Только об этом (Духанинском) стеклянном заводе известно Кильбургеру. В 1666 г. и другой иностранец, Иван Фансведен, которому были сданы мельницы бумажные и хлебные, проектировал устроить стеклянный «виницейский» (т.е. на венецианский манер) завод. Фансведен умер в 1669 г., и проект его не мог осуществиться{702}. Вообще производство стекла развивалось, по-видимому, очень слабо, ибо когда в 1672 г. было послано распоряжение «в село Измайлово на стеклянные заводы взять стеклянных мастеров из Путивля и из Севска и из Трубчевска и из иных порубежных городов, где сыскать мочно, десять человек добрых, чтоб которые стекло варить и горшки и печи и всякие стеклянные суды (сосуды) и шурупы были делать горазды и перевести их тотчас», то из всех этих городов получен был ответ, что «стекляных мастеров нет и преж сего не бывало», только «были де стекляные мастеры в Лебедянском уезде», да и те оттуда «сошли неведомо куда». По сообщению Кильбургера, существовал только один Духанинский стеклянный завод, устроенный иностранцем Юлием Койетом, выписывавшим материалы «из Немецкой земли».
Царь Алексей в 1656 г. приказывал «вывести к Москве из Виницеи (Венеции) золы лутчей, в чем скляничные всякие суды делать на хрустальной цвет, с тысячью пудов», а в следующем году требовал, кроме присылки земли, «в чем делается веницейское стекло», доставить еще «и мастеров склянишных самых добрых». Затем в 1669 г. читаем в записных книгах о выдаче государева жалованья стрельцам-плотникам, которые делали в селе Измайлове «анбар, где скляницы делать». В этом году уже работали на Измайловском заводе «стеклянные мастера Виницеяне» Ловис Моэт, Ян Арцыпухор, Петер Балтус, Индрик Лерин, а по упрощенному московскому наименованию, Иван Мартынов с товарищи. Этот завод (кроме него, существовал еще второй — черноголовский) состоял из трех «анбаров». В первом вырабатывалось стекло и находилась кирпичная печь, «в которой стоят горшки и в них делают стеклянные суды; у ней труба для каленья стеклянных судов; печь кирпичная с трубой, в которой стекло обжигают, 4 очага кирпичных с трубою, в них 4 котла литых железных, в которых золу варят; 3 тчана больших, в которых бывает щелок; очаг кирпичный, в которой из печи кладут уголье». В остальных двух «анбарах» сложены были «снасти», т.е. инструменты — сковороды, заслоны, ножницы, щипцы, клещи, трубки, приспособления для обрезывания, мешанья, очищенья стекла, для вынимания сосудов из печи. Имелись особые «снасти», которыми делают «стекла коретные». Оказались даже при описи «всякие запасы к фигурному делу». По отзыву Кильбургера, заведовавший производством Моэт знал свое дело и изготовлял «довольно чистое стекло».
Из приходо-расходных книг видно, что приготовлялись «стеклянные суды» зеленого и белого стекла различной формы: стаканы «высокие, плоские, гладкие, чешуйчатые, витые и с обручиками», рюмки граненые, тройные, братинки, перечницы, мухоловки, кубки с кровлями и без кровель, кубки долгие потешные, скляницы виницейские и т.д. Сосуды были самых разнообразных размеров от «сумеек» в золотник вплоть до «рюмки в сажень» — нечто вроде царь-колокола. Любопытна для нравов того времени и запись о том, что после одного посещения завода царем Алексеем обнаружено было исчезновение «золоченых скляничных достаканов»; оказалось, что их украли, по выражению составителя, сопровождавшие царя стольники и стряпчие{703}.
Менее удачно пошло другое производство — сафьянное. Первым мастером был иностранец армянин Арабит Мартынов, но он «по Русски языку не знал», так что при нем состоял особый «толмач для толмачества» Бориско Иванов, тем не менее ему подобрали русских учеников. Через год Арабит умер, и мастером сделали этого Бориска Иванова, который за год испортил 70 кож и был «из мастеров отставлен». На смену ему явился Мартынко Мардьясов, который «выехал ис Кизылбашской земли собою» и который находил, что «сафьяному двору в селе Чашникове быть не мочно — для того, что неключевая вода»; он настоял на том, чтобы завод был перенесен в Москву на «воду самотек», обещая, что «тою водою учнет он Мартын сафьяны добрые делать». Но этого обещания он не выполнил и через некоторое время и сам он, и ученики его (шесть человек) были «от сафьяного дела отставлены потому, что они многие сафьяны портили». Пробовали заменить их стрельцами, но и последние оказались непригодными, и, наконец, «выбрали» шесть человек «из добрых мастеров» (откуда — неизвестно), которые обязались «делать по 1 тысячи сафьянов в год ис прежняго годового жалованья». В довершение всего и закупленный материал оказался недоброкачественным — из 1523 «козлин новоторжских» 731, т.е. почти половина, в дело «не годились; для того: малы и тонки, а иные горелые».
Как мы видим, подобно литейному, и это предприятие было очень небольших размеров — работало всего семь, позже шесть человек. В отличие от первого оно имело, однако, и весьма несложное устройство — три избы для мастеров, «омшеник в котором сафьяны делают» с 12 колодами, колодезь, амбар для сушенья. Не хитры были и «снасти» — струги, скобели, скребницы, котлы, кади. На дворе сафьянного завода и грузинец Сафар Давыдов и житель города Тевриза Асий Муратов красили миткаль и холст «на кумашное дело». Проектировалось и устройство кожевенного завода, где шесть человек рабочих могут изготовлять в год до 1000 кож{704}.
