Или мы с Юрием забирались в ванну, он курил сигареты одну за другой, закрывающая слив воды пробка вынута все то время – полчаса, час – пока мы нежимся в теплой воде.
– Как это возможно? – удивленно спросила я. В голове у меня засели строгие наставления отца о необходимости беречь воду: «Лос-Анджелес находится в пустыне, вода здесь стоит дорого. Для того чтобы почистить зубы, необязательно, чтобы кран был все время открыт, Джоанна». Я даже и представить себе не могла, что бы он сказал, увидев текущую беспрерывно в ванне воду.
Юрий покачал головой: «Вода почти ничего не стоит». Он улыбнулся своей медленной, дурашливой улыбкой и саркастически поднял вверх большие пальцы обеих рук. Недостаток свободы в Советском Союзе восполнялся избытком H2O.
То же самое относилось, по всей видимости, и к электричеству. Во всей квартире постоянно горел свет, и сквозь окно я видела, как светятся практически все окна в соседних домах. Похоже это было на сложенные один на другой ряды теплых, дымящихся сигарет.
Юрий любил стоять перед зеркалом в одних трусах и любоваться своим телом, поигрывая мышцами рук и ног. Или я могла застать его в такой же позе кунг-фу, которую уже видела у Виктора. Позы эти они перенимали из фильмов с Брюсом Ли, которые я привозила для них и которые они так обожали смотреть. И хотя он выглядел сильным и здоровым, время от времени и его настигали обычные для простых смертных хвори. Однажды в течение недели он каждый день заставлял меня делать ему уколы в зад никогда не моющейся и не меняющейся толстой иглой. И все же и он, и другие мои знакомые русские при столкновении с подобного рода проблемами лишь равнодушно пожимали плечами: им, как народу, приходилось переживать куда более серьезные беды. Как-то, уже вернувшись в Америку, я почувствовала, как у меня зверски чешется все тело. Доктор прописал мне лекарство от чесотки, болезни кожи, которая передается от человека человеку, но источником которой является чесоточный клещ. Я немедленно побежала домой и в панике стала звонить Юрию.
– У тебя не чешется зверски все тело?! – заорала я в трубку.
– Ага, чешется, – услышала я в ответ его глубокий неторопливый голос. – У Густава тоже. Ты-то, надеюсь, в порядке? – Нет, их пронять ничем невозможно.
И хотя мы с Юрием говорили на разных языках, объединяла нас наша музыка. Подавшись головой далеко вперед и отбивая ритм ногой по полу из дешевого линолеума, он подбирал несколько аккордов на гитаре, а я поверх этого выводила мелодию. Так мы написали несколько песен, две из которых вышли в свет в 90-е годы. Одна называлась Somehow, а вторая, Walking Through Windows, дала название моему второму альбому на фирме «Мелодия» в 1991 году.
Писать тексты о Юрии было невероятно легко. Песни у нас получались светлые, воздушные; слушая их, ты погружался в то чудесное пространство любви, в котором исчезает реальность.
Walking through windows
Flying on rainbows
Moving through mountains
Gliding on teardrops
(Walking Through Windows)[76]
Находиться рядом с Юрием было все равно что плыть по хрустальному чистому морю, даже если ты и находился в центре пыльного шумного города. В нем было что-то такое, что успокаивало мое вечно суетливое отношение к жизни и заставляло отступать все тревоги.
– Джо-а-нна, присядь, – говорил он, когда видел, как я ношусь по квартире, собираясь на самолет или на встречу. – Отдышись.
Я садилась рядом с ним на кровать и делала глубокий вдох.
– Ну вот и хорошо, – говорил он через минуту. – А теперь пойдем.
Я до сих пор представляю его темные глаза, когда мы прощаемся в аэропорту, я глажу его рукой по волосам, а он на своем все еще корявом английском тихо произносит: «Miss you, kiss you»![77] – фраза из его любимой песни Cure «Love Cats». Miss you, kiss you!
Мне хочется думать, что и во мне было что-то придававшее ему бодрость и энергию. Он всегда был рассудителен, нетороплив, но иногда и он вскакивал и дурачился вместе со мной и Виктором. Мы с ним были инь и ян: я вечно бегающая, а он всегда рядом с широко открытыми руками, всегда готовый поймать меня в объятия. Родители после той первой встречи признали наш союз, больше не прятались от меня, иногда даже мы вместе ужинали. Волшебным образом односпальная кровать в спальне Юрия стала поистине королевской.
