи в «Правде» и других газетах; публикация там гневных откликов «простых советских трудящихся», которые, разумеется, тоже романа не читали; срочно организованные собрания 1 Сталин, быть может, и прочел бы «Доктора Живаго», как прочел он десятки других романов советских писателей (о чем имеются достоверные свидетельства). Но Сталин в этом смысле был скорее исключением. Как вспоминал Константин Симонов, неоднократно присутствовавший на обсуждении произведений, выдвинутых на Сталинскую премию, проходивших с участием вождя: «...все, что в какой-то мере было спорно и вызывало разногласия, он читал. И я всякий раз, присутствуя на лих заседаниях, убеждался в этом». КОЛ пег Пастернака, на которых даже хорошие поэты, вроде Владимира Солоухина, Леонида Мартынова и Бориса Слуцкого, были вынуж-Векы поносить уважаемого ими автора. Слуцкий, создавший в своих рубленых, нарочито прозаизированных стихах имидж мужествен ного Фронтовика и правдолюбца, так из-за своего антипастернаковского иыступления мучился, что позднее на этой почве рехнулся. 29 октября 1958 года на торжественном пленуме ЦК ВЛКСМ, по-i ВЯЩенном 40-летию комсомола, перед многочисленной аудиторией, IX пючавшей всех руководителей страны во главе с Хрущевым, с резкими нападками на Пастернака выступил глава комсомола Владимир « емичастный. Семичастный сначала обозвал Пастернака «паршивой овцой», обрадовавшей врагов Советского Союза «своим клевет ническим так называемым «произведением». Затем Семичастный (ставший в 1961 году начальником КГБ) добавил, что «этот человек I i·i и и плюнул в лицо народу». И наконец, заявил: «...если сравнить Пастернака со свиньей, то свинья не сделает того, что он сделал», Потому что свинья «никогда не гадит там, где кушает». Хрущев этим МОвам демонстративно одобрительно аплодировал. Известие об этой речи поставило Пастернака на грань самоубий I I ва. Сравнительно недавно стало известно, что подлинным автором 04 корблений в адрес Пастернака был вовсе не комсомольский вождь, •л сам Хрущев, вызвавший к себе Семичастного накануне его выступления и продиктовавший и про паршивую овцу, и про свинью -по словам Семичастного, «типично хрущевский, нарочито грубый, бесцеремонный окрик». I [астернак на государственные оскорбления отозвался стихотворением, в котором написал, что он не в силах больше видеть в газетах фотографии этих «свиноподобных рож». Это был явный выпад против Хрущева, да вдобавок в том же стихотворении говорилось: Культ личности лишен величья, Но в силе - культ трескучих фраз, И культ мещанства и безличья, Быть может, вырос во сто раз. По это стихотворение тогда опубликовано не было, а в газете ¦•Правда» появились два вымученных покаянных письма Пастернака, I цс он сообщал о своем «добровольном отказе» от Нобелевской премии и признавал ошибки «Доктора Живаго». Помню, какое тяжелое впечатление произвели тогда эти письма, хотя и было попятно, что Писались они под давлением властей.
Между тем это давление на Пастернака все усиливалось. Хрущеву было мало его публичного унижения, он хотел окончательно поставить писателя на колени. Поводом для нового угрожающего хода властей стала публикация в газете «Дейли Мейл» перевода переданного Пастернаком английскому журналисту нового стихотворения «Нобелевская премия»: Я пропал, как зверь в загоне. Где-то воля, люди, свет, А за мною шум погони, Мне наружу ходу нет. Пастернака вызвали на допрос к Генеральному прокурору СССР, где угрожали ему арестом и расправой за «деятельность, сознательно и умышленно направленную во вред советскому обществу». Это квалифицировалось Генеральным прокурором как «особо опасное государственное преступление», за которое - по закону - можно было схлопотать и смертную казнь. Вряд ли Хрущев предполагал расстрелять Пастернака, но он считал возможным безжалостно и цинично запугивать 68-летнего поэта, не снисходя до того, чтобы отвечать на его письма. Эта невозможность наладить диалог с новым вождем особенно удручала Пастернака, возмущавшегося: «Ведь даже страшный и жестокий Сталин считал не ниже своего достоинства исполнять мои просьбы о заключенных и по своему почину вызывать меня по этому поводу к телефону». Из этого катастрофического ощущения абсолютной загнанности, с такой силой выраженного в стихотворении Пастернака «Нобелевская премия», выход был, в сущности, один - в смерть. Она пришла для Пастернака 30 мая 1960 года. Но даже его похороны 2 июня в подмосковном Переделкине превратились в еще одну политическую конфронтацию. Как записал писатель Вениамин Каверин: «Я прочел у Брюсова о похоронах Толстого, и меня поразило сходство их с похоронами Пастернака. Такое же ощущение полного разрыва между правительством и народом...» Валерий Брюсов в 1910 году констатировал, что царские власти, опасаясь антиправительственных демонстраций, сделали все возможное, чтобы лишить прощание с Толстым его национального значения. В Ясной Поляне за гробом Толстого шло несколько тысяч человек - по оценке Брюсова, «цифра ничтожнейшая». К могиле Пастернака, Пятьдесят лет спустя, собралось около двух тысяч человек, но в новых условиях это число казалось огромным, небывалым - ведь это была фактически первая массовая неофициальная траурная церемония за |сю советскую историю. Кончина Толстого была в свое время событием номер один для российской прессы, но на сей раз, кроме микроскопической заметки о смерти «члена Литфонда» Пастернака, в советскую печать не просочилось ничего. Зато сработала устная молва, и торжественная благоговей! 1ая толпа в Переделкине символизировала рождение обществен ного мнения и рудиментов гражданского общества в Советском Союзе. И нтеллигенция не побоялась ни агентов секретной полиции, ни и попранных корреспондентов: обе эти проф