VIII ст. находим еще в этой сфере мало специализации; лишь постепенно отделяется розничная торговля от оптовой, банковая деятельность от торговли, устанавливается специализация в отношении товаров, которыми торгует купец. В таких городах, как Париж и Лондон, розничная торговля уже разбита на большое количество специальностей, но в провинциальных городах даже Франции, а тем более в городах австрийских или германских, еще в XVIII ст. сохраняется обычай торговать самыми разнообразными товарами одновременно. Так что в этом отношении значительной разницы между Россией и Западом мы не найдем. Напротив, различие обнаруживается, например, в том, что в западноевропейской торговле широко развиты были вексельные операции, расчеты при помощи трассирования векселей, банкиры почти исключительно занимались в то время куплей и продажей векселей. У нас же вексель еще совершенно не был известен и самая торговля в значительной мере совершалась в форме мены — товар на товар. Мы не говорим уже о бирже и биржевых операциях, о государственных займах, в которых купцы на Западе принимали деятельное участие. Все это было чуждо торговле Московского государства{314}.
Но на Западе мы можем установить к этому времени и сложившийся торговый класс. То время, когда торговлей занимались венецианские и генуэзские дожи и нобили, церкви и монастыри, папы и патриархи, короли и герцоги — словом, все, кто угодно, ушло уже в область предания. В Московском государстве находим, напротив, именно эту картину: торгуют все, «от самого знатного до самого простого» (Кильбургер), «от самого высшего до самого низшего» (де Родес){315}. Торгуют бояре, торгует духовенство, торгуют и все другие сословия. «Все бояре без исключения, даже и сами великокняжеские послы у иностранных государей везде открыто занимаются торговлей; продают, покупают, променивают без личины и прикрытия»{316}. В Туле в самом конце XVI ст. посадским черным людям принадлежало всего 20% торговых помещений, все остальные 80% находились в руках частью ратных людей (30%), среди которых были стрельцы, пушкари, частью служилых людей всякого рода; упоминаются среди торгующих и четыре монастырских старца, и игумнов слуга, и многие другие. По данным 1625 г., роль посадских в торговле повысилась, но и теперь они не превышали 37% торговцев, ратные люди по-прежнему владели 31% всех торговых помещений{317}. В Пскове положение было иное: в конце XVI ст. 80% всех торговых заведений принадлежало черным тяглым людям, но все же и здесь находим среди остальных 48 лавок ратных людей, 123 заведения, где торгуют духовные лица, и 81 торговое помещение, принадлежащее церквам. При этом в среднем на каждого владельца приходится по 1 — 1,3 лавки, тогда как на каждую церковь по 3 лавки. В Можайске из духовенства 27 человек занимались торговлей; среди них были и игумены, и священники, и дьяконы, им принадлежало свыше 40 лавок, именно 10% всего числа лавок, духовные же лица составляли 20% всех жителей, причем лавки духовенства имелись не только в иконном ряду, но и в пушном, сапожном, овчинном, седельном, солодяном, рыбном, мясном; 2 священника, церковный дьячок и сторож, имели 2 амбара и 4 скамьи. В Коломне ратным людям принадлежала треть всех торговых заведений, в Свияжске стрельцы владели четвертой частью всех лавок, в Казани одной десятой{318}.
Большую роль в торговле этой эпохи (о предыдущем периоде см. выше{319}) играло духовенство. Монахи не только владеют поместьями, но они также, по словам Флетчера, самые оборотливые купцы во всем государстве и торгуют всякого рода товарами{320}. «Монахи не уступают никому в торговле, занимаются столько же, сколько и другие, покупкой и продажей, держат суда, плавающие с товарами»{321}. Так, например, астраханский Троицкий монастырь выпросил себе при Грозном право выстроить в Астрахани лавку, покупать и продавать в ней беспошлинно на монастырский обиход и право держать судно-белозерку или дощаник, в длину от кормы до носа 30 саженей, и перевозить на этом судне соль и рыбу из Астрахани вверх Волгою до Ярославля и Окою до Калуги, продавать эти товары и другие беспошлинно{322}. И в других местах монахи торговали солодом, хмелем, хлебом, лошадьми, рогатым скотом и всем, что могло приносить прибыль{323}. Это находилось в тесной связи с обилием у монастырей земель, мельниц, рыбных ловель, пчельников, которые были получены от жертвователей. Отсюда избытки хлеба, меда и воска, рыбы и других продуктов, которые пускались в продажу. Набожные помещики, как и прочие жители, возили монастырям в дар и зерно, и конопляное масло, горох, холст, овчину{324}. «Стольник Беклемишев дал вкладу (в монастырь) двух меринов, мерин гнедой да мерин карий, да конь саврас, стольник Десятой дал вкладу мерин сер, старец Дионисий дал вкладу шесть ульев пчел, старей Мелетий дал вкладу невод… Поп Максим дал вкладу 15 четвертей с осминою ржи и пшеницы и всякого хлеба, да лошадь, да корову»{325}.
