11. О слове «скот»
В древности государственная казна называлась «скотница». Происходит это название, безусловно, от слова «скот», ибо в древности скот играл роль денег.
Это было у всех народов в эпоху натурального обмена[103], недаром латинское «pecunia», т. е. «деньги», так походит на «pecus» («скот»), являя полную аналогию со «скот» и «скотница» древних славян. Словопроизводство «pecus — pecunia» не вызывает ни у кого ни малейшего сомнения.
Обращаясь, однако, к «скот — скотница», мы встречаемся с мнением, будто бы слово «скот» заимствовано славянами от немецкого «Schatz». Это мнение чрезвычайно характерно для мышления западных и наших ученых, которые отказывают славянам в самостоятельности.
Совершенно очевидно, что народ, занимавший пространство от Эльбы и до Волхова, от Балтийского моря и до Черного, не мог обойтись без понятия «скот», ибо скотоводство родилось за много тысячелетий до нашей эры. Понятие это настолько жизненно важное, как пища и питье, что совершенно недопустимо предполагать, что древние славяне получили скотоводство вместе с соответствующим словом от германцев.
Скотоводство, бесспорно, было уже до того момента, когда германцы и славяне этнически дифференцировались[104].
Слово «скот» является, безусловно, вариантом слова праязыка, обозначающее домашних животных-млекопитающих.
Является ли германское слово «Schatz» вариантом этого праслова — неизвестно, и вряд ли это так. Заметьте, что германское слово «Schatz», т. е. «ценность», имеет не первичное, а вторичное, дополнительное значение, первичное значение[105] у немцев «Vieh» или «Rindvieh», поэтому крайне маловероятно, что славяне заимствовали чужое, вторичного значения слово для своего первичного. Не существовали же они без слова для понятия «скот» аж до тех пор, пока не столкнулись в натуральном обмене с германцами? Кроме того, известно, что славяне употребляли и вторичное значение слова «скот», — многие называют «скот» — «товар», отмечая этим специально торговое значение. Таким образом, у нас нет никаких оснований считать славянское слово «скот» заимствованным у германцев.
Интересно, что прогерманствующим ученым даже в голову не придет: почему бы не утверждать обратного, что именно немецкое «Schatz» происходит от славянского «скот»? Ведь такое предположение совершенно правомерно, — еще издревле славян было больше, чем германцев, поэтому более вероятия, что больший народ повлиял на меньший, а не наоборот, но такая мысль им даже в голову не приходит.
Если Русь со времен Петра I заимствовала много слов у германцев, это отнюдь не значит, что это было так всегда[106]. Было время, например во времена Ярослава, когда Русь была культурнее германцев, и только татарщина сбросила Русь в бездну невежества и позволила Западу обогнать ее в культурном отношении.
В глубочайшие же времена культура германцев и славян была одинаково примитивна[107] и базировалась на одинаковом языковом фундаменте.
Произошло расщепление праязыка, и каждая ветвь народов создала свой вариант праслова, поэтому говорить о заимствованиях слов в отношении первичных понятий может только тот, кто вовсе не знает и не понимает истории языкознания.
Здесь уместно будет остановиться на вопросе: почему в нашей «Истории руссов» мы затрагиваем вопросы языкознания и т. д.? Потому что мы рассматриваем историю не как изложение царствований, а как изложение того, как жили наши предки и каким путем пришли мы до современного нашего положения.
Не только политическая, но и культурная история нас интересует: как жили наши предки, что они ели, пили, во что одевались, как они трудились, как они развлекались, во что верили, в какие общественные отношения они вступали друг с другом и т. д. — все это является для нас предметом истории.
Нас в одинаковой степени интересуют и появление Рюрика на горизонте Новгорода, и употребление берестяных грамот там, завоевание Петром I «окна в Европу», и стрижка бороды боярам и т. д., ибо все это — отражение единого исторического процесса, захватывающего все стороны жизни. Период истории царей окончился с падением абсолютизма; нас интересует теперь история народов в целом, в которую, как только часть, входит и политическая история.
12. Мы и норманизм
(Статья эта первоначально была напечатана в газете «Грядущее», 1957 г., № 11, издающейся в Сиднее; к сожалению, она вышла с грубыми опечатками, искажавшими смысл и подверглась «правке» редактора; мы считаем необходимым дать ее в настоящей, авторской версии.)
В работе нашей — «История «руссов»[108] в неизвращенном виде», Париж, 1953—55, выпуски 1–5, а также в ряде статей, помещенных на страницах газеты «Грядущее» (№ 2–7, 1956), мы показали с достаточной убедительностью, что научных оснований норманнская теория сейчас не имеет никаких. В свете современной науки она оказывается абсолютно негодной и настолько же отсталой, как представление, что земля плоска или что Солнце вращается вокруг Земли.