Большое внимание обращалось на отыскание руды всякого рода, и для этой цели вызывались иноземные «рудознатцы», от которых ждали весьма многого. Уже при царе Михаиле разрешен был приезд в Россию английскому инженеру Бульмерру, который «своим ремеслом и разумом знает и умеет находить руду золотую и серебряную и медную и дорогое каменье и места такие знает достаточно». В 1621 г. был послан за границу московский «немчин» Юрий Родионов «проведывать рудознатца самого доброго», причем последнему обещано было, что «как ож даст Бог, он царским счастьем, а своею наукою и ремеством найдет руду золотую или серебряную, и государь его пожалует великим своим царским жалованьем и честна его во всем учинит; а что будет прибыли перед заводом, и государь его с прибыли пожалует четвертою долею золотом и серебром, что будет найдет». В 1634 г. посылали в Саксонию и Брауншвейг нанимать медноплавильных мастеров с обещанием, что «им меди будет делать в Московском государстве много». При царе Алексее мы встречаем уже целую массу иноземцев с Запада и Востока, «знающих людей» разных национальностей. В 1658 г. царский комиссионер Гебдон должен был призывать на службу из-за границы «алхимистов самых ученых, рудознатцов серебряных и медных и железных руд». В 1667 г. иноземец Иван Фан-Сведен был отправлен за границу «для призывания в Московское государство ремесленных людей», а два года спустя «за всякими мастеровыми людьми и рудознатцами» ездил полковник Николай Фанстаден, который нанимал «рудознатных и плавильных мастеров» в «Курляндской земле».
Ряд экспедиций был отправлен для обследования различных местностей Московского государства в отношении металлов и минералов — «сыскивать руд, слюды, соляных разсолов», даже описать «гору каменную алебастровую», ибо о ней великому государю «ведомо учинилось». В экспедициях принимали участие разные «рудознатцы»: в одной гречанин Иван Миколаев, грузинцы Татун и Давыд Мамукаевы, в другой полковник Густав фон Кампен, в третьей сербы князь Богдан и князь Степан Милорадовы. Но в результате удалось приохотить к этому делу и пробудить предприимчивость и русских людей. Появились «изветчики», которые знали «призначные рудные места», например пензенский соборный поп Лука Степанов с двумя своими «духовными детьми», «жилец» Семен Захаров, который «для сыску всяких руд… имеет раденье великое», образовалась даже компания, во главе которой стоял другой поп — церкви Успения Богородицы и которая испрашивала разрешение «сыскать руду своими проторми».
Как указывает А. И. Заозерский, во всех этих действиях ясно выступает наивная уверенность Алексея Михайловича «в техническом, почти всеобъемлющем всемогуществе мастера-иноземца, от которого он ожидал, — как он сам выражался, — всяких диковинок, каких в Московском государстве нет», всевозможных «хитростей». Отсюда поручение прислать из-за границы даже «мастеров таких, чтоб умели то зделать так, чтоб всякие птицы пели и кланялись и ходили и говорили, как в комедии делаетца» или «подкопщиков самых добрых, которые 6 умели подкоп весть под реки, и под озеро, и сквозь горы каменные, и на гору вверх и сквозь воду» — задача, осуществленная лишь в следующие столетия. Отсюда и такие «диковинные затейки» царя, как попытка завести тутовые сады и даже хлопчатобумажные плантации под Москвой — и то и другое с целью насаждения на Руси шелковой и хлопчатобумажной промышленности.
армянин Ларион Льгов. Но неудачные опыты последнего, по-видимому, вызвали сомнение в возможности акклиматизировать тутовое дерево под Москвой, и царь строит уже новый план, кроме «шелковых заводчиков», «которые б умели червей кормить и шелк делать», наказывая еще «такова мастера сыскать, хотя дорого дать, хто б умел завесть и червей кормить таким кормом, который бы был подобен туту, или ис тутового дерева бить масло и в то масло иных дерев лист или траву обмакивая, кормить червей и за помощью Божиею завесть шолк на Москве». Будучи, очевидно, уверен в успешности такого рода попыток, царь уже заботится и о дальнейших стадиях процесса производства. «С иноземцами же уговоритца, поставить всяких толковых красок самых добрых… Красильников, которые б сумели красить шолк всякими цветами и знали в каких местех краски живут и каким подобием и на тех местех, где такие краски есть, признаки и травы и леса растут».
Одновременно появляется проект еще более фантастичный — приказание астраханскому воеводе «призвать индейцов мастеровых людей, которые умеют делать киндяки и бяди, да прислать травы марены сто пучков да… хлопчатой бумаги, по скольку пуд пригоже». Но оказалось, что в Астрахани «индейцов мастеров нет и не сыскать», а нашелся только «Бухарского двора жилец Кудабердейка. Красильный мастер». И наряду с требованием сыскать «ткачей, которые б ис хлопчатой бумаги умели делать миткали, кисеи» и т.д., отдается приказанье и сырье для этого производства — хлопок — разводить у себя. «Чтоб в Астрахани у иноземцев сыскать семени бумаги хлопчатой самого доброва, сколько мочно, и сад