Как велики были богатства монастырей, можно усмотреть, например, из кормовой книги Кирилло-Белозерского монастыря XVII ст., где вместе с кормами вписаны и вклады, принесенные в монастырь в виде денег, имений и драгоценных вещей. Из денежных вкладов наиболее крупными являлись пожертвования Иоанна Грозного, составившие свыше 24 тыс. руб., или более 100 пудов серебра. Все это пожертвования после смерти разных лиц на поминовение их душ. Принесенные монастырю вещи состояли из образов и панагий, церковных облачений из атласа и бархата, обычно унизанных драгоценными камнями и жемчугом (пожертвованные Грозным оценивались в б тыс. руб.). Далее находим многочисленные шубы — собольи, горностаевы, куньи, беличьи, чаши, чарки, кубки, часы, ложки серебряные, колокола, ожерелья. Так, например, старица Агафья пожертвовала жемчужное ожерелье, князь Вельской золотую чару, Шипулин чашу кизыльбашскую (восточную) с серебряными кольцами, Дмитрий Годунов лампаду серебряную, Дмитрий Воронцов колокол в 30 пудов, царица Мария Феодоровна по сыне своем Дмитрии Иоанновиче 3 чаши серебряных столовых больших, судки серебряные столовые, уксусницу, перечницу, рассольник, блюдечко, стопу. Дары состояли и в зерне, соли, лошадях{326}.
Неудивительно после этого, если Майерберг заявляет: «Говорят, что монастыри наделены такими богатыми вкладами благочестивых людей, что вместе с высшим духовенством владеют будто бы третьей частью всех поместьев в Московии»{327}.
Огромные сокровища монастырей, результат доброхотных даяний благочестивых людей, давали им возможность и в эту эпоху (как и в предыдущий период{328}) заниматься и кредитными операциями. Вопрос 16-й Грозного Стоглавому собору касается отдачи в рост церковной и монастырской казны. «Угодно ли Богови и что о чем Божественное писание глаголет? И мирянам лихоимство возбраняет, нежели церквам Божиим деньги в росты давати и хлеб в монастырь, где то писано в святых правилах?» По словам Вассиана Косого, монахи, «волнуемые сребролюбием и ненасытимостью», всевозможными способами угнетают население, живущее в селах, «налагая проценты на проценты». «Иноки уже поседелые, — прибавляет он, — шатаются по мирским судилищам и ведут тяжбу с убогими людьми за долги, даваемые в лихву». Не менее решительно высказывается другой монах, Максим Грек, говоря о монахах: «Мы бесчеловечным образом взимаем проценты на проценты, доколе не выплатят занимаемый капитал». А с того, кто из-за крайней нищеты не в силах уплатить проценты за год, взимаются на следующий год двойные проценты или, разграбив все имущество, выгоняют людей, о которых, по Св. Писанию, церковь более всего должна заботиться{329}.
Но больше всего, по-видимому, торговал сам царь. «Если кто-нибудь привезет в Московию какие бы то ни было товары, — рассказывает Герберштейн, — то он должен немедленно заявить и показать их сборщикам пошлин или начальникам таможни. В назначенный час они осматривают и оценивают их; даже и когда они оценены, все еще никто не смеет продавать их, ни показывать их прежде, нежели они будут показаны царю. Если царь захочет купить что-нибудь, то в ожидании этого не позволяется, чтобы купец показывал свои вещи, или чтобы кто-нибудь надбавлял цену»{330}. Это писал Герберштейн в 1549 г., а сто лет спустя Майерберг также повторяет, что, привезя товары, никто не может предлагать их на продажу, пока царь не объявит о том, намерен ли он купить их{331}.
На это указывает и де Родес. Когда греки привозят в Москву свои товары — богатые золотые ткани, ковры, бархат, «им не позволяется показывать ни малейшей части товаров никому, кто бы он ни был, прежде чем гости их царского величества, которые для этого специально отряжены, не осмотрят их. Затем эти товары раскладывают и показывают их царскому величеству; он тогда выбирает, что ему самому нравится, а под видом этого берут также гости из того, что им кажется хорошим, остальные же они (греки) могут потом продавать, кому хотят