Причину возникновения и двухсотлетнего существования этой теории мы показали, — создана она руками немцев и основывалась исключительно на политике, идущей совершенно вразрез с интересами русского народа.
Иностранцам она была выгодна, ибо давала им в России привилегированное положение; существовавшей власти она давала, так сказать, узаконенное, освященное историей положение: Русь, мол, создали немцы, — немцам Русью и владеть и править.
Кроме того, под всю эту теорию было подсунуто «демократическое начало», — было, мол, время, когда Русь, сознавая свою негодность («а порядка в ней нет») и несостоятельность, свободной своей волей, всей землей призвала иностранцев, — значит, нравится или не нравится, а принимать правителей-иностранцев, как больному лекарство, необходимо.
Русским, которые прочно связывали свое существование с династией, эта теория была также, хоть и не прямо, а косвенно, выгодна, ибо давала им солидное положение. И это, мы видим, происходит по инерции до сих пор: большинство монархистов и вообще правых в зарубежье являются норманистами.
За доказательствами ходить недалеко: в 1953 г. в издательстве Чеховского Общества в Нью-Йорке вышел «Обзор русской истории» С. Г. Пушкарева[109], книга эта чисто норманистская. Она не является только отражением личных воззрений Пушкарева; она является книгой, выдвинутой цветом заграничной русской общественности, и издана на средства «East European Fund». Американское общество доверилось русскому, дав средства, последнее же издало книгу, ложную по принципу, во зло русскому народу, в противность правде, в оплевывание наших предков. Книга Пушкарева не сказала правды о Руси: никогда варяги-иностранцы русского государства не создавали, все создано славянскими руками.
В книге, вышедшей в 1953 г., т. е. долженствовавшей дать новейшие сведения, ничего нового нет.
В ней нет ни слова протеста, ни слова о том, что учили мы в школах в свое время ложь.
О норманизме мы можем пойти только примечание петитом: «Справедливо мнение тех историков, которые отрицают за норманнским элементом существенное влияние на общественный строй и быт Древней Руси». И это все!
А вместе с тем другое примечание: «Некоторые историки сомневаются в варяжском (скандинавском) происхождении первых русских князей, но их сомнения едва ли могут быть признаны обоснованными». Так освещает Пушкарев кардинальный вопрос истории Руси. Правда о Руси у него проскальзывает в примечании, петитом, под сурдинку, чтобы кто-нибудь ее не увидел, о лжи в прошлом он громко не сказал ни слова.
Кто мог защитить русский народ от лжи в прошлом? Во всяком случае, не основной костяк нации — крестьянство. Оно погрязало во тьме невежественности и безграмотности. Не забудьте, что не прошло еще и ста лет, как в нашей стране крестьянами… торговали! Подавляющее число граждан в России были… рабами.
Дворянство, купечество, духовенство — все были на стороне власти, ибо она сохраняла их привилегии. Ремесленники вели самое жалкое существование. Рабочего класса, в сущности, не было. Оставалась тонкая прослойка интеллигенции — отщепенцев из дворян, купечества, духовенства и «разночинцев», которая могла бы защитить народ от несправедливости, но и эта прослойка, давшая замечательных людей, гордость нации, не выполнила этой задачи.
Почему? Потому что она со школьной скамьи была отравлена норманистским дурманом. Многие из них, однако, понимали всю ложь норманизма, но не поняли, что эту политическую ложь надо опровергать не только в ученых, академических спорах, но и на политических диспутах. Надо было требовать не только «земли и воли» для народа, но и правды об истории народа. Этого никто не сделал.
Никто не написал этого лозунга на своем политическом знамени. Не увидели того, что надо требовать справедливости не только для существующих людей, но и для чести ушедших. И вот получилось так, что дотянули и до конституции 1905 г., и до Февральской революции 1917 г., и до Октябрьской революции, а о справедливости по отношению к предкам никто не позаботился.
Только теперь, к сороковому году революции, в Стране Советов норманизм отброшен, но далеко не в полном виде, — до сих пор там не понимают, что призвание варягов было и этими варягами были западные полабские славяне.
Не понимают там и того, что это заморское призывание было только восстановлением древней славянской династии, которая по мужской линии угасла, а потому восстановлена была по женской линии. Дочь Гостомысла, князя новгородского, была замужем за князем ободричей.
Так как сыновья Гостомысла умерли, не оставив сыновей, династию пришлось восстановить по женской линии: Рюрик был внуком Гостомысла от средней его дочери Умилы и был чистейшим славянином. Дружина, пришедшая с ним, была, естественно, преимущественно славянская. Поэтому Русь чужого ума не занимала, она заняла только отпрыск своей же династии.