него не было никакого приказа».
Дмитрий Сунбулов подтвердил, что к Калеминым он не имел никакого поручения. 31 августа Сунбулова снова подвергли пытке и на этот раз узнали от него следующее: грамоты, захваченные татарами, писал Гридя, сын Клементия Кобякова, к своему отцу и к Михаилу Кобякову; по этим грамотам они должны были выслать навстречу князю конюхов с конями; кроме того, Сунбулов на словах должен был передать своему брату, Кобяковым, Глебовым и Олтуфьевым, чтобы они выехали потихоньку из города и дожидались бы князя в Пустыне, Шумаше или Дубровичах (подгородные села на левом берегу Оки); отсюда Иван хотел ссылаться с ханом, а в случае неудачи, бежать в Литву, для чего и наказывал приготовить свежих коней и собрать дружину из детей боярских. «А теперь, — прибавлял Сунбулов, — вероятно князь Иван находится в Пустыне, Шумаше или Дубровичах, и, если бы государь послал меня с кем-нибудь, то я думаю, что отыщу его, если только он не убит татарами». Дальнейший ход этого розыска неизвестен[185].
Несмотря на упорное запирательство обвиненных, мы можем, однако, предполагать, что князь Иван некоторое время действительно скрывался в окрестностях Переяславля (предание указывает на село Шумаш, принадлежащее роду Кобяковых) и вступил в сношения с преданными ему людьми; но, видя неудачу, он ускакал в Литву и воспользовался гостеприимством короля Сигизмунда I.
Магмет-Гирей очень жалел, что упустил из своих рук человека, которым он мог бы время от времени пугать Москву и заводить смуты в Рязанской области. Поэтому хан в следующем году отправил посольство к Сигизмунду и требовал, чтобы король отпустил Ивана с крымскими послами, обещаясь возвратить ему Рязанское княжество. Вот что писал на это хану Сигизмунд:
«Великий князь Рязанский приехал к нам по опасной грамоте, в которой мы обещали ему, что он может свободно к нам приехать, свободно и уехать, без всякого препятствия с нашей стороны. Мы ему говорили и советовали, чтобы он ехал к тебе и от твоего имени обещали ему, что ты посадишь его на великом княжестве рязанском, но он никак не хотел к тебе ехать. Потом призывали его к себе в другой раз, и говорили, что ты добудешь ему отчизну по своему письменному обещанию, которое дал нам, а без тебя он никаким образом не будет в состоянии возвратить себе стола. Мы советовали ему это в той мысли, что если ты посадишь его на Рязани, то один приобретешь добрую славу, а если он будет в твоих руках, и узнают о том его подданые рязанцы, то они и без твоей сабли сами тебе поддадутся со всею землею, ты сделаешь его своим слугою, а через его землю можешь и того общего нашего неприятеля (московского) принудить к такой же дани, какую предки его платили твоим предкам. Наконец, мы уговорили рязанского князя: он пришел к нам и объявил, что готов ехать к тебе, но с условием, чтобы ты дал ему залог (заставу): если ты его на Рязани не посадишь, то должен отпустить, а когда отпустишь, тогда и залог твой получишь обратно. Подумай об этом хорошенько, и на что решишься, дай нам знать без замедления»[186].
Неизвестно, какой был ответ хана; видно только, что ему не удалось никакими обещаниями заманить к себе Ивана Ивановича.
Дело о побеге князя и письмо Сигизмунда заставляют догадываться, что введение нового порядка вещей в Рязанской области не обошлось без некоторого глухого волнения, что значительная часть населения еще не скрывала своей симпатии к старинному роду собственных князей. Отсюда понятно, почему московское правительство, присоединяя новую землю, повторило те же меры, какие оно употребило прежде в отношении к Новгороду и Пскову: большое число жителей с семействами переселено было из Рязани в другие области[187].
Неисчерпаемая Литовская метрика дает нам возможность бросить взгляд на дальнейшую судьбу последнего рязанского князя.
Иван Иванович живет в местечке Стоклишках (в Ковенском повете Трокского воеводства), которое с принадлежавшими к нему селами находилось в числе казенных старосте и было отдано Ивану Сигизмундом I в пожизненное владение. Ранние несчастия и пребывание на чужой стороне не сделали его серьезнее: он по-прежнему горд, легкомыслен и строптив. Рязанский князь оставил попытки возвратить себе древнюю отчину; он, по-видимому, доволен своей судьбой и легко усвоил многие привычки польско-литовских магнатов: носит атлас, шитый золотом, и дорогие перстни, не платит долгов, держит большое количество бояр и слуг, которых награждает казенными землями без королевского разрешения, и, вдобавок, позволяет им грабить соседей. Но обратимся к самим источникам[188].
1533 год. Пан воевода требует от Ивана Ивановича, чтобы он прислал на суд стоклишских бояр, обвиненных в побоях и грабеже Шимко Лаврыновичем с братьями, но рязанский князь не исполнил требования и своих людей к суду не представил.
Почти в то же время берестийский жид Авраам приносит жалобу на рязанского князя за то, что он брал у его отца разные товары и остался должен 118 коп. грошей[189], от уплаты которых теперь отказывается. В доказательство Авраам представил долговую грамоту, выделенную его отцу Михелю Езофовичу самим рязанским князем. По приказанию Сигизмунда дело рассматривает витебский воевода Матфей Янович и призывает к ответу должника.
