Если повседневные заседания Совета, солдатской секции, гарнизонного совещания, фабрично-заводских комитетов давали внутреннюю спайку широкому слою руководителей; если отдельные массовые собрания сплачивали заводы и полки, то день 22 октября сплавил под высокой температурой в одном гигантском котле подлинные народные толщи. Массы увидели себя и своих вождей, вожди увидели и услышали массы. Обе стороны остались удовлетворены друг другом. Вожди убедились: дальше откладывать нельзя! Массы сказали себе: на этот раз дело будет сделано!
Успех воскресного смотра большевистских сил сбавил самоуверенности у Полковникова и у его высокого начальства. По соглашению с правительством и ЦИК ом штаб сделал попытку договориться со Смольным. Почему бы, в самом деле, не восстановить старые, добрые, дружественные нравы контакта и соглашения? Военно-революционный комитет не отказался делегировать своих представителей для обмена мнениями: лучшей разведки нельзя было и желать. «Переговоры были кратки, – вспоминает Садовский. – Представители округа соглашались на все выставленные ранее Советом условия… взамен чего должен быть аннулирован приказ Военно-революционного комитета от 22 октября». Речь шла о документе, объявлявшем штаб орудием контрреволюционных сил. Те самые делегаты Комитета, которых Полковников столь неучтиво отослал домой два дня тому назад, потребовали и получили на руки, для доклада в Смольном, проект соглашения, подписанный штабом. В субботу эти условия полупочетной капитуляции были бы приняты. Сегодня, в понедельник, они уже запоздали. Штаб ждал ответа, но не получил его.
Военно-революционный комитет обратился к населению Петрограда с извещением о назначении комиссаров при воинских частях и в особо важных пунктах столицы и окрестностей. «Комиссары, как представители Совета, неприкосновенны. Противодействие комиссарам есть противодействие Совету рабочих и солдатских депутатов». Граждане приглашаются в случае неурядиц обращаться к ближайшим комиссарам для вызова вооруженной силы. Это язык власти. Но Комитет все еще не дает сигнала к открытому восстанию. Суханов спрашивает: «Делает ли Смольный глупости или играет с Зимним, как кошка с мышкой, провоцируя нападение?» Ни то ни другое. Давлением масс, тяжестью гарнизона Комитет вытесняет правительство. Он берет без боя то, что можно взять. Он выдвигает свои позиции вперед без выстрела, сплачивая и укрепляя на ходу свою армию; измеряет своим нажимом силу сопротивления врага, ни на минуту не спуская с него при этом глаз. Каждый новый шаг вперед изменяет диспозицию в пользу Смольного. Рабочие и гарнизон врастают в восстание. Кто первый призовет к оружию, обнаружится в ходе наступления и вытеснения. Теперь это уже вопрос часов. Если в последний момент у правительства найдется смелости или отчаяния подать сигнал к сражению, ответственность ляжет на Зимний, а инициатива все равно останется за Смольным. Акт 23 октября означал низложение властей прежде, чем будет низложено само правительство. Военно-революционный комитет связывал враждебному режиму конечности, прежде чем нанести ему удар в голову. Применять эту тактику «мирного проникновения», легально ломать врагу кости и гипнотически парализовать остатки его воли можно было, только имея тот несомненный перевес сил, который был на стороне Комитета и все еще продолжал увеличиваться с часу на час.
Комитет ежедневно читал широко раскрытую перед ним карту гарнизона, знал температуру каждого полка, следил за происходящими в казармах сдвигами взглядов и симпатий. Неожиданностей с этой стороны быть не могло. На карте оставалось, однако, несколько темных пятен. Нужно было попытаться вытравить или хотя бы уменьшить их. Еще 19-го обнаружилось, что большинство комитетов Петропавловской крепости настроено недоброжелательно или двусмысленно. Сейчас, когда весь гарнизон стоит за Комитетом и крепость взята в кольцо по крайней мере политически, пора решительно перейти к завладению ею. Назначенный комиссаром поручик Благонравов наткнулся на сопротивление: правительственный комендант крепости отказывался признать большевистскую опеку и даже – ходили слухи – хвалился, что арестует молодого опекуна. Нужно было действовать, и притом немедленно. Антонов предложил ввести в крепость надежный батальон Павловского полка и разоружить враждебные части. Но это была слишком острая операция, которой могло бы воспользоваться офицерство, чтобы вызвать кровопролитие и разбить единодушие гарнизона. Есть ли действительная необходимость идти на такую крайнюю меру? «Для обсуждения этого вопроса был вызван Троцкий… – рассказывает Антонов в своих воспоминаниях. – Троцкий тогда сыграл решающую роль; он своим революционным чутьем уловил то, что нам посоветовал: предложил взять эту крепость изнутри. „Не может быть, чтобы там войска не сочувствовали нам“, – сказал он, и оказалось, верно. Троцкий и Лашевич отправились на митинг в крепость». В Смольном с великим волнением ждали результатов предприятия, которое казалось рискованным. Троцкий вспоминал впоследствии: «23-го я поехал в крепость около двух часов дня. Во дворе шел митинг. Ораторы правого крыла были в высшей степени осторожны и уклончивы… Нас слушали, за нами шли». На третьем этаже Смольного вздохнули полной грудью, когда телефон принес радостную весть: гарнизон Петропавловки торжественно обязался подчиняться отныне только Военно-революционному комитету.
