«Под небом голубым страны своей родной…» (1826). Стихотворение свидетельствует о том, насколько в последние годы пребывания в Михайловском южный период творчества был уже далек Пушкину по своему жизненно-содержательному наполнению. На Юге Пушкин пережил страстное увлечение Амалией Ризнич. И вот теперь, в северной ссылке, он узнал о смерти своей бывшей возлюбленной. Тема смерти и памяти всегда волновала Пушкина и вызывала традиционный для элегической поэзии печальный, грустный настрой. И сейчас смерть могла бы всколыхнуть воспоминания о протекшей любви и завершиться признанием в том, что она не угаснет, а останется в душе. Так было в стихотворениях «Сожженное письмо», «Храни меня, мой талисман…» и других, так будет и потом в поэтических признаниях Пушкина. Но в этой элегии Пушкин, исполненный бодрого духа, словно бы удивлялся тому, что смерть Ризнич не воскрешает остроты былых переживаний, что он не может грустить, не может побороть равнодушия. Причина, вероятно, в полном несовпадении и несовместимости в ту пору ликующего чувства жизни с переживанием смерти. Это удивление Пушкина неожиданностью своей реакции и выражено в стихотворении в форме элегического раздумья. Здесь наглядно видно, что элегия теперь значит не столько жанр, сколько устойчивый эмоциональный настрой, который этим жанром был некогда задан. Жанр – это уже не система определенных, но исчезнувших признаков, правил и приличий, а тональность переживания и воспроизводящий ее стиль.
Пушкин, как это следует из элегии, уже «забыл» Ризнич, его любовь уже умерла. Но если она умерла, то, может быть, ее не было вовсе? Или она и связанные с ней «безумство» и «мученье» были самообманом и только казались истинными?[108] Может быть, поэтому Пушкин тепло и сочувственно говорит о страданиях Ризнич и «равнодушно» о своей любви? Так или иначе, смерть провела черту, которую невозможно перейти:
Но недоступная черта меж нами есть.
Напрасно чувство возбуждал я:
Из равнодушных уст я слышал смерти весть
И равнодушно ей внимал я.
Поэт не скрывает от себя жестокой и суровой правды, будучи предельно искренен и правдив. Надо было иметь смелость, чтобы отважиться на признание, которое многими могло быть встречено с недоумением и нравственным осуждением:
Где муки, где любовь? Увы, в душе моей
Для бедной, легковерной тени,
Для сладкой памяти невозвратимых дней
Не нахожу ни слов, ни пени.
«Под небом голубым страны своей родной…» – элегия, в которой нет элегического чувства: Пушкин не опечален ни кончиной Ризнич, ни своим равнодушным отношением к смерти возлюбленной. Единственное, что позволяет считать стихотворение элегией, – интонация глубокого раздумья.
Мысль о черте, незримо разъединяющей влюбленных, которую невозможно перейти, есть и в стихотворении «К***» («Я помню чудное мгновенье…»), но в этом послании жизнь ликует и бьется через край.
«К***» («Я помню чудное мгновенье…») (1825). В шесть строф Пушкин вместил целую историю встреч и разлук с А.П. Керн. Сначала (первые две строфы) – мимолетная встреча, потом (следующие две строфы) – унылая жизнь в заточении, когда лирический герой «забыл» «голос нежный» (это и есть роковая черта) и затворничество протекало
Без божества, без вдохновенья,
Без слез, без жизни, без любви.
И, наконец, последние две строфы – пробужденье души, упоенье творчеством, жизнью, наслаждение красотой, увенчанные любовью:
И сердце бьется в упоенье,
И для него воскресли вновь
И божество, и вдохновенье,
И жизнь, и слезы, и любовь.
Стихотворение «К***» – не только мадригал (комплиментарное любовное стихотворение, признание в любви) очаровательной женщине, чьей красотой Пушкин был восхищен. Оно написано не только о любви, хотя любовь для Пушкина – одно из самых сильных человеческих чувств, овладевающих, как и поэзия, творчество, всем существом человека. Недаром любовь и поэзия, по Пушкину, родные сестры. Нет сомнения, что любовная тема, как и тема красоты, – важнейшие. При этом облик женщины, воплощающей идеал прекрасного, предельно обобщен: «гений чистой красоты», «голос нежный», «милые черты», «небесные черты». Пушкин стремился нарисовать совершенный образ женской красоты. И все-таки сказать, что стихотворение «К***» о красоте и любви, – значит сказать мало.
В стихотворении предстала история пробуждения и воскрешения души. Пушкин создал стихотворение как краткую и опоэтизированную биографию, этапы которой обрисованы сжато, но конкретно. Причем характерна последовательность: сначала «душе настало пробужденье», все духовные силы встрепенулись для приятия жизни, все творческие способности раскрылись, чувствам стала внятна красота, а потом к поэту приходит любовь, гармонически венчающая всю картину. Этот порядок изменить нельзя: нельзя сказать, будто сначала «явилась ты», а потом – «душе настало пробужденье». Но нельзя увидеть и прямую причинную зависимость между пробужденьем души и явленьем прекрасного виденья («ты»), сказав, будто «ты» явилась потому, что «душе настало пробужденье». И все-таки глубокая тайная связь между пробужденьем души и явленьм красоты и любви есть. Без пробужденья души нет ни чувства красоты, ни творчества, ни чувства любви. Пробужденье души означает, что духовные силы ожили.
