Наконец, какой идиот, будучи императором, бросится с горсточкой придворных на спасение огромного города, осажденного многими тысячами врагов? Ведь его присутствие соотношения сил не меняло, зато сам он представлял собой замечательную добычу, с которой можно было содрать невероятный выкуп.
Просто не верится, чтобы взрослые серьезные люди обсуждали сказочки для детей дошкольного возраста.
Васильев в этом отношении безупречен: он сообщает все факты, ему известные, и подчеркивает, что никаких положительных свидетельств в пользу только что упомянутых утверждений нет.
Но, будучи безусловно честен в изложении фактов, он все же отдает дань своему порочному мышлению — он всё время твердит о неудаче руссов.
Но ведь венецианские хроники положительно утверждают о триумфе руссов, нет ни одного исторического данного, что во время осады было сражение и руссы, на суше ли, на море ли, были разбиты. Сам Фотий, свидетель событий, говорит, что причина отступления руссов неизвестна, и приписывает это Божьей милости. Значит, руссы вернулись совершенно целые, — это раз.
Урон, нанесенный грекам, был огромным, и обида отомщена тысячекратно, — это два.
Наконец, не только предместья Царьграда, окрестности, но и Принцевы острова[105] были ограблены и добыча была огромна, — это три. Где же здесь неудача?
Правда, руссам не удалось взять Царьграда, но сам же Фотий говорит, что это зависело от желания победителей. Зачем было брать его, если месть была насыщена, лодки полны награбленного добра, а штурм города означал только людские потери? Руссы, выполнив все свои желания, спокойно отплыли с триумфом.
Здесь не место разбирать подробно всю книгу Васильева. Одно несомненно: она ни в малейшей мере не изменяет картины событий, набросанной нами в первом выпуске, в некоторых местах она решительно порывает с норманизмом, в других местах она остается на старых позициях именно потому, что Васильев, решивши загадку наполовину, не смог решить ее всю. Было действительно два похода: 860-го и 874 годов, но не 860-го и 861-го.
5. Сказка 1002-й ночи С. А. Жебелева
В ряде наших очерков мы показали с полной несомненностью не только ошибочность и полную несостоятельность норманистской теории, но и, главное, несостоятельность научного метода историков, позволяющего не только возникать, но и существовать столетиями подобным теориям.
Что с методом историков дело обстоит крайне плохо, видно из того, что советские историки, удачно избавившиеся от гипноза норманистской теории, урока из совершившегося не сделали: они начинают создавать историю, подобную той, которая создалась на основании норманистской теории. Они видят в истории классовую борьбу там, где ее не было, или, во всяком случае, документальных следов ее найти нельзя. Они уподобляются Шерлокам Холмсам, нашедшим пятно крови и решающим, что здесь было совершено преступление, а на самом деле просто у кого-то пошла носом кровь.
Как пример следования ложному научному методу, мы разберем работу С. А. Жебелева «Последний Перисад и скифское восстание на Боспоре»[106], поднятую на щит советскими историками, как блестящее произведение по глубине своего анализа.
Мы увидим ниже, что этот анализ мало отличается по приближению к действительности от 1002-й ночи, только последняя рассказана не «Шехеразадницей» известного советского анекдота, а С. А. Жебелевым, ученым.
Если подобный анализ считают образцовым и ему подражают, можно себе представить, какие новые сказки-откровения свыше будут наполнять историю, написанную советскими историками, через 10–20 лет.
В чем видят основную заслугу анализа Жебелева? Ответить можно его же словами: «Для нас же восстание скифских рабов на Боспоре представляет особенный интерес, как первое революционное восстание угнетенных против угнетателей в античных колониях на территории СССР».
Мы (скажем безоговорочно) — всегда за угнетенных, где бы они ни были, в Боспоре ли в последнее десятилетие II века до нашей эры, или на Колыме в настоящий момент. Мы — на стороне справедливости, и прежде всего за трудящихся и против эксплоататоров (явных или замаскированных) в любой форме человеческого общества, но мы не считаем возможным давать своим чувствам командовать в научных вопросах над историческими фактами.
Ниже мы покажем, что Жебелев совершенно извратил смысл того, что он нашел в истории; его статья — это ползание на животе перед сильными мира сего, и возможно, от врожденного чувства рептильности. Мы уже видели, на примере Н. Я. Марра, какой колоссальный вред науке (и в особенности советской) причинил он своими попытками решать научные вопросы с марксистской точки зрения, т. е. следуя нормам не логики, а политики.
Крупной заслугой И. В. Сталина является то, что он разоблачил этого научного помпадура, высоко поднятого на щит руководящими кругами в России. Теперь повторяется то же, только несколько в иной плоскости: советские историки измышляют восстания угнетенных там, где их не было, и тем совершенно дискредитируют советскую науку.
Мы подчеркиваем, что признаем классовую борьбу, но пример, взятый Жебелевым, никуда не годится, классовая борьба высосана здесь из пальца.
