е на взаимном вспоможении. Не знаем, посылал ли рязанский князь опять свои войска на помощь москвитянам против Ольгерда, но что он был их союзником, об этом свидетельствуют две договорные грамоты Дмитрия Ивановича с Ольгердом (в 1372 г.) и Михаилом Тверским (1375 г.): первая в числе сторонников московского князя упоминает Олега Рязанского и Владимира Пронского[138]; вторая признает великого князя рязанского Олега третейским судьей в спорных делах между Москвой и Тверью[139].
Еще заметнее обозначился союз Дмитрия и Олега в отношениях к татарам. Надеясь на московскую помощь, Олег, по-видимому, обнаружив намерение, если не совсем сбросить, то по крайней мере ослабить тяжесть монгольского ига. Но Рязанская земля дорого поплатилась за дружбу с Москвой. «В 1373 г. пришли татары из Орды от Мамая на Рязанского князя Олега Ивановича, города его пожшли, множество людей побили, и с большим полоном воротились во свояси».
Дмитрий с братом Владимиром Андреевичем слишком поздно явился на помощь к союзнику; он ограничился тем, что стал на берегу Оки и не пустил татар перейти на северную сторону. В 1377 г. царевич Арапша, известный в истории поражением русского ополчения на реке Пьяне, осенью сделал набег на Рязанскую землю и взял Переяславль. Захваченный врасплох, Олег Иванович попался, было, в плен, но вырвался и убежал, весь израненный татарскими стрелами[140]. Как велик был ужас, наведенный Арапшей на жителей, видно из того, что в Рязанской земле долго ходили потом страшные рассказы о подвигах царевича, и он превратился в мифическое лицо какого-то богатыря-великана. В следующее лето Мамай отправил мурзу Бегича с большой ратью на великого князя Дмитрия, а вместе с ним и на его союзника Олега. Дмитрий поспешил к нему навстречу, перешел за Оку и сошелся с татарами на берегах речки Вожи. 11 августа произошла известная битва, предвестница Куликовской победы. В 15 верстах от губернского города Рязани до сих пор существуют памятники Вожинской битвы — высокие курганы, по которым разбросано село Ходыкино. Олег, по-видимому, не принимал участия в сражении; упоминается только князь пронский Даниил, который начальствовал одним крылом великокняжеского ополчения. Мамай, приведенный в ярость такой страшной неудачей, спешил выместить свою досаду на Рязанской области. Он собрал остатки разбитой рати и бросился на Рязань. Олег, вероятно считавший себя безопасным с юга в первое время после поражения татар, и на этот раз оказался не готовым к обороне. Он перебежал на левую сторону Оки и оставил свои волости в жертву грабителям. Татары взяли и пожгли Дубок, Переяславль и другие города, разорили множество сел и увели с собой большое количество пленников. Сильно опечалился Олег, когда увидал свое разоренное княжество; жители, спасшиеся от плена, должны были селиться как в необитаемом краю и строить новые хижины, «понеже вся земля была пуста и огнем сожжена»[141]. Хотя опустошение распространилось далеко не на целое княжество, но оно постигло самую лучшую часть его — правое прибрежье Оки.
Это внезапное нападение было только предвестием грозы более ужасной, которая долженствовала напомнить России Батыево нашествие. Мамай старается собрать отовсюду огромные силы. Но Орда оскудела ратными людьми: цвет татарского воинства погиб на берегах Вожи и, хан, не довольствуясь тем, что из великих степей Поволжских и Подонских начали сходиться к нему татары и половцы, послал в соседние страны нанимать дружины армян, генуэзцев, черкес, ясов и других народов. Все еще неуверенный в успехе, он уговорился действовать заодно с Ягайлом Литовским. Летом 1380 г. Орда переправилась на западную сторону Волги и прикочевала к устью реки Воронеж. Весть об опасности, как мы знаем, не привела в смущение московского князя, напротив теперь-то он и обнаружил вполне свое мужество и энергию. Не теряя драгоценного времени, Дмитрий начал собирать ополчение и послал звать на помощь подручных князей.
Что же делал Олег в то время, когда с трех сторон к пределам его княжества двигались вооруженные массы? Известно, что северные летописи обвиняли его в измене и предательстве. Описывая эпоху Куликовской битвы, некоторые летописцы не находят слов, чтобы выразить всю гнусность его поведения, и не могут упомянуть имени Олега без того, чтобы не прибавить к нему: велеречивый и худой (умом), отступник, советник дьявола, душегубивый и тому подобные эпитеты. Это ожесточение против Олега пережило несколько столетий и нашло себе громкий отголосок в повествовании бессмертного историографа, так что для многих с именем рязанского князя сделалось неразлучно представление о великом русском изменнике, вроде Ивана Мазепы. В наше время исторической критики, пора, наконец, освободить память Олега от незаслуженных нареканий и взглянуть на него поближе.
