ка. Компания для торговли с Персией, Хивой, Бухарой и другая от Темерниковского порта для товарообмена с Турцией и Средиземным морем были лишены своих привилегий, и торговля объявлена доступной «всем невозбранно»{490}.
Уже в указе Петра III 1762 г. говорилось, что «коммерция должна быть не сокращена, а так благоразумно и рассмотрительно распоряжена, что все и каждый по мере и состоянию своему в оной соучавствуют». Поэтому торговые компании подлежали упразднению как «убежища банкротов», старавшихся «к своему обогащению имя компании выпросить», чтобы захватить торг «в свои руки и в разорении многих своего спасения искать». Этого принципа придерживалась и Екатерина. «Дешевизна, — говорила она, — родится только от великого числа продавцов и от вольного умножения товара». По поводу проекта сдачи на откуп торговли игральными картами она ответила коротко и ясно: «Чорт возьми с откупом»; представленный ей проект привилегированной морской компании она назвала «бешеным». Не менее решительно Екатерина высказалась по поводу предложения завести торговлю с Индией. «Купцам предложить торговать, где они хотят. Что касается меня, то я не даю ни людей, ни кораблей, ни денег и отказываюсь на всякие времена от всех земель и владений в Восточной Индии и в Америке». В другом случае она велела проект о монополии «партикулярных лиц» «возвратить его составителям с тем, чтобы и впредь о подобном не заикались», «буде сам его не издерешь», прибавляет она и замечает по поводу этого проекта, составленного по правилам всех монополистов: «В начале моего царствования я нашла всю Россию по частям розданною подобным компаниям, и хотя я 19 лет стараюсь сей корень истребить, но вижу, что еще не успеваю, ибо отрыжки сим проектом оказываются».
Это новое направление в области торговой политики выразилось и в различных сочинениях и записках того времени. «Торговля есть дочь вольности», — пишет Чулков. «Генеральные компании» обижают остальное купечество, говорит другой автор. «Великий вред коммерции» происходит от системы запрещений вывоза, объясняет составитель одной «мемории». «Знатные господа», получая откупа, «могут все законы перетолковывать в свою пользу». «Монополии и откупы почитать можно подрывом купечеству». Тот протест против всей системы стеснений, сопряженной со старой политикой меркантилизма, который к концу века обнаруживается на Западе, и у нас выражается в новых веяниях екатерининской эпохи{491}.[33]
Таможенные пошлины первоначально при Петре сохраняли тот же характер, о котором сообщал Кильбургер в половине XVII ст. Именно, по словам Юля, писавшего в 1711 г., иностранец, привозя товар в Россию, платил в Архангельске 10% с цены, но вносил их талерами, которые засчитывались за 50 коп., тогда как стоили вдвое более, так что в действительности пошлина составляла 20%. Кроме того, привезя товар в тот или другой город для продажи, он обязан был уплатить 6% с цены, а продав его, еще 5%, в обоих случаях русскими деньгами. Пошлина равнялась, следовательно, формально 10+6+5 = 21%, на самом же деле достигала 31%. Напротив, русский купец подлежал в Архангельске при покупке иностранного товара пошлине всего в 5% (русскими деньгами), а в городе, где сбывал, пошлине в 5% и сверх того по продаже еще в 5%, итого, платил 15%, или всего половину суммы, причитавшейся с иностранца{492}. Сохранялось, следовательно, по-прежнему усиленное обложение иностранных купцов, дифференциация пошлины не по товарам (последние облагались однообразно из того же процента), а по личности привозящего их купца. Это приводило, само собой разумеется, к тому, что иностранцы выдавали себя за русских или, как это было и раньше (см. выше), производили свои операции через подставных лиц, своих приказчиков из русских, действовавших в качестве самостоятельных якобы купцов.
Но впоследствии, при Петре, вся прежняя система фискального тарифа была заменена протекционной и притом в усиленном размере, причем ставки определялись в зависимости от соотношения между внутренним производством и привозом тех или других товаров: «Которая (фабрика) в четверть умножится против привозу (т.е. производство составит четверть привоза), то наложить четверть пошлины сверх обыкновенной (т.е. в 25% с цены), а которая в треть — треть наложить, а которая в полы, половину наложить (50%), а которая против привозу умножится, то три трети (четверти) капитала пошлин наложить». Сообразно этому в 1724 г. установлены огромные пошлины в 75%, в других случаях — в 50%, даже в 25%, были, впрочем, и более низкие, вывозные же составляли около 3%{493}. Русские по-прежнему облагались ниже, чем иностранцы, но теперь уже только в случае вывоза и привоза товаров на русских судах{494}, следовательно, принималась во внимание не только личность торговца, но и судно, точнее, экипаж судна.