Переворот в сознании частей крепости не был, разумеется, результатом одной или двух речей. Он был солидно подготовлен прошлым. Солдаты оказались гораздо левее своих комитетов. Лишь скорлупа старой дисциплины, вся в трещинах, держалась за крепостной стеной несколько дольше, чем в городских казармах. Но достаточно оказалось толчка, чтобы и она развалилась в куски.
Благонравов мог теперь увереннее обосноваться в крепости, развернуть свой маленький штаб и установить связь с большевистским Советом соседнего района и с комитетами ближайших казарм. Тем временем делегации от заводов и воинских частей прибывают хлопотать о выдаче оружия. В крепости воцаряется неописуемое оживление. «Телефон беспрерывно трещит и приносит вести о наших новых успехах на собраниях и митингах». Иногда незнакомый голос сообщает о прибытии на вокзал карательных отрядов с фронта. Немедленная проверка обнаруживает, что это – измышления, пускаемые врагом.
Вечернее заседание Совета отличается в этот день исключительным многолюдством и повышенным настроением. Занятие Петропавловки и окончательное овладение Кронверкским арсеналом, хранящим 100 000 винтовок, – это серьезный залог успеха. От имени Военно-революционного комитета докладывает Антонов. Черта за чертой, он рисует картину вытеснения правительственных органов агентами Военно-революционного комитета: их везде встречают как своих; им повинуются не за страх, а за совесть. «Со всех сторон поступают требования о назначении комиссаров». Отсталые части спешат равняться по передовым. Преображенский полк, который в июле первым поддался клевете о немецком золоте, заявил теперь через своего комиссара Чудновского бурный протест против слухов, будто преображенцы стоят за правительство: такая мысль воспринимается как злейшее оскорбление!.. Правда, обычные караульные наряды выполняются, рассказывает Антонов, но это делается с согласия Комитета. Распоряжения штаба о выдаче оружия и автомобилей приведены в исполнение не были. Штаб получил, таким образом, полную возможность убедиться, кто является хозяином столицы. На вопрос: известно ли Комитету о движении правительственных войск с фронта и из окрестностей и какие принимаются против этого меры, докладчик отвечает: с Румынского фронта двинуты кавалерийские части, но они задержаны в Пскове; 17-я пехотная дивизия, узнав по дороге, куда и зачем ее посылают, отказалась ехать; в Вендене два полка воспротивились отправке их против Петрограда; остается пока неизвестной лишь судьба казаков и юнкеров, будто бы отправленных из Киева, и ударников, вызванных из Царского Села. «Трогать Военно-революционный комитет не смеют и не посмеют». Эти слова неплохо звучат в белом зале Смольного.
Доклад Антонова производит в чтении такое впечатление, как если бы штаб переворота работал при открытых дверях. Действительно, Смольному уже почти нечего скрывать. Политическая завязка переворота настолько благоприятна, что самая откровенность превращается в форму маскировки: разве так восстают? Слово «восстание», однако, никем из руководителей не произносится. Не только из формальной осторожности, но и по несоответствию этого термина реальной обстановке: восставать как бы предоставляется правительству Керенского. В отчете «Известий» значится, правда, что Троцкий на заседании 23-го впервые открыто признал целью Военно-революционного комитета захват власти. Несомненно, что от исходной позиции, когда задачей Комитета объявлялась проверка стратегических доводов Черемисова, все уже давно отошли. О выводе полков почти успели позабыть. Но 23-го речь шла все же не о восстании, а о «защите» предстоящего съезда советов, если понадобится – с оружием в руках. В этом именно духе вынесена резолюция по докладу Антонова.
Как оценивались происходящие события на правительственных высотах? Сообщая по прямому проводу в ночь на 22-е начальнику штаба ставки Духонину о попытках Военно-революционного комитета оторвать полки от командования, Керенский присовокупляет: «Думаю, что мы с этим легко справимся». Приезд его, верховного главнокомандующего, в ставку задержан отнюдь не опасением каких-либо восстаний: «…с этим и без меня бы управились, так как все организовано». Встревоженным министрам Керенский успокоительно заявляет, что он лично, наоборот, очень рад предстоящему выступлению, так как оно даст ему возможность «окончательно разделаться с большевиками». «Я бы готов отслужить молебен, – отвечает глава правительства кадету Набокову, частому гостю Зимнего дворца, – чтобы такое выступление произошло». – «А уверены ли вы, что сможете с ними справиться?» – «У меня больше сил, чем нужно, – они будут раздавлены окончательно».