Звериный лик революции, уничтожающей своих детей, показал Борис Андреевич Пильняк (1894–1938) в «Повести непогашенной луны». Этот лик представляется ему в виде волка: «Волк — прекрасная романтика, вьюжная, страшная, как бунт Стеньки Разина». Так соединились в Пильняке романтизм и реализм.
Представитель новой революционной волны Александр Серафимович Серафимович (Попов; 1863–1949) изобразил революцию в виде «Железного потока» (1924). Под стать ему поэт партизанщины Всеволод Вячеславович Иванов (1895–1963) с повестью и пьесой «Бронепоезд 14–69» (1922, 1927), бесхитростные крестьянские герои которого говорят: «Пришло время — надо убивать… а пошто, не знаем». Романтическая сторона революции особенно удалась Николаю Алексеевичу Островскому (1904–1936). Герой его романа «Как закалялась сталь» (1932) Павка Корчагин стал образцом подражания для тысяч, если не миллионов советских людей. Это произошло не благодаря особому художественному мастерству писателя, а за счет обаяния его героической личности. Из той же серии произведений о революции роман Артема Веселого (Н.И. Кочкуров; 1899–1939) «Россия, кровью умытая» (1924) и сборник рассказов Исаака Эммануиловича Бабеля (1894–1940) «Конармия» (1924). Здесь показана революция глазами «красных». Рядом с ними стоит Михаил Шолохов, с потрясающей силой выразивший трагизм расщепления на «белых» и «красных».
Он продолжил эпическую линию великой русской культуры, начатую Н.В. Гоголем в «Мертвых душах» и Л.Н. Толстым в «Войне и мире». Как писал американский литературовед Дэвид Стюарт в своей книге «Михаил Шолохов» (1967), «Тихий Дон» — «это эпос в самом прямом значении этого слова», который «так же, как и эпос Гомера, являет собой воплощение жизни народа и его культуры. Это народное и в то же время великое творение; эстетическое и нравственное нерасторжимы в нем, и такого единства не достигают западные писатели XX века». Григория Мелехова Стюарт сравнивает с шекспировским Гамлетом и подчеркивает всемирность героя, который «реально живет теми противоречиями и силами, которые охватывают целостность мира». Произведение советской культуры сопоставляется здесь с греческой Античностью и европейским Возрождением. Интересно, что авторство Шолохова оспаривается, как и авторство Гомера и Шекспира.
Шолохов показал ураган революции, который пришел на «тихий» Дон, взбаламутил его, исковеркал судьбы людей не робкого десятка, оказавшихся бессильными и глупыми перед революционной стихией. «Тихий Дон» — лучшее, что создано о русской революции. Авторство имеет вторичное значение. Главное, что это гениальное произведение написано в России.
От революции и Гражданской войны надо было переходить к восстановлению экономики. Обращение к данной теме принесло известность Федору Васильевичу Гладкову (1883–1958), описавшему в романе «Цемент» (1926), как рабочий Глеб Чумалов застает после возвращения с фронта разрушенный завод и своими усилиями восстанавливает его.
К теме распада семьи и отношений мужчины и женщины обращается Пантелеймон Сергеевич Романов (1884–1938) в рассказе «Без черемухи» (1926). В то время в ходу были концепции «свободной любви» и освобождения половых отношений от считавшейся буржуазным пережитком атрибутики: ухаживания, дарения цветов и т. п. К чему приводит любовь «без черемухи», Романов показывает с обнаженным реализмом.
Символом новой пролетарской литературы стал возвратившийся в начале 1930-х гг. из-за рубежа Максим Горький.
Горький противоположен символистам и декадентам, хотя сходится с ними в одном пункте — критике мещанства. Как отметил П.Н. Милюков, представителей средних городских слоев они критиковали с двух разных позиций: символисты и декаденты сверху, а Горький — снизу, от лица городских пролетариев и деклассированных элементов. Горький вошел в моду вместе с марксизмом и тяготел к революционным элементам эсерства и социал-демократии, что придало оптимизм его творчеству, вопреки пессимизму декадентов. «Человек — это звучит гордо», — провозгласил герой его знаменитой пьесы «На дне» (1901), талантливо поставленной в МХТ К.С. Станиславского и В.И. Немировича-Данченко. Далее последовали пьесы с сокрушительной критикой мещанства: «Мещане» (1901), «Дачники» (1904).
Досталось от Горького и интеллигенции. В романе «Фома Гордеев» (1899), в центре которого конфликт героя с купеческой средой, один из персонажей говорит: «Как вы [интеллигенция] дорого стоите своей стране! Что же вы делаете для нее?.. Вы слишком много рассуждаете… Ваше сердце набито моралью и добрыми намерениями, но оно мягко и тепло, как перина». Интеллигентам, которых писатель уподобляет гагарам, Горький противопоставляет птицу буревестник и призывает: «Пусть сильнее грянет буря!» Интеллигентам противостоят сначала босяки, а затем рабочий Павел Власов в романе «Мать» (1906). Критику бесхребетной интеллигенции Горький доводит до последнего своего романа «Жизнь Клима Самгина» (1925–1936). Провозглашая песню «безумству храбрых», Горький и не подозревал, что получится в результате революции, как заденет она его самого и все народы России. К концу жизни писатель более трезво оценил последствия Октябрьской революции и много внимания уделил защите той самой интеллигенции, которую в молодости критиковал за «теплокровность».