Князь. Действительно я брал у жида Михеля товары, именно атласу синего на золоте 16 локтей, зеленого атласу на золоте 22 локтя, парьпурьяну 9 локтей, перстней на 9 коп., и уплатил за них 80 коп. грошей воском, деньгами и конями. На грамоте же, которую представил жид, не моя собственная печать, а печать моего слуги, но так как в ней написано мое имя, то пусть Аврамко присягнет на том, что я не доплатил его отцу, и я ему заплачу.
Аврамко. Ты, князь рязанский, при многих добрых людях, радниках и дворянах королевских сам добровольно не один раз сознавался, что должен моему отцу 118 коп. грошей и заплатишь мне по этому листу.
Воевода спросил князя, при ком и когда он заплатил 80 коп. грошей Михелю и имеет ли от него квитанцию.
Князь. Был у меня слуга, через которого я заплатил ему те 80 коп.; но этот слуга после оставил меня и служил пану Евстафию Дашковичу, а потом попался в плен к татарам; когда же именно происходила уплата, я теперь не могу припомнить, а квитанции на то у себя не имею.
Воевода передал королю речи той и другой стороны. Король сделал следующее распоряжение: если князь рязанский подтверждает, что он брал у Михеля атласы, сукна, перстни и говорит, что заплатил ему 80 коп. грошей, а квитанции у себя не имеет, времени уплаты не помнит, слуги, который производил уплату, нам не представил, то пусть Аврамко присягнет по своему жидовскому закону на основании привилегий, написанных в Статуте, и тогда рязанский князь пусть заплатит ему долг. Срок для присяги полагаем четвертый день: в понедельник накануне Св. Мартина в жидовской школе (синагоге), в Троках, Аврамко даст клятву в том, что рязанский князь остался должен его отцу Михелю 118 коп. и ничего не заплатил по своей грамоте. Посылаем нашего дворянина Ивана Бокея для того, чтобы он засвидетельствовал присягу.
В назначенный день Аврамко явился в синагогу, записал свое показание у жидовского доктора (раввина) и в земской раде и ждал только рязанского князя, чтобы произнести присягу. Но тот не приехал. Уже перед вечером, уезжая из Трок, жид с товарищами повстречал княжеского слугу, которого Иван Иванович послал вместо себя слушать присягу.
Сигизмунд решил дело в пользу жида и приговорил Ивана Ивановича к уплате 118 коп. грошей в разные сроки, именно 100 коп. должны быть отданы в продолжение 12 недель, считая от Св. Мартина, а остальные 18 после того в 4 недели, т. е. всего сроку было 16 недель, определенных Статутом[190].
1560 год. Стоклишский боярин Андрей Степанович Ольшевский бьет челом Сигизмунду II Августу, чтобы не приказывал отбирать у него людей и земли, пожалованные покойным рязанским князем своему слуге, а его отцу — Степану Крукову. Хотя рязанский князь не имел права без воли и ведома короля раздавать кому-либо казенные земли, но чтобы не заставить Ольшевского просить милостыню (жебрет), государь сжалился (улитовавшысе) над своим подданным и оставил за ним те земли с одной службой людей[191].
Более известий о последнем рязанском князе мы пока не имеем. Остается только прибавить, что князь Иван, подобно отцу и деду, был недолговечен: смерть его мы относим приблизительно к 1534 году[192].
Глава VIIСостояние княжества в конце XV и начале XVI вв.
А. Географическое обозрение
Распространение славянской колонизации на рязанской украйне, задержанное на время монгольским нашествием, с новой силой возобновилось в XIV ст. Холмистые берега Оки продолжали застраиваться непрерывным рядом городов и сел, которые живописно кутались в темно-зеленые рощи и придавали, хотя немного однообразный, но приветливый и улыбающийся вид окрестностям окской долины.
Самое большое скопление городов в местах, когда-либо принадлежавших Рязанской области, существовало в той части долины, которая лежит между устьями Протвы и Москвы: здесь сходились два противоположных направления колонизации: одно, чернигово-северское, — вниз, а другое, рязанское, — вверх по Оке; с XIV века сюда присоединилось еще третье, — московское. На этом небольшом пространстве источники до XIV в. упоминают 16 имен. Домонгольской эпохе известны: Лобынск, Неринск, Тешилов, Колтеск, Ростиславль и Коломна; после нее: Серпухов, Кашира, Лопасна, Мстиславль, Жадене городище, Жадемль, Дубок, Броднич, Почен и Новый городок. Но положение последних мест, за исключением Серпухова и Каширы, остается для нас пока неизвестным. Из договорных грамот между Москвой и Рязанью знаем только, что Новый городок лежал на левой стороне реки, а Жадемль, Жадене городище, Дубок и Бродничь — на правой; относительно двух других — затруднение; Почен упоминается и на правой, и на левой стороне, а Лопасна, которую естественнее всего искать где-нибудь на берегу речки Лопасны, судя по смыслу грамот, лежала на рязанской стороне Оки. Впрочем, большая часть этих загадочных мест едва ли заслуживала названия городов; вероятно, это были значительные селения; по крайней мере, от них не осталось никаких ясных следов.