Если С. А. Жебелев поддался каким-то чувствам и перешел границы возможного в научных допущениях, то как это проглядели остальные советские историки? Если они рекомендуют фальсификацию истории, то где же их научная объективность? Если Жебелев ошибся, — зачем его ошибку обращать в пример, достойный подражания?
Обратимся к фактам. На Боспоре, т. е. в районе Керченского пролива, триста с лишним лет (с 438–437 гг. до н. э.) правила династия Спартокидов. Последний царь Перисад вынужден был передать свою власть более могущественному царю, именно понтийскому царю Мифрадату[107] Евпатору, ибо он не в силах был сопротивляться окрестным «скифам», требовавшим ежегодно таких откупных денег, каких у Перисада не было. В этих условиях Перисад решил отдаться под власть сильнейшего и тем защитить себя от вымогательств скифов.
В переговорах Перисада с Мифрадатом главную роль сыграл воевода последнего Диофант. Диофант по поручению Мифрадата удачно воевал со скифами, нападавшими на Херсонес. Так как Диофанту удалось отогнать скифов, то благодарные херсонесцы воздвигли ему плиту, из надписи на которой мы узнаем не только то, что он совершил в отношении херсонесцев, но и в отношении Боспорского царства.
Текст, касающийся последнего, гласит:
«Когда скифы, с Савмаком во главе, произвели государственный переворот и убили боспорского царя Перисада, выкормившего Савмака, на Диофанта же составили заговор, последний, избежав опасности, сел на отправленное за ним (херсонескими) гражданами судно и, прибыв (в Херсонес), призвал на помощь граждан. (Затем), имея ревностного сотрудника в лице посылавшего его царя Мифрадата Евпатора, Диофант в начале весны (следующего года) прибыл (в Херсонес) с сухопутным и морским войском, и присоединив к нему отборных (херсонесских) воинов, (разместившихся) на трех судах, двинулся (морем) из нашего города (Херсонеса), овладел Феодосией и Пантикапеем, покарал виновников восстания, Савмака же, убийцу царя Перисада, захватив в свои руки, отправил в царство (т. е. Понт) и снова приобрел власть (над Боспором) для царя Мифрадата Евпатора».
Из этого текста прежде всего ясно видно, что главные действующие лица в этой истории были скифы и Савмак. О рабах, как мы видим, не сказано ни слова, даже слово «раб» не употреблено ни разу. Однако совершенно ясно, что если бы в событиях принимали участие и рабы, то о них херсонесцы, прекрасно обо всем осведомленные, сказали бы хоть что-то. На деле же оказывается, что херсонесцы якобы не упомянули самой главной движущей силы событий — рабов!
Жебелев задает себе следующие вопросы, опираясь только на приведенную надпись:
«1) Кто были скифы, произведшие переворот.
2) Кто был Савмак, ставший во главе его.
3) Что представлял собой переворот, какого он был характера?»
Рассмотрение того, как Жебелев решает эти вопросы, удобнее начать с Савмака. Из текста ясно, что Савмак был воспитанником Перисада. Кто он был по национальности — неизвестно. Жебелев полагает, что «скиф». Конечно, вероятность этого не исключена, но нет ни малейших доказательств этого, гораздо более шансов, что у боспорского царя приемыш был грек. Впрочем, это никакой роли не играет, как и вопрос, был ли он блондином или брюнетом. Суть дела в том, что интересы скифов и интересы Савмака совпадали.
Скифам было интересно выкачивать из Боспорского царства, как и до сих пор, деньги, Савмаку же интересно было быть царем в Боспорском царстве. Многие видят в Савмаке (и с достаточным основанием) лицо, заменявшее Перисаду сына и престолонаследника, иначе зачем иметь «выкормленца»?
Совершенно очевидно, что Савмаку вовсе не улыбалось подчинение понтийскому царю и вообще прозябание неизвестно в качестве кого. При status quo для него открывались блестящие надежды на самостоятельное царствование после смерти Перисада. Когда он увидал, что Перисад отдает власть не ему, а Мифрадату, Савмак принял участие в перевороте и, по-видимому, сам убил Перисада.
То обстоятельство, что Савмак принял участие в перевороте и убил Перисада, говорит бесспорно, что это уже был взрослый человек, а не мальчик, человек, вероятно уже вкусивший прелести правления, ибо был воспитанником царя и, естественно, до известной степени уже пользовавшийся властью.
Жебелев смотрит на все совершенно иначе:
«Это не дворцовый переворот, произведенный при помощи скифов раздосадованным на Перисада Савмаком; это и не борьба деревни с городом; это восстание скифских рабов, объединившихся вокруг доморощенного царского раба».
Таково начало 1002-й ночи С. А. Жебелева. Савмак, оказывается, доморощенный царский раб; раб потому, что в одной надписи об отпущенных рабах употреблен тот же глагол («вскармливать»), что и в данной надписи.