При столь высоком тарифе контрабанда должна была успешно развиваться, и процветанию ее содействовало отсутствие всякой пограничной стражи — все сводилось к устройству застав по большим дорогам, малые же между ними велено было завалить лесом или перекопать рвами, что, конечно, не мешало проезду по ним. Но товары водворялись не только из-за границы, но и из остзейских областей, где тариф в портах действовал прежний, гораздо более низкий, и откуда они, несмотря на запрещения, проникали во внутренние губернии{495}.
В результате все провозилось «воровски» торговцами, которые «раза по три в год ездят в королевство Польское, в Бреславль, в Слезу (Силезию) и Амбург и там такие товары покупают и, возвратясь назад, налаживают дорогу, чтобы Ригу объезжать, тоже на дорогах всякие заставы, которые зело плохи, объезжают, и привозят без всякой трудности в Москву и продают купцам, которые их по малому делу в лавках держат»{496}.
Пошлина взималась с цены товара, а цена показывалась самим купцом. В качестве средства борьбы с показанием чрезмерно низких цен таможне было предоставлено право брать на себя низко оцененные товары сразу очень большими партиями с прибавлением 20%. Для того чтобы лишить цольнера, как называется заведующий таможней, этой возможности, купцы либо доставляли товары сразу очень большими партиями, так что у цольнера не хватало средств для покупки их, либо провозили их через такую таможню, где невозможно было продать товар, так что цольнер вынужден был согласиться на купеческую оценку, как бы низка она ни была. Во многих случаях таможенники искали тех товаров, которые нужны были им самим, и их скупали, остальные же оставляли объявителю, не обращая внимания на оценку. Таможенные служащие вообще наживались; недаром говорили, что «таможня золотое дно». Большинство таможен находилось на откупу, откупщики же, совершенно не интересуясь протекционной политикой Петра, находили для себя более выгодным заменять высокие запретительные пошлины, сильно сокращавшие привоз товара, более низкими, благодаря чему усиливался привоз товаров и таможенный доход возрастал. Импортеры не имели основания жаловаться на такое понижение ставок, но зато высокий покровительственный тариф превращался в нечто совершенно иное, и оказывалось, что «ныне, как высокая пошлина», товаров провозится «только множественное число и так дешево, как 15 лет назад, когда высокой пошлины не было».
Ясно было, что пошлины необходимо понизить. Это сделано было тарифом 1731 г., который не только отличался значительной умеренностью, но и заменил пошлины с цены для большинства товаров ставками с числа, меры, веса, так что на показания купца уже не приходилось полагаться. Но зато ввиду различной ценности отдельных сортов того же товара тариф значительно усложнялся — приходилось каждую статью делить на много подразделений{497}. Но он просуществовал лишь до 1757 г., когда появился новый тариф, который вернулся к тарифу 1724 г. (на последний делались нередко ссылки) и даже превзошел его — пошлины доходили до 60 — 80% стоимости товара и даже превышали ее.
Впрочем, эти огромные ставки были отчасти последствием и того, что к внешним пошлинам в тесном смысле были присоединены и пошлины, взимаемые взамен отмененных в 1753 г. внутренних сборов. Последние существовали еще в половине XVIII ст. в 17 различных видах, отчасти сохранившихся со времен Новоторгового устава, отчасти введенных вновь Петром и его преемниками. Среди них наибольшее значение имела внутренняя рублевая пошлина, взимаемая при ввозе товара в пределы города. Сборы эти, особенно тяжело ложившиеся на малоценные товары, взимались откупщиками в большем размере, чем следовало, и приводили, по словам графа Петра Шувалова, к тому, что многие люди подвергались суду и наказанию, и народ разорялся, а между тем «необходимо оный народ на первый план рассуждения себе представить и смотреть за тем, чтобы он не пришел в крайнюю слабость»{498}. Настаивая на отмене этих сборов, Шувалов указывает на то, что целовальники при взимании их «чинят притеснение и убытки» и с крестьян «снимают шапки и отбирают рукавицы и опояски». «Троицкая Сергиева Лавра от Москвы отстоит в 60 верстах, но на оной дистанции мостов или гатей 4 или 5, в том числе когда в межень можно мост или гать объехать, и по мосту не едет, а мостовое платит также, и тако, например, когда крестьянин везет на продажу в Москву воз дров и за него возьмет 15 или 20 коп., и из того числа заплатит в Москве пошлины, да в оба пути мостовое и себя и лошадь содержит чрез 120 верст, и затем домой едва ль привезет половину»