В отличие от народников и Льва Толстого, Горький не видел ничего положительного в деревенской жизни, которая казалась ему слишком далекой от близких его сердцу идеалов. Герой книги очерков «Мужик» (1900) архитектор Шебуев провозглашает, что «жизнь хочет гармонического человека, в котором интеллект и инстинкт сливались бы в стройное целое». Это реплика в сторону А.П. Чехова, который тоже утверждал, что «в человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли».
В конце концов, Горький был объявлен столпом нового основного метода искусства — социалистического реализма и выполнял данную роль до самого крушения советского строя. Идеологически навязанный советской властью соцреализм был противоположностью серебряного века и в то же время дополнял его до недостающей целостности культуры. В лучших своих достижениях соцреализм продолжает традиции серебряного века. Часто раздел проходит в творчестве самого писателя. Так, «Тихий Дон» — это во многом литература серебряного века, однако следующий роман Шолохова «Поднятая целина» (1930–1959), несомненно, соцреализм. Анна Ахматова оставалась одной из немногих представительниц серебряного века в СССР.
Глубокий и мудрый писатель Михаил Михайлович Пришвин (1873–1954) после революции ушел в описание природы и достиг особого совершенства, продолжая традиции Аксакова и Тургенева. Это была одна из отдушин, позволявшая оставаться в стороне от опасностей социальных тем. Ею воспользовался также Леонид Максимович Леонов (1899–1994), который начинал с изображения Гражданской войны. В романе «Барсуки» (1924) он с поразительным реализмом описал сбор продналога в деревне, после которого крестьяне уходят в леса и становятся «зелеными» (так называли крестьянских повстанцев времен Гражданской войны). В дальнейшем Леонов стал певцом «русского леса» (одноименный роман, 1953, 1959), а его крестьянскую тему подхватили писатели-деревенщики 1960-х гг. Так, Сергей Павлович Залыгин (1913–2000) в романе «Комиссия» (1976) проиллюстрировал мысль о том, что «белые приходят — грабят, красные приходят — грабят». Василий Иванович Белов (р. 1932) в романе «Год великого перелома» (1994) показал кошмар раскулачивания.
Как реакция на всеобщую регламентацию советского времени в 1920-е гг. возникла группа «Серапионовы братья». Писатели, входившие в это объединение, считали, что «произведение должно быть органическим, реальным, жить своей особой жизнью… Искусство реально, как сама жизнь. И, как сама жизнь, оно без цели и без смысла: существует, потому что не может не существовать» (Л. Лунц). Отсюда прямая дорога к формализму, который обнаружил себя не только в литературе.
Из видных «серапионовцев» следует упомянуть Михаила Михайловича Зощенко (1895–1958), ставшего самым известным советским сатириком, и Вениамина Александровича Каверина (1902–1989), перешедшего затем в детскую литературу и написавшего известный роман «Два капитана». Юмор Зощенко основан на введении в литературный язык извращенных книжных оборотов из речи мало- и полуобразованных масс, которые в то время интенсивно приобщались к культуре и официальной жизни («текущий момент дня» и т. п.). По тому же пути пошел и Андрей Платонов, но его замыслы более масштабны и серьезны.
Платонов поставил перед собой задачу сопоставить официальные цели и реальные процессы, происходившие в советском обществе и увиденные глазами простых людей. Для этого он воспользовался простонародно-книжным языком той поры, советским «новоязом». В повести «Котлован», написанной в 1930 г., перед группой рабочих поставлена задача построить город будущего. Однако далее котлована, который вырыт на расчищенном от прошлой культуры месте, строительство практически не идет, ибо цель не всегда оправдывает средства.
Андрей Платонов — наиболее яркий представитель своеобразного русского литературного поп-арта, связанного с пародированием искажений народной речи. Нововведения языка в период его бюрократизации и коверкания овладевающей грамотой массой нашли широкое отражение в литературе, хотя различные писатели между собой не сговаривались и в одно направление не входили. У самого последовательного из этих авторов, Платонова, странность языка озадачивает, в то время как у Зощенко она смешит, а у Заболоцкого расстраивает. Формальные изыски никогда не были главным для русской литературы, но все же нельзя пройти мимо этого примечательного явления.
Весьма вовремя (1920) создал свою антиутопию «Мы» Евгений Иванович Замятин (1884–1937), который предостерегал от возможных отрицательных последствий всеобщей заорганизованности жизни. Тут отображена обратная сторона соборности, которая в советское время именовалась