И северные летописцы не все отзывались о нем одинаковым тоном, например, в рассказе Никоновского сборника говорится о князе без брани и без особенного негодования на его поведение; скорее можно заметить какой-то оттенок сожаления. Зато Олег представлен здесь слишком робким князем: он беспрестанно приходит в ужас, советуется с боярами, плачет, и вообще не знает, что ему делать. Конечно, в этом изображении есть своя доля правды: положение Олега было так затруднительно, что он не мог обойтись без сильных колебаний и тревожного раздумья. Еще в XVIII в. князь Щербатов не увлекся ожесточением некоторых летописцев и, не касаясь личного характера Олега, спокойно старается объяснить его поведение обстоятельствами того времени. Он придерживается рассказа Никоновской летописи и вслед за ее составителем приписывает Олегу и Ягайлу уверенность в том, что Дмитрий не осмелится выйти навстречу Мамаю, но убежит в Новгород или на Двину, а союзники разделят между собой московское княжество. Современный нам историк гораздо проще и вероятнее других объясняет причину измены: Олег, по его мнению, действовал так, а не иначе, потому что более других русских князей был настращен татарами.
Мы, со своей стороны, принимаем слова московских летописцев за проявление той вражды, которую питали друг к другу два соседние княжества, и которая со стороны москвитян достигла крайней степени во второй половине XIV в., именно потому, что в лице Олега встретилось упорное сопротивление собирателям Руси. Но для того, чтобы беспристрастно судить историческое лицо, прежде всего надобно представить себе ту эпоху, точнее говоря, те обстоятельства, посреди которых оно действовало.
Напомним слабую связь между частями Руси в деле общих интересов, каковы, например, отношения к соседним народам. Каждое самостоятельное княжество в политическом отношении составляло отдельное тело, жило собственной жизнью, имело свои местные интересы; разъединение поддерживалось, кроме того, взаимной враждой князей. Первое ясное сознание национального единства пробудилось в Москве вместе с ее стремлением к собиранию Руси. Но это самое стремление поставило ее во враждебные отношения к другим большим уделам, каковы Тверь и Рязань; они с беспокойством начинают следить за возраставшим могуществом потомков Калиты и пытаются найти опору в иноплеменных соседях: Тверь прибегает за помощью к Литве, Рязань предпочитает скорее стать под эгиду татарского ига, нежели признать над собою господство Москвы. Вопрос об иге таким образом получил местное и далеко не одинаковое значение для различных областей России. Если Москва чувствовала себя уже в силах бороться против него и презирать злобу завоевателей, то для Рязани такое время еще далеко не наступило, и обстоятельства заставляли ее князей иначе смотреть на ханский гнев. Олег понимал это лучше, нежели кто другой, потому что на деле испытал, чего стоит ему дружба с сильным московским князем. Восемь лет он был верным союзником Дмитрия и какие результаты? Четыре раза татары большими массами приходили опустошать Рязанскую землю; собственными силами рязанцы не могли защитить себя от подобных нашествий, всегда более или менее неожиданных, а москвитяне подавали помощь слишком поздно. Борьба Орды с Москвой во всяком случае была невыгодна для рязанцев, потому что на их полях происходили кровавые встречи соперников; самая победа союзника влекла за собой только новые бедствия, как, например, Вожинская битва, между тем как жители московских волостей спокойно предавались мирным занятиям, в уверенности, что дальше берегов Оки не ступят копыта татарских лошадей. Понятно, почему Олег очутился в большом затруднении, когда услыхал о новой татарской рати, которая придвигалась к южным границам и которую молва наверно преувеличила в несколько крат; остаться ли в союзе с Дмитрием, перейти ли на сторону Мамая, — в обоих случаях его княжеству грозило лишь новое разорение, а еще свежи были раны прошлогоднего погрома. Очень могло быть, что искушение усиливалось надеждой воспользоваться несчастием опасного соседа и за его счет увеличить собственное княжество. Одними словом, положение Олега было таково, что он мог или много потерять, иди много выиграть: все зависело от его дипломатической ловкости. Очень вероятно и то, что по слухам о страшных вооружениях Мамая, с которым должны были соединиться литовцы, Олег считал борьбу слишком неравной и не хотел рисковать своим княжеством.
Теперь постараемся определить, какую роль действительно разыграл рязанский князь в последующих событиях. Но в этом-то определении и заключается главная трудность для исследователя.
«Обстоятельства этой воины, — справедливо заметил Арцыбашев, — так искажены витийством и разноречием летописцев, что во множестве прибавок и переиначек весьма трудно усмотреть настоящее».
Сличая темные, сбивчивые показания источников и вникая по возможности в обстоятельства эпохи, мы, в свою очередь, приходим к следующим выводам.
Чтобы спасти свое княжество от нового разорения, Олег завязал переговоры с Мамаем; уплатил или хотел уплатить ему такой выход, какой давали рязанские князья во времена Узбека, и обещал присоединить свою дружину к татарскому войску. Дружба с татарами влекла за собой новые отношения с Ягайлом; и действительно, с ним Олег вошел в переговоры и заключил союз, утвержденный крестным целованием