But don’t forget that precious moments are precious
Keep them hidden in a song and they will linger one
Глава 15Сумма влияний
Даже полная сосредоточенность на сборе материала для Red Wave не мешала мне все глубже и глубже погружаться в мир русского рок-андеграунда. Я стала снимать концерты и интервью с музыкантами не только «Аквариума», «Кино», «Алисы» и «Странных Игр», но еще и многочисленных новых групп, которые постоянно появлялись на сцене рок-клуба. Президент Клуба Коля Михайлов любил привлекать новых музыкантов, и со всеми у него были прекрасные отношения. Хотя я для него как бы не существовала: так, какое-то странное явление среди брызжущих энергией мужских гормонов и футляров с гитарами. Если признать мою реальность, то он должен был сообщать обо мне в КГБ. По счастью, новые группы приняли американскую групи с платиновой челкой, и им вроде даже нравилось проводить время в моем обществе. У всех у них было резкое новое звучание и крутые, дерзкие названия: «АВИА», «Телевизор», «АукцЫон», «ДДТ», «Чайф», «Наутилус Помпилиус», «Калинов Мост». Многие приезжали из таких далеких мест, как Свердловск или Новосибирск, а лидер «ДДТ» Юрий Шевчук – обросший, нечесаный парень с огромными очками и хриплым голосом – был из Уфы. Рок, похоже, распространился на всю Россию.
Огромную роль в координации всего движения играл Артем Троицкий, харизматичный обаятельный москвич, который ездил по всей стране, находил там новые интересные группы, приглашал их в Ленинградский рок-клуб и писал о них в официальной прессе. Каким-то образом он умудрялся жить между официальным и неофициальным мирами России, и, хотя были такие, кто подозревал его в доносительстве, он тем не менее пользовался уважением и любовью всех андеграундных музыкантов. Он был единственный профессиональный рок-журналист и критик в СССР; кроме того, он по собственной инициативе отыскивал таланты и для радикальной альтернативной музыки 80-х в Советском Союзе сделал больше, чем кто бы то ни было еще. Познакомились мы в один из первых моих приездов на концерте Бориса. У него были внимательные глаза, вечная улыбка на устах; он свободно говорил по-английски и был самым настоящим кладезем знаний о западной культуре и рок-музыке. Позднее он познакомил меня со своими контактами в ВААП и Госконцерте в Москве, всегда рассказывал мне о новых группах и расхваливал до поры не известных, но приглянувшихся ему аутсайдеров.
Помню, как однажды я отправилась снимать репетицию панк-группы с саркастическим названием «Объект Насмешек». В рок-клубе, и уж тем более в других залах, им выступать не разрешали, и мне было ужасно интересно открыть для себя этот мир русского панка. Лидера группы звали Рикошет[79], это был долговязый парень с сонными глазами и темными, влажными, вьющимися волосами. Он был один из тех отвязных панков, кто, прокалывая себе уши, подставлял под мочку пробку из бутылки или черствую корку хлеба и, не моргнув глазом, пробивал ухо стальной иголкой. Поначалу он ко мне отнесся настороженно: скрестив руки на груди, он спросил, говорю ли я по-русски. Я отрицательно покачала головой и тут же выдала набор фраз, которым меня научил Сергей, а вслед за этим все те ругательства и всю ту нецензурщину, которую я усвоила за время пребывания в России. Он чуть ли не буквально покатился по полу со смеху, и я мгновенно стала в этом кругу своей. Кроме меня в круг входили еще несколько панк-девиц – модных, привлекательных, с кошачьими глазами и тщательно уложенными волосами, будто сошедших с обложки Vogue или Rolling Stone. На диване лежал так и не пришедший в себя за все время, пока я там находилась, какой-то круглолицый пьяный панк в вязаной безрукавке. Мне сказали, что это самый легендарный панк России по имени Свинья[80].
Пока я снимала репетицию «Объекта Насмешек», друзья их дурачились, разгромили все помещение и разбили зеркало. Осколком зеркала Рикошет резанул себе по руке и кровью разукрасил себе лицо. Группа тем временем продолжала играть. Все это выглядело невероятно дико и невероятно похоже на тот панк, который я видела на Западе. Именно таким мощным и подлинным проявлением человеческой экспрессии мне и хотелось поделиться с Америкой. Опустите железный занавес, и вы увидите, что с той стороны его не монстры – это люди, такие же, как и вы, пусть и измазанные кровью и пьяные.
После макабрического приключения с «Объектом» я направилась снимать интервью с Сашей Башлачёвым – бардом, подобного которому я никогда в жизни не видела. И хотя ни слова из того, что он поет, я не понимала, в глазах его чувствовалась бесконечная поэзия, и слова лились из него, как дождь из грозовой тучи.
«Я понятия не имею, что я могу сказать американцам», – проговорил он, как только мы устроились с камерой и с Алексом в качестве переводчика. «Надеюсь, они поймут все и без моих слов». Он обладал способностью видеть общие фольклорные корни всей музыки самых разных континентов. «Все мы – не что иное, как сумма влияний. И главное из этих влияний – любовь».
Его музыка и сила его хриплого, глубокого голоса были совершенно завораживающими. Каждая песня, которую он пел на камеру, шла прямо из души, была извилистой, погруженной в глубины народного духа и человеческой боли историей. В начале песни голос его звучал тихо, как призрак, возникающий из какого-то потустороннего мира. Со временем, как набирающий обороты паровой двигатель, он обретал громкость, силу и пугающую мощь. Иногда мне казалось, что он в состоянии пробить крышу дома, в котором мы находились. Никто не мог даже шелохнуться, настолько все мы, смертные, были парализованы этим громоподобным гласом божьим. Могу смело сказать, что он был намного ближе к небесам, чем все мы. Слушая его полные чувства баллады, мне хотело