В стихотворении Пушкина тема очарования красотой и наслаждения любовью совместилась с другой – темой творческого вдохновения. Послание содержит в себе глубокие философские размышления о смысле жизни, о радости творчества, о чувстве полноты бытия.
Стихотворение «К***» дает возможность понять очень важные черты Пушкина-художника. Жизнь вне гармонии, без красоты, без любви, без творчества бедна и однообразна. В эти моменты мир для поэта сужен и закрыт. Поэт отторгнут от мира, он не слышит бытия, не видит его красок. Но вот приходит чудо преображения души, и исчезают «томленья грусти безнадежной», «тревоги шумной суеты». Душа открывается всему миру, и мир открывается душе. Поэт готов внимать бытию и отвечать ему поэтическим словом. Мир предельно расширяется, поэт вбирает его впечатления, обретает гармонию с ним. В душе поэта также утверждается согласие. Приобщение к бытию происходит необъяснимым образом благодаря «чудному мгновенью», преображающая сила которого сродни религиозному откровению («Как мимолетное виденье») и явлению неземного ангельского лика («Как гений чистой красоты»[109]). Недаром словарь стихотворения включает наполненные религиозной символикой слова: «чудное», «явилась», «виденье», «чистой». «Мимолетное виденье» совершенной красоты земной женщины, земного божества, уподобляется («небесные черты») поэтом «чудному мгновенью» – внезапному явлению ангела, божества небесного, чистый лик которого открылся взору верующего.
По канве собственной биографии Пушкин вышивает поэтический узор земного и божественного преображения души, возрождения человека и поэта к жизни, приобщения его к божеству, к земной и небесной красоте, к творчеству, любви, к радостному приятию мира и к наслаждению богатством бытия и духовным богатством личности. Духовное развитие проходит несколько стадий – от преобразившего душу «чудного мгновенья» к душевным тревогам и мраку, к угасанию жизненных сил, когда гармоническое равновесие с миром и внутреннее спокойствие нарушено, а затем – к новому пробуждению души, которое мыслится как возвращение к изначальной гармонии. От света через преодоленный мрак к свету – такова содержательная композиция послания. Признаки света в душе – гармония, свобода и мощь сущностных, личностных сил человека, дарующих ему полноту жизни.
Один из непременных признаков, составляющих пробуждение души, – творческое вдохновение. Пушкин испытал его в Михайловском в полной мере. Духовно-творческий подъем он запечатлел, кроме послания «К***», в цикле «Подражания Корану» и в стихотворении «Пророк».
«Подражание Корану» (1824). Этот стихотворный цикл состоит из девяти стихотворений. Опираясь на русский перевод М. Веревкина, Пушкин свободно переложил фрагменты сур (глав) Корана. Если в Коране, как отметил Пушкин, Аллах везде говорит от своего лица, то в пушкинских подражаниях речь отдана и Аллаху (I, II, VII), и Магомету (V, VI). Некоторые фрагменты (IV, V) строятся как косвенный монолог, другие (III) – как внутренний монолог или представляют собой притчу о могуществе Всевышнего (IX). Отдельные мотивы Пушкин ввел самостоятельно (упоминания о «гоненье» и «власти языка» отсутствуют в Коране). Новаторство Пушкина заключалось в том, что он стремился воспроизвести Коран «изнутри», с точки зрения человека Востока и мусульманина, а не европейца. В целом в «Подражаниях Корану» запечатлелось свойственное Пушкину в Михайловском светлое состояние духа. Особенно характерно в этом отношении последнее (IX) стихотворение цикла, которое с противоположным смыслом и с иной интонацией было использовано Лермонтовым в балладе «Три пальмы».
В IX стихотворении («И путник усталый на Бога роптал…») тема всемогущества Бога решена как чудо преображения и как полное приятие Божьего мира.
Пушкин переложил притчу в духе миросозерцания восточного человека и в соответствии с реалиями его жизни. Но нет сомнения, что он имел в виду также и себя, преображение собственной души. Оно выразилось в ликующих стихах последних строф и передано как чудо, как свершившееся обновление, как игру молодых сил, готовых к творческим подвигам («Святые восторги наполнили грудь…»), как полное приятие бытия. С искренней верой и надеждой он пускался в новый жизненный путь.
Преображение, подобное случившемуся в притче, но несколько в другом – жизненно-творческом – смысле (преображение человека в пророка как исполнение предназначенной судьбы), стало темой стихотворения «Пророк», программного произведения Пушкина, заверш